— А да, кстати, — нарушает установившуюся тишину Настя, немного погодя, заставляя оторвать взгляд от экрана. — Что с легендой?
— Все в твоих руках. Потом расскажешь, — выпаливаю, вот я точно потом буду чертовски жалеть.
Глава 7. Настя
Самолет.
Частный.
Кожаный салон и полмиллиона в бутылке. Вазочки с цветочками и две бортпроводницы, одетые с иголочки в форму авиакомпании, с наиглупейшими улыбками на лице.
Нет, я не ханжа, но когда раз за разом, где бы мы ни были, представительницы женского пола начинают строить глазки Илье, у меня начинают дергаться оба глаза от нервного перенапряжения. В итоге, чтобы не слышать их шепотков и совершенно по-старушечьи не рявкнуть, чтобы не смели обсуждать моего начальника за спиной, отползаю с алкоголем подальше и от мужчины, который с предельно собранным выражением на лице пытается работать, и от этих дамочек.
Устроившись на диванчике, уже почти час, что мы летим, я все не перестаю удивляться, куда и в какой мир я попала? Словно в какую-то глупую современную мелодраму, где наивная простушка из глубинки оказывается чуть ли не принцессой на балу. Нет, такое точно происходит не со мной. И к такому точно нельзя привыкать. Но, черт возьми, как же это круто, когда у тебя есть собственный самолет!
Переваривая в своей голове полученную от “жениха” информацию, пытаюсь сложить все пазлы в своей голове и получить четкую картинку.
Родители ратуют за семейные ценности. Значит, ревностно и ответственно отнесутся к принятию чужой женщины в семью, даже если это, по легенде, любимая их сына. Хотя по какой легенде? Это для нас легенда, а для них мы вместе уже полгода и без ума от любви друг к другу. Полгода, ха! Неужели кто-то способен такого чурбана бесчувственного, как Сокольский, выдержать полгода? Эх, если бы можно было любовь построить на ненависти, вот это точно бы у меня получилось. У нас. Да и вообще — не умеет камень любить.
Так, едем дальше. Падаю головой на мягкую подушку, которую услужливые девочки мне заботливо принесли, и продолжаю свой мыслительный процесс, приходя к нерадостной мысли. Если еще учесть, что я чисто гипотетически нарожаю им внуков, отбор будет жесткий вдвойне. Гены, наследственность и прочую ересь никто не отменял. И в свете таких событий все же лучше им не знать, что у меня самой семьи-то и нет. Только Ксю, и та не родня по крови. Биологических родителей я не знаю, а с приемными мне как-то не везло…
А потом я честно пытаюсь придумать стоящую легенду. Перебираю у себя в голове все видимые и невидимые первые встречи из кино и книг. Но получается такой абсурдный абсурд, что аж выть хочется. Да и, видимо, дорогие пузырики слишком сильно ударяют в мозг, который утром подняли, но не разбудили, что в итоге, после всего парочки бокалов я, уютно свернувшись калачиком, под тихий, монотонный стук пальцев Сокольского по клавиатуре, засыпаю.
И во сне наш коварный план проваливается с треском…
За час до прилета Илья самолично будит меня. Открываю глаза и утыкаюсь в его задумчивый взгляд. И вроде съязвить охота или, может, гадость выдать, но слишком уж в этот момент растерянное у него выражение на лице. Да и только я собираюсь открыть рот, поглубже вдохнув, как меня в «любимом» приказном тоне отправляют готовиться к приземлению.
Приказ понят практически с одного взмаха брови.
Так, джинсы и футболка сменяются элегантным белым платьем с открытыми плечами и сногсшибательным декольте, куда, на мое счастье, есть что положить. На лице появляется макияж, урок по нанесению которого мне вчера преподала Вика, и который, на мой взгляд, только добавляет мне лишних годиков, но, видимо, боссу такие дамы и нравятся. Сногсшибательные, но при этом искусственные и фальшивые вдоль и поперек. Волосы укладываю легкими локонами.
Смотрю в небольшое зеркало уборной и сама себя не узнаю, правда. Нет, это девушка с обложки точно не я. Внешне, по крайней мере. Был бы еще какой-нибудь чудодейственный способ, чтобы на эти четыре дня преобразиться внутренне, я бы воспользовалась. А то чем ближе к цели, тем сильней дрожат коленки от волнения.
— Через десять минут будет заход на посад… — выходит из противоположных дверей Илья и запинается на полуслове. Первым делом его взгляд утыкается в мои губы, накрашенные алой матовой помадой, и я вижу, как стремительно пожирает темную радужку черный зрачок. Как затягивается яростным туманом тяжелый взгляд, а потом медленно, словно в замедленной съемке опускается в район декольте, вниз по платью и замирает на моих ступнях, обутых в аккуратные светлые босоножки на каблучке, на неброском светлом педикюре на пальчиках.
— Воуч, — говорит мужчина предельно простое и, как мне показалось, удивленное. — Кхм… ты… потрясающе выглядишь, — переводит наконец-таки взгляд мне в глаза. А голос-то просел до грудного хрипа. Что это такое? Неужели удалось произвести впечатление?
— Спасибо, — тяну уголок своих “аппетитных” губ в ухмылке и, с наслаждением проследив, как Сокольский пальцем оттянул воротник рубашки, продефилировала в свое кресло и, как послушная девочка, пристегнула ремень безопасности.
Мужское замешательство, вызванное твоим внешним видом, всегда тешит самолюбие.
— Так… кхм-кхм… что там про посадку, — выдаю ангельскую улыбку Сокольскому, который, наверное, еще долгие пару секунд смотрит на меня, словно пригвожденный к месту, а потом проходит и устраивается напротив.
— Приземлимся мы в аэропорту Ниццы, — берет себя в руки босс, — а оттуда на машине до виллы родителей чуть меньше получаса.
— Почему Ниццы? Вы же сказали — Монако.
— Монако — карликовое государство, там просто-напросто негде строить аэропорт, — выдают мне поучительно, а я не могу удержаться и прыскаю со смеху. Это нервы, точно нервы.
— Ясно, — киваю, бросая взгляд в иллюминатор, за которым проплывает синяя гладь моря и редкие белые облачка. Внешне кажется все так тихо, спокойно, безмятежно. А вот внутри, чем ближе к земле, тем ярче бушует огонь.
— Волнуешься? — голос собеседника слышу словно издалека.
— Есть такое, — устраиваю ладошки на коленях, едва заметно отирая вспотевшие ладошки о платье, и, тяжело вздохнув, поднимаю взгляд на потолок. Правила десяти секунд, Настя.
— Все будет хорошо, они не изверги.
— Ты сначала меня напугал, а потом успокаиваешь? — фыркаю, встречаясь с задумчивым взглядом мужчины. — Так себе тактика.
— В любом случае, я буду рядом двадцать четыре на семь.
— Давай на четыре.
— Что?
— Ничего, — отмахиваюсь, чувствуя, как внутри просыпается нервозность. — Забудь.
Но у Сокольского на это свое мнение. Собственно, у него на все свое мнение. Он, конечно, ничего не говорит, но подается вперед и ловит мою ладошку, зажимая сильно и крепко в своей большой и крепкой руке, в которой моя теряется совершенно, а дыхание перехватывает.
Если до этого просыпалась нервозность, то теперь паника от того, как меня накрывает одно его прикосновение.
Никогда. Почти никогда я не соприкасалась с ним так близко, не имела тесного физического контакта и даже подумать не могла, что простое держание за руку может так… волновать. Так будить организм и переворачивать все внутри. И как-то пальчики в его руке начинают нервно ерзать, и ладонь потеть еще сильнее, и вообще, сердце стучит уже где-то в висках. И от смерти спасает голос бортпроводницы в динамике и посадка, которая прошла удачно.
Глава 8. Настя
Франция. Ницца. Лазурный берег.
Или еще круче — Монако, Монте-Карло, Пристанище богачей. Сияющее огнями княжество с дорогими яхтами, тачками, огромными ценниками и казино.
В принципе, все это должно говорить само за себя. Попутно описать мое внутренне состояние как человека, который оказался хоть одним глазком, одной маленькой частичкой души причастен к такой роскошной жизни, что ведут местные жители. Стоило только ступить на трап, как в глазах буквально зарябило от дороговизны и лоска. От красоты и яркости окружающих меня красок. Словно я не в другую страну попала, а вообще на другую планету. Здесь краски ярче, воздух легче, и люди… другие.
Не знаю, сколько на мою долю выпадет за эти четыре дня удивлений, но когда прямо к нашему самолету подъезжает сверкающий на солнце черный Астон Мартин, я запинаюсь, путаясь в ногах, и только благодаря вовремя подловившему меня Сокольскому не лечу носом вниз с пяти ступенек.
— Осторожно, — слышу над ушком и обострившимися рецепторами чувствую, как сжалась его рука на моей талии, а его горячее дыхание шекочет шею и нервишки.
— Да… я, — машу головой и бросаю все попытки выдавить из себя что-то членораздельное. Выпутываюсь из объятий и, спускаясь “на землю”, как зачарованная, переставляю каблучками прямо к до неприличия шикарному авто, из которого выходит молодой парень в совершенно обычных джинсах и черной футболке и протягивает мне ключи.
— Мадемуазель… — слегка кивает головой парнишка, улыбаясь, и ждет… вот только чего?
— Анастасия, — слышу позади голос Ильи.
— Что? — оборачиваюсь, и мне кажется, глупее я еще точно не выглядела. Собственно на это, похоже, и намекает легкая улыбка на его губах.
— Он ждал твоего имени. Мадемуазель Анастасия, — натягивает на глаза солнцезащитные очки мой босс. — Привыкай, тут к тебе будут исключительно таким образом обращаться.
— А… ясно, — значит, для них мы тут мадемуазель? Что же, это даже приятно. — Да, спасибо, — улыбаюсь и говорю парнишке, хоть и не совсем уверена, что он меня понял. Но он кивает и, передав мне ключи, отходит, а я как стояла в растерянности, так и стою, не зная, что с ними делать и как вести себя дальше. Пока снова не вмешивается Илья. Кажется, мне без него не прожить в этом месте и часу.
— Едем?
— Да, наверное. Держи, — протягиваю ему брелок, а руки-то трясутся так, что мужчина с долгое мгновение смотрит на меня, затем поднимает очки, в темных линзах которых я уловила свое ужасно испуганное отражение, и ловит мои пальцы с ключами.
— Так, Настя, — вот этот его тон, чувствую, сейчас будет нравоучительная лекция. — Я, наверное, сейчас тебе открою Америку, но здесь тоже есть воздух и им тоже можно дышать.
— Что ты…
— А еще улыбаться и двигаться. Если ты будешь контактировать с людьми, никто тебя не съест, а если ты еще будешь с ними разговаривать, так вообще будет прелесть, — забирает у меня брелок и разводит руками наглец.
— Я не знаю английский, или французский, или вообще какой-нибудь язык, кроме русского, — отвечаю сквозь зубы, и слова эти почему-то выходят очень и очень нехотя. Словно в своей тупости ему признаюсь.
— Ясно, — кивает, поджимая губы и сверля своим строгим взглядом, — но я не прошу тебя трещать без умолку. Я знаю, что ты умеешь очаровывать людей одной улыбкой и взмахом ресниц. Видел на совещаниях, — говорит и открывает дверь на пассажирское сиденье, — так что, — подает мне руку в приглашающем жесте.
А мне, не знаю почему, в этот момент стало до боли обидно за себя, словно и правда ощутила свою никчемность. Такие, как он, всегда знают, что делать, как ходить, говорить, кому улыбаться. Никогда не впадают в ступор и не трясутся перед чем-то новым или кем-то незнакомым. Не смущаются, не боятся и еще много “не”. Такие универсальные солдаты — сильные мира сего. И к Сокольскому это имеет наипрямейшее отношение. Никогда за все два года я не видела его по-настоящему смущенным или растерянным. А я, и правда, девушка не того уровня. Для меня вся эта фешенебельная жизнь, как для обезьяны телефон: в руках кручу, а что делать с ней, не знаю. И я просто ни грамма не сомневаюсь, что стоит его родителям только меня увидеть, как весь наш план рухнет. Потом что рядом с их сыном должна быть женщина, как минимум, приближенная к этому светскому обществу.
Надо было выпить в самолете еще парочку бутылок шампанского, чтоб на утро даже не вспомнить, как прошло наше “знакомство”.
— Не ту вы девушку на роль невесты выбрали, — не получается сдержать тяжелый вздох, — очень надеюсь, что я вас не подведу, — вкладываю свои пальчики в его большую ладонь, которую он сжимает, от чего по позвоночнику бегут предатели-мурашки.
— Я в тебе уверен, — и правда, в голосе ни грамма сомнений, так же, как и во взгляде.