— Я перезвоню, — бросаю слишком торопливо и скидываю. — Эмма Константиновна, простите, я вас не…
— Настя, — перебивает меня статуя Эмма, сложив руки на груди. — С кем ты разговаривала? — нет, не спрашивает, требует ответ женщина.
— С… подругой, — морщу носик, уже заранее предчувствуя нерадостный финал нашего первого диалога.
— Да? — выгибает идеальную бровь мать Ильи и делает ко мне шаг. Пугающе. Очень. — Дай-ка мне… — тянет руку и перехватывает мою правую ладошку, в которой зажат мобильный Сокольского. — Что-то я не пойму, это новая мода такая?
— О чем вы?
— Кольцо. Где твое кольцо?
— Какое коль… — начинаю и тут же замолкаю. Вместе с Эммой, как дура, пялюсь на свой безымянный палец правой руки. Кольцо. Помолвочное. И правда… черт, Илья! В авантюру втянул, а продумать, как следует все, не соизволил.
— Эм… так я после перелета сняла с себя все украшения, — показываю на голые запястья и шею, где нет ни одного украшения, которые я и правда сняла, оказавшись в спальне. Остается только уповать на то, что при первой встрече хозяйка дома не смотрела на мои руки.
— В нашей семье считается плохой приметой снимать помолвочные кольца, — выдают мне тоном строгого учителя, — немедленно надень.
— Да, конечно, хорошо, — вымучиваю улыбку и уже хочу убежать и выдать Илье очередную порцию гадостей за подставу, но женщина перехватывает мое запястье и заставляет обернуться.
— Я хочу, чтобы ты знала, Анастасия, — чеканит каждое слова Эмма, — ты не устраиваешь меня в роли невестки, — удар номер один. — Моему сыну нужна более умная и смелая особа, — удар номер два. — И я не верю в твои чувства, — финальный. Между нами устанавливается молчание и упрямое бодание взглядами. Мне только и остается, что поджимать в недовольстве губы и молча проглатывать обиду.
Собственно, мне мои же мысли и озвучили. Вот только в глупости и трусости меня еще никогда не обвиняли.
— Я вас поняла. Эмма Константиновна, — стоит неимоверных трудов и полной мобилизации запасов силы воли. — Простите, — сама не понимаю, за что извиняюсь: за то, что, выдернув руку, ухожу, цокая каблуками по брусчатке, или за то, что не оправдала ее ожиданий как невеста.
Плевать.
Три дня, и я буду дома. И с этой высокомерной дамочкой больше никогда не увижусь!
Глава 12. Настя
В спальню захожу на трясущихся то ли от злости, то ли от испуга ногах и первым делом лечу к ванной комнате, уверенно отстукивая в дверь ихтиандру Сокольскому, который все еще “освежается с дороги”.
Нам с ним срочно нужно придумать, где взять кольцо, и это я ему и сообщаю, когда он, раздраженно дергая, ручку выходит. Хвала небесам, не в полотенце или чего еще хуже — голый, а уже в джинсах и светлой футболке, что непозволительно сильно обтягивает рельефный торс, и с мокрыми волосами.
— Где пожар, Настя? — спрашивает, как мне кажется, слегка раздраженно, забирая протянутый мобильный. Как всегда, он само спокойствие и даже бровью не повел, несмотря на то, что я от переизбытка эмоций чуть ли не подпрыгиваю на месте.
— Как тебе? — поднимаю правую руку и машу ладошкой перед его глазами, покручивая, чтобы лучше разглядел. Что? Вот именно, что ничего. — Нравится? — говорю с упреком, хотя признаю, и сама хороша. Совершенно не подумала об этой маленькой, но значительной детали. — Изящно смотрится, не правда ли?
А я говорила, что из меня актриса так себе!
— Ты о чем? — хмуря брови, спрашивает Илья. — Нарываешься на комплимент? — перехватывает мою ладошку, сжимая пальчики и тут же притушая всю мою спесь, — очень и очень изящные, да, Настя.
— Да я о том, кхм, — сглатываю вставший в горле ком, — о том, что твоя мать только что ткнула меня носом в отсутствующее на моей руке помолвочное кольцо, о котором, очевидно, должен был позаботиться ты, жених, — говорю, ожидая паники с его стороны, и тычу кулаком в каменную грудь, но мужчина не высказал никакого удивления и даже не пошатнулся. Вся его реакция была выражена абсолютно спокойно:
— Точно! — прищелкнул пальцами, — так и знал, что что-то забыл отдать.
— Забыл? Отдать? Так ты, что ли…
— Именно. Неужели ты думаешь, что я совершенно не подготовился? — бросает на меня взгляд, полный превосходства, Сокольский и, запустив руку в свою дорожную сумку, выуживает оттуда маленькую красную бархатную коробочку.
Ну вот, я даже слегка разочарована, что не получилось поймать его на невнимательности. Наш педант-перфекционист и тут оказался до зубного скрежета подготовленным.
– Думаю, с размером угадал, — поднимает крышку и достает аккуратное колечко с огромным камнем. Нет, с гигантским камнем, который так и переливается на солнце, сверкая разными оттенками от зеленого до фиолетового.
— У меня рука отвалится от такого количества каратов! А если учесть, что твоя мать будет пристально следить за его наличием на моей руке, так это же сутки напролет я должна таскать такую тяжесть на своих тонких пальчиках! — выдаю возмущенную тираду. Хотя кого я обманываю, стоило только увидеть эту ювелирную красоту, как в голове щелкнуло. Да уж, Сокольский совершенно не поскупился на свою “невесту” и поистине “держит марку”. Только дорогие вещи, известные бренды и изящная ювелирка. И да, каждая вторая бы душу дьяволу продала за такое украшение хоть на четыре дня, еще и в комплекте с таким мужчиной, как Сокольский. Продала бы? Ну вот… я и продала.
— Не переживай, ночью ты можешь его снимать.
— А ты уверен, что Эмма Константиновна не залезет к нам в спальню, чтобы проверить? — ухмыляюсь, понимая, что, наверное, я бы не удивилась и такому поступку с ее стороны. Тем более после услышанного в свой адрес у бассейна. Сейчас не то, что мой шаг, мой каждый вздох будет ею рассмотрен, как под микроскопом.
— Вот, это, кстати, еще одна причина спать в одной кровати, — посмеиваясь, говорит Сокольский. — Надевай, — протягивает мне зажатый в пальцах аккуратный золотой обруч, выжидательно гипнотизируя своим взглядом.
— А как же встать на одно колено? Скрипка, лепестки роз, торжественный момент? Ты все-таки мою руку и сердце на всю жизнь просишь, а не на работу на пару часов выйти.
— Обломинго. Помнишь? — подмигивает негодяй своим черным глазом и расплывается в поистине дьявольской ухмылке. — Я вот запомнил, Наст… — не успевает договорить Сокольский, как за спиной щелкает дверь, и тут же врывается в спальню резкий голос его матери:
— Илья, может вы… — говорит женщина, и я не успеваю даже среагировать, как Илья сгребает меня в охапку зачем-то. И пряча руку с кольцом у меня за спиной, вроде как невзначай проезжая по попе, приобнимает.
— Кхм… мам? — смотрит на родительницу, которая, словно рентген, сканирует нас, ну, уж слишком пристально. И, видимо, и сын ее это замечает, потому что приобнимает еще чуть сильнее, целуя в висок. — Ты не могла бы стучать, перед тем, как зайти? — просит вроде как невинно, но Эмму это жутко коробит.
— Я в своем доме.
— А мне не пятнадцать, и мы могли с Настей здесь отнюдь не беседы вести, — говорит, как всегда, спокойно, совершенно не тушуясь перед матерью, тогда как я от предположения “чем мы могли тут заниматься” краснею и бледнею, а сейчас, наверное, вообще зеленею.
— Поняла. Ждем вас в столовой. Через час будет обед, — недовольно бросает Эмма Константиновна и выходит, ощутимо долбанув дверью.
Надо же, из какого бы общества дамы ни были, они все выражают свой гнев разнесением косяков и разбитием дверного полотна в щепки.
— Ты очень резко с ней, — подаю голос, когда Сокольский-таки ловит мою правую ладошку и натягивает на безымянный палец кольцо.
Да уж, не такую я в своей жизни помолвку представляла. Я, как минимум, планировала рыдать от счастья и, как максимум, упасть в обморок.
— Я люблю свою мать, но она умеет переходить границы, — говорит Илья и на доли секунды, натянув колечко до конца, замирает с моими пальчиками в своей ладони, рассматривая мою ладошку. Мне кажется, он хочет что-то сказать, поднимая свой взгляд исподлобья, но потом, передумав, ухмыляется. — Неплохо, однако, смотрится, Загорская. Может, нам и правда того?
— Чего того?
— Свадьбу. Детишек. Дом, — говорит и, словно издеваясь, улыбается.
Нет, ну, вот гад ведь. Точно, гад!
— И не того и не этого! — показываю язык и, выдернув пальцы из захвата, беру с полки полотенце и демонстративно ухожу.
Хочу в душ. В ледяную воду. Срочно.
А еще не хочу видеть его взгляд, хочу смыть его сногсшибательный парфюм, который, кажется, прочно въелся в мою кожу вместе с его прикосновениями, и вообще хоть на полчаса хочу получить личное пространство. Выдохнуть и взять себя в руки, перестав растекаться лужицей при одном его взгляде.
Что происходит? Что так поменялось-то? Он как был несносным начальником, так им и остался. Просто антураж поменялся. Картинка стала ярче, а вот моя к нему ненависть сильнее.
Однозначно.
Парочка свободных часов до обеда стали для меня спасительным глотком воздуха.
Приняв душ и переодевшись с этого жаркого платья в легкий сарафан, я смогла-таки уломать Илью провести для меня небольшую экскурсию по дому, который оказался раза в три больше, чем я предполагала. А еще примерно в десяток раз дороже по обстановке, чем я прикидывала.
Что ни картина, то мировой шедевр. Что ни мебель, то дорогие породы. Множество спален, наличие которых снова заставляет злиться на такую несправедливость, как необходимость ночевать с Ильей в одной комнате, пара кабинетов, личный спортивный зал и отдельный домик для персонала. Конечно, не Эмма Константиновна же прикладывает свои ухоженные ручки к уборке и готовке. Да и чтобы убрать такой дворец одной, нужен, наверное, месяц. Поэтому в штате семьи Сокольских работают, как минимум, два личных повара и две горничных. Еще пара ребят из службы охраны.
Пока мы бродили по дому, и я с огромными от удивления глазами рассматривала чуть ли не каждый угол, Илья, совершенно не понимающий, что значит “попасть в другой мир”, терпеливо шел за мной и только изредка посмеивался, напоминая, что я рискую своей слюной испортить их персидские ковры.
— Давно твоя семья владеет этим домом? — спрашиваю, когда уже спускаемся по широкой лестнице в фойе, направляясь на тот самый обед с семьей. Честно говоря, от мысли, что придется снова встретиться с хозяйкой дома, меня слегка потряхивает.
— Мне было примерно семь, когда мы сюда переехали, — заложив руки в карманы, с мечтательной улыбкой на губах говорит мужчина. — Помню, для меня этот дом казался чересчур огромным, и я вечно боялся в нем заблудиться.
— Правда? — смеюсь, замирая и не дойдя до пола двух ступенек. Стоит только представить такого вот взрослого и уверенного в себе Сокольского маленьким трусливым мальчишкой, губы расплываются в улыбке сами собой. Картинка, мягко говоря, забавная и до ужаса милая.
— Правда, Настя. Ничто мирское мне не чуждо, — обводит взглядом белый мрамор стен и, ловя мой заинтересованный взгляд на себе, совершенно по-джентельменски подает руку. — С тех пор, правда, здесь шел ремонт и не раз. Лет десять назад родители практически с нуля все сделали. Провели капитальную перестройку.
— Ты любишь сюда приезжать? Просто, сколько мы работаем… — выпаливаю и тут же понижаю голос до шепота, — ну, в общем, нечасто ты летал в Монако за эти два года.