— С какой стороны посмотреть, — тихо произносит Вера, глядя на меня.
— Да с какой ни посмотри! — взвиваюсь я в праведном возмущении.
— Алексей рассказал другую историю, — тихо произносит она. Убедившись, что я вновь внимательно её слушаю, продолжает: — Лёша приехал дней через пять после Светы. Она его выгнала, но он остался в нашем городе. Устроился на работу, нашёл жильё. Он приходил каждый день, месяц за месяцем, пока Света окончательно не успокоилась, и не стала нормально с ним общаться, в конце концов, приняв и его самого, и его чувство. Он настоял на том, чтобы она восстановилась в институте, правда на заочке. В начале восемьдесят четвёртого они поженились, в июле восемьдесят пятого родилась ты.
— Это я и так знаю, — произношу раздражённо. — Ты сказала, что в истории мамы и Володи, — меня аж передёргивает от отвращения, когда я произношу это имя, — всё было иначе, чем она рассказывала.
— Да, — кивает Вера, — Алексей рассказал мне всё позже, уже после того, как они развелись. С его слов, Света и Володя случайно переспали на какой-то из студенческих вечеринок, когда тот был пьян. Он не особо горел желанием продолжать отношения, чувствовал себя виноватым, не столько перед ней, сколько перед Алексеем, зная, что тот влюблён в Свету. Честно говоря, я не до конца понимаю мотивацию Володи, но он всё же стал встречаться с сестрой. Может, у них даже что-то бы и вышло, но почти сразу после возвращения из Крыма, Володя познакомился с будущей женой. Алексей говорил, что он сразу же всё рассказал Свете, и они расстались. Но она не сдавалась. Словно обезумев, преследовала их, пока не узнала, что девушка беременна, и что уже назначена дата свадьбы.
— И чья версия правдива? Кому веришь ты? — голос дрожит. Тётя обещала мне всё объяснить, но запутала ещё больше.
— Зная сестру, и то, что было дальше, — медленно, словно нехотя, говорит Вера, — я верю Алексею.
И как бы мне не хотелось поспорить с ней, понимаю, что, наверное, она права. Вновь разворачиваю фотографию к себе. Вера молчит, давая мне время обдумать услышанное, я же разглядываю отца. А ведь я почти не помню его таким: весёлым и улыбающимся. И это, несмотря на то, что в тот момент его любимая девушка встречалась с его лучшим другом… получается, тогда он нашёл в себе силы «отпустить» её? Понадеялся, что они будут счастливы друг с другом, и отступил в сторону? Подобный поступок никак не вяжется у меня с тем, каким я знаю его большую часть своей жизни. Когда всё изменилось?
Я смотрю на отца и вспоминаю, что когда-то он также улыбался мне. Мы жили в родном мамином городке, в квартире, где она провела своё детство. Бабушка уехала в деревню, Вера, будучи студенткой, наведывалась к нам лишь на каникулы. Мама была строгой, скупой на эмоции, зато отец откровенно баловал меня. Больше всего я любила лето: приезжала Вера, и по выходным мы втроём ходили гулять в центральный сквер. Папа разрешал мне надеть самое красивое платье, несмотря на ворчание мамы, что я обязательно его испачкаю, сам вплетал мне в косички разноцветные банты.
Мы всегда брали с собой стеклянную литровую банку. Днём возле сквера стояла машина, с которой мороженое почему-то продавали на развес. Отец покупал полную банку, продавщица давала нам длинные плоские деревянные палочки. Мы шли к ближайшей скамейке и съедали ровно половину. К моменту возвращения домой, мороженое таяло, папа разливал уже жидкое лакомство по стаканам, а Вера добавляла в него свежие ягоды или измельчённый шоколад. Она же и придумала название этому, по словам мамы, «недоразумению», — «размороженный коктейль». Когда Вера уезжала, мы гуляли с отцом вдвоём. И ведь нам было хорошо.
— Помнишь «размороженный коктейль»? — спрашиваю я, украдкой проходясь пальцами по увлажнившимся глазам.
Вера кивает, расплывается в улыбке, а в её глазах появляется выражение бесконечной нежности. Она прикасается кончиками пальцев к фотографии, чуть поглаживая её край. Произносит тихо:
— Рада, что ты тоже помнишь. Мне казалось, ты совсем забыла, каким он был. Я и сама почти забыла, — ещё тише добавляет она.
Я слушаю Веру, и меня словно током бьёт. В её голосе, взгляде, выражении лица сконцентрирована целая гамма эмоций: нежность, сожаление, боль. И я понимаю, в этот момент она думает совсем не обо мне. Как я раньше не замечала?
— Господи, Вера, — выдыхаю я. — Ты любила его? — она вздрагивает, поднимая на меня взгляд, в котором мелькает испуг на грани с паникой. — До сих пор любишь… столько лет… — я сама не могу поверить в то, что говорю.
— Поля! — Вера выглядит настолько перепуганной, что кажется ещё немного, и грохнется в обморок. Но именно это её состояние окончательно позволяет убедиться: я права в своей догадке. — Поля, — сделав пару глубоких вдохов, она всё же берёт себя в руки, — обещай, что никогда и никому ты не скажешь…
— Конечно, — киваю ей. — Надеюсь, ты сама когда-нибудь скажешь ему.
В глазах Веры на мгновение вспыхивает огонёк какой-то безумной надежды, но почти сразу пропадает. Она качает отрицательно головой, произносит с горечью:
— Это невозможно. Давай закроем эту тему, — добавляет торопливо, видя, что я собираюсь возразить. — Да и не об этом сейчас речь.
— Хорошо, — соглашаюсь я, понимая, что не имею морального права лезть к ней в душу. — Я поняла, когда всё изменилось, — возвращаюсь к основной теме. — Переезд?
Вера лишь вздыхает в ответ. Переезд…
Мы переехали в «большой город» в начале девяносто второго. К тому времени Советский Союз развалился, зарплату родителям постоянно задерживали, а чуть позже отец и вовсе попал под сокращение. Родители всё чаще ругались. Вернее, мама кричала на отца, упрекая его в том, что он не может прокормить свою семью. Он молча сносил её истерики, берясь за любую подработку, что сулила хоть какой-то заработок.
Не знаю, чего мать ждала от переезда, но и на новом месте оказалось не лучше. Мы поселились в старой захламлённой квартире, оставшейся отцу от его бабушки и деда. Мама без труда устроилась в школу, но зарплату давали редко, порой и вовсе не деньгами, а никому не нужными вещами. Отец перебивался случайными заработками.
— Алексей рассказывал, что случайно встретил Володю примерно через полгода, как вы перебрались сюда, — вновь начинает говорить Вера. — Делить им, по сути, было нечего, все повзрослели, былые обиды остались в прошлом. В общем, они возобновили общение. Потом Володя каким-то образом получил первый заказ на то, чтобы пригнать японскую иномарку из Владивостока. Привлёк к этому делу своего старшего брата, отца твоей подруги, — поясняет она, — и Лёшу. За первой машиной последовала ещё одна, и ещё. Уже через год они работали сами на себя.
Я помню то, о чём говорит Вера. Помню как отец всё чаще стал уезжать в «командировки», из которых с каждым разом возвращался всё более замкнутым и раздражительным. Он почти перестал улыбаться, перестал проводить со мной время… зато у нас появились деньги, новая квартира, мы с матерью впервые съездили за границу.
— Как мама отреагировала на Володю?
— Они не общались, — отвечает Вера. Усмехается горько: — Мы думали, что они не общались.
Понимаю, что Вера подошла к ключевому моменту. Сама не замечаю, как из-за внутреннего напряжения пальцы сжимаются в кулаки. Интуиция подсказывает, что не стоит слушать дальше. Но я слушаю.
— Всё рухнуло в девяносто шестом, — с дрожью в голосе продолжает говорить Вера. — К тому времени их общий бизнес разделился на три направления: Володя контролировал торговлю машинами, его брат — автосервисы, а Лёша занялся развитием охранной фирмы. Володя сам уже редко мотался во Владивосток, только если получал заказ на особо дорогую машину или крупную партию, тогда да, контролировал всё лично. В начале мая он попросил Алексея съездить вместо себя. Сказал, что сам не может из-за проблем в семье. Лёша согласился. Он должен был улететь тринадцатого.
Тринадцатое мая. Я вздрагиваю, услышав эту дату. В тот день отца чуть не убили. Не свожу глаз с Веры, боясь пропустить хоть слово.
— Если помнишь, я тогда как раз разводилась с мужем, — она бросает на меня мимолётный взгляд. Киваю, и Вера продолжает: — Десятого мы сильно поругались, он выставил меня из квартиры с чемоданом. Я доехала до офиса Алексея, чтобы попросить у него ключи от вашей старой квартиры. Он мне не отказал, конечно, ещё и подвёз. Помог затащить чемодан на пятый этаж. В общем, в квартиру мы зашли вместе. Удивились ещё тогда, что дверь заперта только на один замок. И как в плохом кино застали в спальне Володю и Свету.
Внутри пустота. Слушаю Веру и не знаю, что сказать. Вспоминаю лицо отца, когда он смотрел на Ника. Теперь понимаю, в тот момент, наверное, он видел не его.
— Что дальше? — еле выдавливаю из себя, ощущая как к горлу подкатывает тошнота. Как же всё это мерзко… как они могли так поступить с близким человеком?
— У Алексея было такое лицо. Я испугалась, что он просто их убьёт, — пальцы у Веры дрожат, и она прячет руки на коленях. — Но… мне кажется в нём просто умерло что-то в тот момент. Он развернулся и вышел из комнаты, сказав Володе, что ждёт его на кухне. Знаешь, я до конца дней не забуду, как он спокойно готовил себе чай. Он даже пытался шутить со мной, улыбался, а в глазах… пустота. Света зашла в кухню первой. Она была взвинчена до предела, кричала на него, обвиняла в чём-то. Лёша даже не смотрел на неё, уверена, что и не слышал. Она просто перестала для него существовать. Увидев Володю, он молча вышел в подъезд, жестом позвав с собой. Не знаю, о чём они говорили, но к моему удивлению, Лёша не отказался от поездки. По дороге в аэропорт тринадцатого утром его машину обстреляли.
— Кто?
— Официально дело так и не раскрыли, — Вера задумчиво смотрит на меня. — Алексей подозревает, что…
— Хватит!
Мы с Верой обе подскакиваем от неожиданности, не заметив как отец подошёл к столику. Он внимательно смотрит на меня, потом переводит взгляд на тётю:
— Я же просил рассказать только о…
— Перестань, — перебиваю его. — Вера всё сделала правильно, — произношу устало.
— Поехали домой, Поль, — рука отца ложится на моё плечо. Он говорит мягко, с той самой нежностью, что звучала в его голосе, когда я была маленькой. И на мгновение кажется, что я вернулась в детство. Вот только детство кончилось. Теперь уж точно.
— Нет, — встаю, надеваю куртку. Подумав, беру фотографию. — Мне ещё нужно кое-что сделать. Я приеду позже.
Выхожу из кафе, спиной ощущая взгляды отца и Веры. Я могла бы даже порадоваться. Отец даже не попытался меня остановить, давая понять, что услышал мои слова о том, что «моя жизнь — это моя жизнь». Да только не радостно.
*****
Никита смотрит на меня ошарашенно. Он уже раз десять спрашивает о том, что случилось. И столько же раз я пытаюсь ответить. Но не могу. И старательно отвожу взгляд в сторону: ну, почему, почему он так похож на своего отца?
Ник злится, но так наигранно, пытаясь за своим раздражением скрыть страх. И мне не хочется мучить его неизвестностью. Собираюсь с силами, спрашиваю:
— Что случилось в девяносто шестом? — он хмурится, явно не понимая, о чём я вообще толкую. — Ты говорил, что твои родители чуть не развелись… почему?
— Поля, что за дурацкий вопрос? — а страха-то в голосе больше, чем злости.
— Просто ответь, — и сама себя хвалю за то, что глаза сухие, и руки почти не дрожат.
— Отец изменил матери, — нехотя, но всё же произносит Ник.
— И всё? — по глазам ведь вижу, что нет. — Договаривай, — почти приказываю. Рву себя на части, а ведь можно было бы промолчать, можно было бы… но я хочу сложить паззл полностью.
— Хочешь знать, что случилось? Хорошо, — Ник выплёвывает слова, теперь уж точно разозлившись не на шутку. — Отец изменял матери. Дошло до того, что как-то вечером его сучка позвонила к нам домой. Отца не было. Тогда какого-то его друга подстрелили, он у него в больнице чуть ли не ночевал. После разговора с этой шлюхой у мамы, — голос Ника срывается, но он почти сразу берёт себя в руки, — началось кровотечение. Оказывается она была беременна. Я вызвал скорую, и пока она ехала, держал её на руках. Мама могла умереть тогда, — а через секунду добавляет в ярости, — если бы нашёл ту суку, убил бы, — замолкает, дышит глубоко, пытаясь успокоиться. Потом спрашивает, чеканя слова: — Теперь скажи мне, Полина, зачем тебе это знать?
Протягиваю ему фотографию. Никита рассматривает её со всё возрастающим изумлением. Поднимает на меня взгляд:
— Какого… это…
— Твой отец, его подстреленный друг и та самая сука, что чуть не свела в могилу твою маму. Последние двое — мои родители.
Ник достаёт пачку сигарет, молча прикуривает, отворачиваясь к окну. Вижу, как дрожат его пальцы, как то и дело его взгляд возвращается к проклятой фотографии.
— Расскажи всё.
И я рассказываю, до конца не понимая, чего хочу добиться больше: поведать ему правду, которую он имеет право знать, или переложить на него часть той боли, что испытываю сама. А, может, отомстить? Он ведь так похож на своего отца.
Ник кусает губы почти до крови. Не смотрит на меня. Как же я его понимаю. Упирается лбом в руки, сложенные на руле. Говорит:
— На нас это никак не скажется… — повторяет раз за разом, но всё тише и тише. Потом оборачивается ко мне. — Да что ж за блядство, — со злобой выдыхает он, — какого хера ты так на неё похожа?