— Да иди ты! — восклицаю я, даже вырывая журнал у нее из рук. Это объясняет акцент, который я не могла определить — не британский или шотландский, а Вэссконский. И его поведение — он не вожак стаи, он наследник долбаного трона! Внутри еще дюжина фотографий. Детская фотография, его первый день в садике в кружевной рубашке с воротничком, крупный план подростка, смотрящего в камеру, выглядящего чертовски задумчивым. И более поздние — на одной он на званом обеде обнимает за плечи красивую высокую блондинку в красном платье, на другой сидит в деревянном кресле с высокой спинкой во время заседания парламента. И, Святое дерьмо, должно быть это снимок папарацци — зернистое, увеличенное изображение, но это определенно он, выходящий из бирюзового океана Мальдивских островов, кожа блестит, темные волосы гладко зачесаны назад… голый. Причинное место затемнено, но темная дорожка счастья и V-образные мышцы его бедер ясно видны. Мой язык покалывает от желания провести по этой бороздке. Черт, я хочу облизать фотографию. Колонка сбоку содержит краткие факты о его стране и родословной. Он — прямой потомок Джона Уильяма Пембрука, генерала Северной Британии, объединившего силы с южными шотландцами в войнах за независимость Шотландии. Он женился на дочери Роберта Брюса, короля Шотландии. После поражения Шотландии коалиция Пембрука отделилась от обеих метрополий и после многих лет сражений сформировала свою собственную независимую нацию: Вэсско.
Кровь приливает к щекам, голова раскаляется. Он, должно быть, думает, что я идиотка. Знал ли он, что я не знаю? Кого я обманываю, конечно, знал — а я бросила пирог ему в лицо. Иисусе. Элли хватает с кровати телефон в блестящем чехле.
— Я выставлю это в Snapchat! — моя реакция немедленная и интуитивная.
— Нет. — Я накрываю ее руки своими. — Не надо. Все придут искать его сюда — это будет сумасшедший дом.
— Вот именно! — прыгает она. — Бизнес будет сумасшедшим. О! Мы должны назвать пирог в его честь! МакСекси — король пирогов!
Знаю, это было бы разумно. Та часть меня, которая на самом деле не хочет, чтобы ее вышвырнули на улицу, кричит: сдавай, сдавай, сдавай! Но это кажется… неправильным. Я все еще не совсем уверена, что Николас не тот придурок, каким он был прошлой ночью. Я ему ничего не должна. И все же, сдать его, использовать для бизнеса, рассказать миру, где он может появиться в следующий раз, кажется… предательством.
— Он не вернется, если ты отправишь это, Элли.
— Он сказал, что вернется?
Эта возможность, кажется, волнует ее более миллиона лайков в социальных сетях.
— Я… я думаю, что да. — И у меня по спине бегут мурашки, потому что я этого хочу.
Мы с Элли используем этот редкий выходной как спа-день. Мы отмачиваем ноги, трем пятки и красим друг другу ногти. Намазываем руки вазелином и надеваем на них толстые хлопчатобумажные носки, чтобы увлажнить. Втираем смесь оливкового масла и сырых яиц в волосы, затем заворачиваем головы в полиэтиленовую пленку, очень привлекательный вид — если бы только Instagram мог видеть нас сейчас. Кладем ломтики огурца на глаза и наносим овсяные маски на лица — все под великие 80-е: марафон знаковых фильмов на заднем плане — «Охотники за привидениями», «Огни Святого Эльма», «Грязные танцы».
Мы заканчиваем ритуал «чистки перьев», выщипывая друг другу брови — последнее упражнение на доверие. Около четырех часов отец выходит из своей комнаты. Глаза у него усталые и налитые кровью, но настроение хорошее.
Мы играем в несколько раундов червей, игре, которой он научил нас, когда мы были детьми, затем он готовит нам с Элли томатный суп и жареные бутерброды с сыром. Это лучший ужин за долгое время — возможно, потому, что кто-то другой приготовил его для меня.
Когда солнце садится и я вижу свое отражение в окне, Элли надевает ботинки, набрасывает пальто поверх пижамы и идет домой к подруге. Папа вскоре следует за ней — направляется в бар, чтобы с парнями «посмотреть игру».
Вечером, лежа в своей постели в одиночестве, с сандаловой и кокосовой свечой, горящими на тумбочке, чувствуя себя нежной, гладкой и красивой, после устроенного дня-спа с Элли, я занимаюсь тем, о чем мечтала весь день. Я гуглю Николаса Пембрука.
Понятия не имею, правдива ли какая-либо информация, но ее много. Все, от его любимого цвета (черный) до того, какую марку нижнего белья он предпочитает (Calvin's). Конечно, у него есть своя страница в Википедии. У него есть официальный сайт — и около десяти тысяч фан-сайтов. Его задница имеет свою собственный аккаунт в Twitter, @ВашеКоролевскоеЗадейшество, и у нее больше подписчиков, чем у пениса Джона Хэмма и бороды Криса Эванса вместе взятых. Сайты сплетен утверждают, что он трахал практически каждую женщину, с которой разговаривал — от Тейлор Свифт (она написала о нем целый альбом) до Бетти Уайт (лучшая ночь в ее жизни). Николас и его брат, Генри, близки, разделяют страсть к поло и филантропии. Он обожает свою бабушку королеву — нежную на вид женщину — и одновременно считает дни, пока она не упадет замертво. Через несколько часов я чувствую себя сталкером — и убеждаюсь, что большинство этих статей — просто выдуманное дерьмо.
Прежде чем я выхожу из поиска, мое внимание привлекает видео в верхней части списка — новостной клип с похорон принца Томаса и принцессы Калисты. Щелкаю по нему, и появляется крупный план двух белых гробов, отделанных золотом, которые везут в запряженном лошадьми экипаже.
Толпы плачущих зрителей выстраиваются на улицах, как черный занавес. Камера разворачивается, показывая четырех человек, идущих позади кареты. Королева и ее муж, принц Эдуард, находятся в центре; маленький мальчик со светлыми вьющимися волосами, принц Генри, идет с одной стороны, а Николас, одетый в тот же угольно-черный костюм, что и его брат — с другой. В четырнадцать лет Николас был уже высокого роста. Его скулы менее четко очерчены, подбородок более сглажен, плечи уже, но он все равно красивый мальчик. Голос диктора объясняет, что для монарха и наследников Вэсско — это традиция идти за гробом члена королевской семьи, проходя по каждой городской улице, прежде чем прибыть в собор для заключительной службы.
Мили. Им пришлось пройти много миль, прежде чем они смогли похоронить своих родителей. Внезапно Генри — ему на тот момент лет десять — останавливается, его колени почти подгибаются. Он закрывает лицо руками и рыдает. И я чувствую в горле слезы, потому что он напоминает мне Элли, в день, когда мы хоронили нашу маму. Как сильно она плакала — безутешно — и то же самое опустошение разыгрывается на экране моего компьютера.
На несколько мучительных секунд кажется, что все люди застыли. Никто не шевелится, никто не пытается его утешить. С таким же успехом он мог стоять посреди улицы в одиночестве. И тут в три быстрых шага появляется Николас, и уводит за собой младшего брата. Обхватив руками его маленькое тело, как щитом. Голова Генри доходит Николасу лишь до живота — он прячет лицо, и Николас нежно гладит его по волосам. Затем он бросает взгляд на толпу и камеры, его глаза пылают от негодования и горя.
Через несколько мгновений Николас делает знак лакею, и диктор, освещающий это событие, должно быть, нанял чертова чревовещателя, потому что появляются субтитры.
— Пусть машину подадут вперед. — Мужчина кажется неуверенным и начинает поворачиваться к королеве, но слова Николаса останавливают его. — Не смотрите на нее. Я ваш принц — вы сделаете то, что я скажу, и сделаете это немедленно.
И в эту секунду Николас совсем не похож на четырнадцатилетнего мальчика. Он похож на короля. Человек сглатывает и кланяется, и через несколько минут черный Роллс-Ройс медленно ползет сквозь море людей. Николас ведет брата к заднему сидению. Потом, когда дверь все еще открыта, он наклоняется и вытирает лицо Генри носовым платком.
— Мама будет так разочарована мной, — говорит Генри с душераздирающей икотой. Николас качает головой.
— Нет, Генри, никогда. — Он зачесывает назад волнистые светлые волосы Генри. — Я пойду пешком за нас обоих. Встретимся в соборе, и мы войдем вместе. — Он обхватывает ладонью его маленький подбородок и пытается улыбнуться. — С нами все будет в порядке, с тобой и со мной.
Генри шмыгает носом и изо всех сил старается кивнуть брату. Николас занимает свое место рядом с королевой и процессия продолжается. Когда я закрываю ноутбук, на сердце так тяжело, так грустно за них обоих. Генри был всего лишь маленьким мальчиком, а Николас Пембрук — несмотря на деньги и власть — не был таким уж другим в тот день. Не так уж отличался от меня. Просто ребенок, изо всех сил старающийся удержать от распада семью, которой не стало.
На следующий день после утренней суматохи я стою за кассой, открывая новую пачку четвертаков, когда низкий лиричный голос делает заказ.
— Большой кофе, пожалуйста. С молоком, без сахара.
Мои глаза поднимаются, встречаясь с серо-зеленым взглядом. И по моей коже проносится острый трепет, немедленный и неудержимый.
— Ты вернулся.
— В отличие от некоторых странных, но очень красивых людей, так уж вышло, что я люблю кофе.
На нем поношенные джинсы и черная рубашка. Бейсболка низко надвинута на лоб. По какой-то причине видеть его в кепке забавно. Полагаю, это так нормально, и смех переплетается с моими словами.
— Милая кепка.
Он поднимает кулак вверх.
— Вперед, «Янки».
— Ты действительно думаешь, что это сработает в качестве маскировки?
Он удивлен вопросом. Он оглядывает комнату — за столиками сидят только два посетителя, и ни один, кажется, его не замечает. Он пожимает плечами.
— Очки всегда срабатывали для Кларка Кента. — Сегодня к двум мужчинам, следовавшим за Николасом прошлым вечером, присоединился третий. Они сидят за столиком у двери, неприметные и небрежно одетые, но сама бдительность.
— Кто тебе сказал? Сама догадалась или… — он тычет пальцем в то место, где Элли вчера утром выплясывала праздничную джигу, — к этому имеет отношение вишневая бомбочка со Спанч Бобом на обуви?
— Моя сестра… Элли… да, она все рассказала. — Я думала, что теперь, когда я знаю, кто он, то буду чувствовать себя по-другому. Но это не совсем так. Если не считать укола смущения из-за того, что не узнала его сразу, глядя на него, я все еще испытываю те же чувства, что и вчера — горячее влечение, магнетическое очарование — не потому, что он принц, а потому, что он — это он. Великолепный, сексуальный, очаровательный. Николас платит наличными из кожаного бумажника, и я передаю ему кофе.
— Ты, должно быть, думаешь, что я совершенно невежественна.
— Ни капельки.
— Я должна сделать реверанс или что?
— Прошу, не надо. — А потом появляются ямочки. — Если у тебя нет желания делать это голой, то, прошу, никаких реверансов.
Он флиртует со мной. Это сладкий, скользящий, дразнящий танец, и самый забавный за долгое время, что я могу припомнить.
— Ты не похож на… — мой голос понижается до шепота, — принца.
Тогда он тоже шепчет.
— Возможно, это самое приятное, что мне когда-либо говорили. — Он кладет руку на стойку и наклоняется. — Теперь, когда ты знаешь, ты пересмотрела свое отношение к моему приглашению на ужин?
Бьюсь об заклад, такой парень, как он — гребаный член королевской семьи — привык к тому, что женщины падают к его ногам. Буквально. А я не привыкла к соблазнению или играм разума, но работая здесь все эти годы, что росла в городе, есть одна вещь, которую я знаю точно, когда дело доходит до мужчин. Веди себя спокойно.
— Почему? — смеюсь я. — Потому что ты владеешь страной? Это должно меня впечатлить?
— Это впечатляет большинство людей. — И танец продолжается.
— Думаю, я не большинство людей. — Его глаза сверкают, он улыбается.
— Очевидно, нет. — Он кивает головой в направлении столика в углу. — Ну, тогда я буду там на случай, если захочешь ко мне присоединиться.
— Это то, чем ты собираешься заниматься все утро? Сидеть здесь?
— Да, таков план.
— Разве у тебя нет… дел? Чего-то важного?
— Наверное.
— Тогда почему ты не занимаешься ими?
Он изучает мое лицо, его взгляд падает на мои губы, будто он не может оторвать глаз.
— Мне нравится смотреть на тебя.