От неожиданности Наида раскрыла глаза. Тело окотило неприятным жаром, когда мысли оголили искру от испуга. Наида прошоркал спину, приподняла груди, талию, привстала, чтобы охладиться. Родимое пятно у пупка выглянуло из воды. Она старалась тихо и ровно дышать, чтобы не подавать виду.
— Вот что я вам скажу, — произнесла Мейпс уверено и гордо. — Мы живем в жестокое время, когда число самок в стране приравнивается к запасу богатств. Мы, матери, превратились в драгоценности. А наша империя — самая богатая. Она несравнимо богата по сравнению с землями "Ордена". Да, их земли больше, но соотношение дарссеанок и дарссеан намного хуже. Так что мой вердикт ясен: "Орден" нападает на империю, чтобы присвоить нас — плодоносных дев, главных материей империи.
Мейпс произносила речь так гордо и восхваляюще, что дарссеанки тихонько хихикали. Однако смысл слов всё равно тревожил.
— И всё-таки их закон ужасен, — начала черноволосая. — Ясно, что "Орден" хочет сгладить рождаемость и смертность, но я не могу представить себя, то, как в 20 лет рожаю ребенка. Я была такой хрупкой, тоненькой и мелкой.
— Именно! Лично я в 20 лет была ростом метр шестьдесят. Не больше, — добавила рыжая и подтверждающе покивала.
— Все были! — возбужденно подтвердила подруга. — Как только представлю, как огромный двух-трех метровый бугай касается меня, тут же бросает в дрожь. А сейчас, — она демонстративно встала и прокружилась в воде. Над синей границей вырисовывался небольшой живот. — Смотрите. Я сама кого хочешь раздавлю! А детки. Я жду буквально игрушечного, хрупенького карапуза. Ох, я уверена, от родов в 50 лет совсем другие чувства, чем в 20.
— Наида, скажи, — вдруг обратилась Мейпс. — Твоя девочка же первая? Во сколько ты её родила?
В невозмутимости Наида скрыла трепет.
— В 42 года, — тут же без угрызений ответила и гордо добавила, — но я уже подходила к двум метрам и была достаточно крепкой, если не смотреть на врождённую болезнь. Но все же я согласна с вами. 20 лет — слишком ранний возраст. В такие годы легко получить растяжки или умереть, если родить без операций.
— Да, именно, — подтвердили дарссеанки.
— Арагонда очень умный правитель, раз позволяет нам рожать в зрелом возрасте, — добавила Мейпс, улыбнулась, бросив хищный взгляд на Наиду. Та помялась и увела глаза.
По ляжкам Наида натянула шёлковые трусики. Двух куколок она усадила на тюльпановые чашечки и утянула их ремнём. Рог просвирепел в объятье плетеного полотенца. Распаренное лицо сохло. Кудрящиеся мокрые волосы Наида пригладила зубастой расческой, которая изгибала позвоночник, как зрелый дарссеанский рог. Тогда она глянула на Аниду. Когда девочка натянула майку, рваная рана разбахромила свои нити. Наида втолкнула их и заколола дыру припрятанной иголкой.
— Повелитель, — протянула Мэйпс и почтенно приклонилась, затем с забавой распутно сверкнула глазами. — От скуки решили заскочить к нам?
— Ты же знаешь, не могу пройти мимо и не подсмотреть за вами.
Слегка одетые дамы овили Арагонду, чтобы почтительно спутать. Никто не видел ни тени смущения. Как только Арагонда пробрался к Наиде, та злобно отвела взгляд и продолжила одевать Аниду, пока внутренний голос вопил:
"Даже в бане от него нет покоя"!
— Ты не забыла какой сегодня день? — спросил повелитель. Дочь выпрыгнула из рук. Арагонду вновь осадили. Анида напоминала спичку посреди громадных балок, когда Мэйпс лишь дотягивалась до лица повелителя.
Шлем повис на поясе. Мэйпс тут же чмокнула его в щёчку. Тогда Анида капризно потянулась следом, и Арагонда пригубил её лоб. Похихикивая, девы оставили повелителя.
— Я всегда помню этот день. Никогда не забываю, — бормотала Наида.
— Прости, если обидел. Я только хотел известить — в полдень купол почистят. Тогда ты сможешь зайти к Корагу, погулять с дочерью.
Губы будто заколола запасная иголка.
— А ты будешь гулять с нами в куполе? — решила спросить Анида. Разочарование оставило незаметный след. Отвернувшись, Наида закатила глаза и продолжила натягивать одежду на капризное тело, которое баня словно измазала липким киселем.
— Если к полудню буду свободен.
Румяные щеки заглотили пузыри, а губы показательно набухли. Арагонда не удержал улыбку в сердце, погладил девчушку по макушке, бросил на Наиду взгляд. Дарссенка ответила всё тем же пренебрежением. Тогда шлем вновь сел на лицо, и повелитель покинул их, догадываясь: ещё злится.
Прошли года. В теплые дни Наида таяла, иногда источала холод, временами кутила хитрости, а иногда снова злилась. Но Арагонда никогда не слабел хваткой. Он вел к сладкому моменту, где Вансиану всего лишь то нужно отбросить гордость, приклониться и покаяться за деянья. Капризы элементарны, не сверхъестественны, логичны для догадливых, а она противится, чем-то не удовлетворена.
Но Арагонда не уступал. Он крутил мысль:
"Пока не буду уверен, что Вансиан больше не станет наглеть — не пущу. Не позволю другим вытворять все, что сдумается в моем замке».
Доспехи клацают по коридору. Арагонда пытается отбросить все невзгоды, как ненужную глупость. Следом повелителя ждёт нечто более сложное. Нужно доказать Варфоломею, как пагубно неверение действует на рассуждения. Неужели урок прошлого его так ничему не научил?
Свет экрана отражает дверь к советнику. Громила с желтой молнией поприветствовал владыку, припав на колено. Охрана повелителя окружила дверь. Сейчас Арагонда опустит ручку, а вот печаль никак не спадёт. Эта ссора. Повелитель только позабыл о ней в листах протоколов, а теперь, когда Наида продемонстрировала, что ещё злится, мысли вновь теряют орбиту, падают сквозь слои и трутся. Но повелитель не жалел, что по дороге зашел в сауну. Почему-то просьба Аниды его приятно удивила.
4
На голографической столешнице разбросаны стопки. Электронные бланки и листья стелятся в слоеный торт. Полочка у стола не вянет и не выпускает корни из ножки. На её твёрдых листьях валяются электронные стопки кривой лестницей, только верхняя принадлежит левитрону, который накручивает круги, как волчок.
Окно источает свет и рисует яркие шпалы. Слепит. Иногда глыба замка проплывает мимо и суёт в окно свою тень. Но её выпровожает широкая лужица на потолке, откуда изливается умный свет. Лужица плещет волнами, где на границе люминесцентные бусины надеты на проводку. И тень уходит.
В сумрак лампочки ярко желтые, как сейчас кресло, на котором снует Иридий сначала к стопкам, потом к спинке, затем вошкается и старается раскинуться удобней. Хотя доспехи на нём не теплятся, потому усидеться и вчитаться всё же легче.
Бусины гаснут, как только улавливают дневной свет. На миганье коротко глянул Варфоломей, затем глотнул из ободка и хлюпнул соком. Чашка пригревает пальцы и раз за разом скрывается за разбросанными бланками. Перчатки и шлем также припрятаны электронными стопками, пока доспехи ластят спину и ноги. Время привило дурную привычку не снимать ванадий с ног, даже в часы отдыха.
— А что ещё есть? — спросил Иридий и положил бланк на ближнюю стопку.
Как и Варфоломей, он также попивает свежий сока из плодов и мимолетно морщится от глотка, ибо напиток кисло бодрит и греет горло. Чашка трезвонит, когда становится на угол столешницы, следом кофейный столик рисует обручи у ножки.
— Большего не могу дать, — настоял советник сухо и сглотнул с чашки.
Наследник щурится, когда смотрит на него. В глаза бьют световые тропы, преломленные стеклом, будто бы советник сейчас стоит на лучах проектора, которые пускает линза из окна.
— Ясно, — произнес он улыбчиво, — та самая секретность.
Наследник прихватил новый бланк, стопочная лестница раздвинулась. Теперь Иридий вновь горбатится в кресле. В очередной раз наследник показался Варфоломею миловидным. Кожа глициново-нежная, звезды в глазах с зелёным блеском, молодой рог поднимался из густых каштановых волос, а одинокий взгляд не укрывает натуру.
— Ты не боишься гнева повелителя? — спросил Варфоломей гостя.
Вопрос нисколько не смутил наследника.
— Я беру совет у советника империи по инновациям и науке. С чего ты взял, что я иду против закона? Эх, Варфоломей, вечно боишься расстроить Арагонду, будто бы он всевидящий, а его указы — посмертный вердикт, — проговорил Иридий однотонно, со скепсисом. — Я заметил, что только наука придает тебе храбрости. Потому что никто никогда не спорит с мудреным арагонским мнением. Может, поэтому он выбрал именно тебя.
Хлебнув печали, Варфоломей склонил голову.
«Не совсем, но может быть что-то близкое к всевидящему», — ответил разум.
Всё же, когда сопение повелителя снова прокралось в мысли, нервозно дернулась нога. Варфоломей хотел сделать очередной глоток, чтобы кислый вкус растворил невзгоды и сомнения, но понял, что дно чашки опустело.
И вдруг некстати заявился повелитель. Варфоломей сразу же спрыгнул с кресла, приклонился и клюнул в стопку, а Иридий сделал вид, что его тут нет вовсе. Арагонда бросил на сына взгляд.
— Что читаешь? — спросил он грозно.
Уголок губы потянулся в усмешке и, не отрываясь от текста, Иридий ответил:
— Тебя такие темы не интересуют.
Внезапно он отвлекся и изобразил наигранное удивление:
— Или, всё же, ты прочитал мой список?
— Понятно, — произнес Арагонда грубо. На том разговор их закончился.
Экран шлема купался в свете от окна. Тогда Арагонда поманил советника рукой. Варфоломей покрылся мурашками, ощущая, как подсознание готовится к надзирательному тону повелителя. Однако Арагонда не стал даже спрашивать, почему тот помогает Иридию, хотя приказывал заниматься исключительно научными поисками.
— Как там прототип двигателя? — надавил повелитель и без слов отнял электронный лист у Иридия. Сын шепотом огрызнулся и разлегся на спинке кресла, недовольно озираясь.
Теперь устыженное лицо советника не мог спрятать свет.
— Мы немного, точнее, на сотую долю процента, исказили пространство у прототипа, — ответил Варфоломей, ибо не знал, что может сдвинуть ту мертвую точку, которая нависла в протоколах. Потом он вдруг понял, что сделал слишком поспешное и обнадеживающее заявление и добавил, — в симуляторах.
— Ох, вот как, — глумливо сказал Арагонда. — Но до этого, как понимаю, вы научились симулировать космос и гравитацию? Да-а, это прогресс.
— Но, позвольте, мы их и раньше симулировали. Я же говорил про двигатель и о пространстве вокруг него…
— Ой, прости, вы заставили симулированное пространство на миллиметр исказиться вокруг двигателя? Ну-у, хоть что-то!