— То есть когда изменяется вычислительный процесс в ткани, — сказал Арагонда в стиле Варфоломея. Советника это чуть смутило, но его польстили старания повелителя угодить слуге. — Сам посуди, разве благодаря вычислительному процессу не может возникнуть время? Если изменить процесс, появятся новые формулы подсчета. По-другому, когда пространство искривляется, частицы вычисляют новую связь. Связь для них — это язык общения (код формулы), а комбинация (тело формулы). Потому гравитация изменяет время.
На фантазийном примере выглядит так: светило опускается за космотканью, толкая, пока программный код взаимодействия не выравнивается, или скажем, пока гравитация не распределит энергию. Поэтому пространство в итоге не рвется.
Однако выравнивается код программы с усилием. Он передает лишние вычислительные данные соседям. Со стороны — единицы данных передаются от группы к группе, чтобы ткань не порвалась. По-другому: посыльные скачут по связкам частиц. Причем в эпицентре гравитон чувствует давление, ведь там число соседей ограничено. И, чем дальше продвигаются вычисления, тем больше процесс создает эффект растягивания. Он может достать до нескольких планет и создать солнечную систему.
Принцип работы нашего двигателя, как раз в обмане вычислительного процесса. Но он неподатлив, потому что ещё есть эффект: чем больше тел, тем сильнее они воздействуют на ткань и создают вычислительную нагрузку. У нескольких близких тел, как две планеты или светило и планета, код программы встречается, становится иным и растягивает ткань с новыми данными.
Ты явно видел модель силы гравитации на натянутом полотне. Но пример не казался идеальным, ведь пуская второй шар, объекты с массой сталкивались. Не хватало бесконечного падения двух массивных тел вокруг друг друга. И не удивительно, ведь у атомов в полотне иной программный код общения.
— Значит, полагаете, что связка частиц меняет комбинацию по формуле? Тогда как узнать внешность кода? Сомневаюсь, что она будет напоминать комбинацию наших чисел.
— Да, Варфоломей, наконец, ты рассуждаешь живо. И я также подумал. Полагаю, части кода космитона или его параметры — сумма всех видов левитации.
Варфоломей пфыкнул:
— Глупость. В жизни не представлю в космосе звуковую левитацию. Веревка действует на камень с силой, когда тот вращается. Так же светило крутит вокруг планеты с силой гравитационного притяжения.
— Это ты кстати подметил. Я помню, тебе не нравиться понятие центробежная сила. Но это не проблема. Центробежную силу никто не запрещал связывать с инерцией. Ведь именно импульс раньше помогал поднять станцию за счет сгорания массы. Если хочешь, я подстроюсь под твой лад?
— Говорите как вам угодно, повелитель, — уступил советник. — Моя обязанность вас слушать, понимать в любом контексте. И давать советы.
— Даже если я скажу, что гравитон в равновесии, как сбалансирован космитон?
— С чего вы так решили? Разве гравитон не должен нести искривленный код?
— Всё зависит от логики. Объясняю, центробежная сила отталкивает от центра, а центростремительная притягивает к центру. Оттого в невесомости при вращении они уравновешены. Так?
— Меня больше устраивает мысль, что невесомость рождается, когда отсутствует вес или тяготение. У нас вес — это сила, с которой тело действует на поверхность (землю). Потому любят говорить, что вес равен силе тяжести. Если ускорение тела уравнять ускорению свободного падения, например, когда падает лифт, то вес будет нулевым, а тело подлетит.
— Раз так, то ты знаешь ответ: если планеты свободно падают на светило, тогда откуда силы поверхностного натяжения? Например, вода в космосе левитирует, а форму шара ей придают молекулы, которые тянутся друг к другу, как можно ближе.
— Вы меня проверяете или полемикой балуетесь? Я только соглашусь с вами в том, что центростремительная сила — гравитационная сила, которая притягивают космические объекты к центру планеты, потому что те падают в гравитационную яму с ускорением. И падая, вращаются, как ком, оттого форма шара.
— Хм, отлично. Значит, моя теория также оправдана.
— Ваша теория только говорит, почему ткань тянется и меняется время! Другие идеи напоминают догадки.
— О нет, Варфоломей, ты ещё не выслушал меня до конца.
Советник набрался терпимости, вздохнув.
— Я долго думал о невесомости, — продолжил Арагонда. — И пришла идея: может центростремительная сила — та комбинация частиц, которая часть баланса?
Варфоломей надоумлено поднял бровь. Повелитель решил уточнить.
— Космитон состоит из центростремительной силы. Значит, как часть противоположности, должен быть порядок частиц, который толкает от гравитона, чтобы уравновесить код внутри. Это центробежная сила.
Код выравнивания — эффект того космитона, у которого центробежность = центростремительности. Их сбалансированность создаёт космитон.
Поэтому мне не нравиться, когда гравитацию называют центростремительной силой, — добавил Арагонда и по сгорбившейся ямочке на щеке понял, что Варфоломей тоже не любит такое сравнение. — По мне так гравитация только искривляет код космитона, последовательность частиц. Когда код искривляется, то полотно метафорично тянется относительно точки, нет, лучше зоны искривления.
— Это что за понятие? — не понимал советник, хотя припоминал что-то из уст повелителя.
— В учебниках и статьях его нет. Зона искривления — касательная трения силовых магнитных линий (относительно планеты), а относительно гравитации — зона запуска нового вычислительного процесса.
Иридий через губу фыркнул. Он напрягся, чтобы понять высказывания. В этот миг глыба вновь прибрала окно к рукам своей тени.
— В зоне искривления существуют сильные связки, чтобы ткань не порвалась или строение космической сетке не раззадорилось. Место таит море данных. Именно туда в наибольшем размере двигаются посыльные из электромагнитного поля планеты. И в этом выгода.
— О-о, очень большая, — утвердил Варфоломей.
— Что ж, скажу иначе. Я ввёл такое понятие из-за мысли: может именно из-за гравитона возникает центростремительная сила? Она, как огрызок, остается, когда отправляют посредников центробежкой. Итог — якобы усиленная ткань.
— С чего вдруг недостаток кода создает сильные частицы? Что за посредник?
— Всё не понимаешь? — уточнил Арагонда с забавой, на что Варфоломей виновато покачал головой. — Что ж вспомни болезни. Организм заражается, когда на него действует вирус. В гравитации ткань космоса подхватывает болезнь от слабых частиц. При постоянной атаке тело вырабатывает иммунитет и становится сильней. Сильная связь у гравитонов — такое же последствие, где белки иммунитета — посредники из центробежной силы.
— Да-а, — гаркнул советник, — пример сути не меняет. Интересно, чем болезни гравитации зависят от трения?
— О, ты заинтересован? Ну, хоть что-то.
Советник тсыкнул на грубость, но принял её, как очередную замашку повелителя. Тогда Арагонда сразил новой причудой.
— Знаешь, силовые магнитные линии мне напоминают лепестки.
Варфоломей сморщился, будто представляя, почувствовал, как жжёт в животе.
— Они растут от центра, неистово стремиться от него, тянутся к космосу, касаясь гравитации. Как бы ты не хотел, но все лепестки оставляют центр и идут на волю, касаясь воздуха. Магнитная линия всегда привязана к гравитации, к зоне искривления. Потому важен угол трения.
— Чую, ваше трение приживется, только если найти, где его применить.
— Поэтому я хотел установить сканеры на корабле. Благодаря углу трения можно предугадать программу искажения гравитации, подловить посыльных поля масс. Угол трения — показатель. Он и наложение кода двух объектов помогают, например, создать путь, когда планеты двигаются вокруг светила.
По сути, угол трения будет важен для расчета и прогноза, потому что ты пока не нашел мою частицу, — съязвил повелитель. Варфоломей тихонько прорычал. — Сейчас же вычисления похожи на… угадайку. Всё потому что процесс для нас вероятен или даже непредсказуем. Когда частица себя рассекретит, то тело ткани будет читаться, как будто на бумаге появятся чернила.
— Вы так в этом уверены? — протянул Варфоломей без энтузиазма.
— Не сомневаюсь. Я уже представляю вероятную картину. К примеру, — произнес Ар торжественно и сделал паузу. — Мы будем видеть сам процесс. То, как ткань начинает вращаться и углубляться. Причем я представляю водоворот.
Возьми свою чашку с настойкой. Начни её вращать. Сам знаешь, что в центре появиться впадина, а пальцы почувствуют, как стакан тяжелеет, будто на стенки давит вода. А на глазах прелесть: вращение будто создает смерч, углубляется в центр.
— Она пуста, — утвердил Варфоломей с улыбкой нашкодившего ребенка.
— Не суть, — изрек владыка сухо.
— Но зачем гравитонам или космитонам вращаться? — снова влез в их беседу Иридий. Он будто демонстративно хотел показать Арагонде, что сидит в этой комнате, что существует, что тоже требует с повелителя доказательств.
— Там начинается буря, галдёж и вой толпы. Своеобразный базар. Он — доказательство того, что вычислительный процесс начинает работать, — говорил Арагонда, но даже не поворачивал на сына шлем.
— Водоворот значит? Хм, а что на дне? — поинтересовался Варфоломей.
— На дне зоны искривления? Я бы сказал точка искривления.
Иридий посмеялся неотразимости простой логики. Варфоломей не мог не улыбнуться.
— Потому различай зону и точку искривления. Точка покажет код, над которым будет парить или левитировать объект с массой. Думаю, именно в точке искривления посыльные проходят обработку и создаются посредники, а касательная или угол трения как раз покажут код, который будет распространять объект массы.
Тогда Варфоломей решил уточнить:
— В итоге зона искривления утопает в гравитационной яме, потому что её гнетет масса данных. Посредники будут рваться оттуда, как вода из переполненной бочки. Волна посредников нахлынула, переполнила зону, а потому лезет вширь, чтобы распределить код.
— Всё же пошел в моряки? — вновь намекнул Арагонда, почему-то Варфоломей спокойно отреагировал. — Кстати, забыл. Когда говорим о яме, ты же понимаешь, что это метафора?
— В смысле? — спросил он и разинул рот.
— Когда-нибудь видел яму в море?
— Понятно. Потому мы говорили про водоворот и дно? Вы хотите сказать, что мы плаваем в космитонах.