— Мое достоинство не продается.
Николас наклоняется вперед, пожирая меня глазами.
— Я не хочу вставлять член в твое достоинство, любовь моя. Я хочу вставить его в другие места.
— У вас на все есть ответ?
— Вот ответ — двадцать тысяч долларов.
Черт возьми! У меня отваливается челюстью, и если бы у нас летали мухи, я бы поймала их все. Эти великолепные глаза заглядывают в глубину меня, притягивая.
— Ты не пожалеешь, клянусь.
И теперь мысли о деньгах — обо всех этих деньгах — затмевают мысли о сексе. То, что я могла бы сделать с такими деньгами… заменить водонагреватель, оплатить долги, отложить немного на обучение Элли во втором семестре. Господи, как заманчиво. Но после того, как деньги уйдут — а они уйдут быстро — останется мое отражение в зеркале. Мне придется смотреть на него каждый день.
— Думаю, мы оба ошибались. — Я пожимаю плечами. — Некоторые вещи не продаются ни за какие деньги.
Саймон хлопает в ладоши.
— Молодец, милая. Оптимизм побеждает. Кстати, этот пирог фантастический — вы сказали, что сами их делаете? Вам следует написать поваренную книгу.
Я ему не отвечаю. Николас все еще смотрит мне в глаза — я не могу отвести взгляд.
— А может, я просто пытаюсь купить что-то не то. Иногда корова не продается, но молоко не всегда должно быть бесплатным.
Ладно, теперь видно, что он пьян, потому что в этом нет никакого смысла.
— Не хотите объяснить, что это значит? — он смеется.
— А как насчет поцелуя? — дыхание покидает мои легкие одним большим свистом. И то, что он говорит дальше, перекрывает доступ новому глотку воздуха. — Если я не попробую их в ближайшее время, то сойду с ума.
Я никогда не задумывалась о своих губах. Думаю, они красивые, естественно пухлые и розовые — пару раз в день я использую бальзам для губ с малиновым вкусом, иногда масло ши.
— Пять тысяч долларов.
Я бы поцеловала его бесплатно. Но есть что-то волнующее — почти лестное, в больном, извращенном смысле — в том, что он делает подобное предложение. Потому что он хочет этого достаточно сильно, чтобы заплатить за него.
— Пять тысяч долларов? За поцелуй?
— Именно это я и сказал.
— С языком?
— Без него это не настоящий поцелуй.
Я колеблюсь еще мгновение. Достаточно долго, чтобы Николас… все испортил.
— Просто скажи «да», детка. Тебе явно нужны деньги.
Охаю, прежде чем успеваю остановиться. Не думала, что четыре слова от незнакомца могут причинить такую боль. Вот мудак. Тысячи разных вещей — унижение от того, что мне в лицо бросают обстоятельства, в которых я оказалась, разочарование, что этот мужчина — этот великолепный, соблазнительный мужчина — думает, что я какой-то благотворительный случай, стыд, который приходит вместе с борьбой. В мгновение ока я вижу кофейню со стороны: облупившаяся краска, сломанный замок, потертые стулья и потрепанные занавески, которые перестали быть шикарными много лет назад.
— Черт возьми, Николас, — говорит Саймон.
Но тот просто смотрит на меня, ожидая, эти высокомерные зеленые глаза светятся предвкушением. Поэтому я даю ему то, чего он ждет.
— Руки под стол, — приказываю я. Он улыбается еще шире, кладет фляжку в карман и делает то, что ему говорят. — Закрыть глаза.
— Мне нравятся женщины, которые не боятся брать дело в свои руки.
— Больше никаких разговоров.
Он сказал более чем достаточно. Я наклоняюсь, все время держа глаза открытыми, запоминая каждую черточку этого лица, чувствуя на своей щеке его теплое дыхание. Так близко, что вижу тень щетины на его подбородке и на секунду позволяю себе задуматься, каково это — чувствовать ее на животе, бедрах — везде. Потом одним движением беру его тарелку… и размазываю яблочный пирог о его глупое красивое лицо.
— Поцелуй это, засранец. — Я выпрямляюсь и швыряю чек на стол. — Вот ваш счет, оставьте деньги на столе. Вот дверь — воспользуйтесь ею, прежде чем я не вернулась с бейсбольной битой и не показала вам, почему меня прозвали Бейбом Рутом.
Я не оглядываюсь, когда иду на кухню, но слышу бормотание.
— Хороший пирог.
И если я еще об этом не знала, теперь я уверена: мужики — отстой.
ГЛАВА 4
Николас
В замке Анторп есть стена, на котором развешено оружие, используемое королевской семьей на протяжении веков. Мечи, сабли, кинжалы — на лезвиях некоторых еще осталась кровь. Одним из таких видов оружия является булава, известная как шар на цепи, — двухфутовая дубинка, к которой цепью прикреплен тяжелый, шипастый шар.
Эта громоздкая булава, которая на самом деле редко использовалась в бою из-за опасности для владельца и долгого времени замаха, прежде чем можно было снова нанести удар.
Однако, когда ею пользовались, ущерб, который она наносила, был смертельным — шипы пронзали броню и вонзались в грудные клетки и черепа.
Булава — первое, что приходит мне в голову, когда я открываю глаза, потому что чувствую, будто она засела в моем мозгу. Яркая полоска белого света, просачивающаяся сквозь шторы в темной комнате, заставляет агонию в моих глазах взорваться. Стону, и через мгновение дверь открывается, и из холла появляется силуэт Саймона.
— Значит, ты жив? Какое-то время я не был в этом уверен.
— Спасибо за заботу, — хриплю я. — Что, черт возьми, ты позволил мне выпить вчера вечером?
Саймон смеется без тени сочувствия.
— Позволил тебе? Ты глотал то, что пил в «Козле». Водку — прямо из горла. Варвар.
Больше никогда. Клянусь своей печенью, что если она переживет это, с этого момента я буду добрее, умнее.
Я потираю виски.
— Ночью мне приснился странный сон.
— Розовые слоны и Фергюс в балетной пачке? Он постоянно мне докучает.
Я смеюсь — не самая умная вещь, так как боль эхом отдается в моих костях.
— Нет, — тихо отвечаю я. — Мне снилась мама.
— О?
— Она… ругала меня. Даже дернула за волосы на затылке. Помнишь, как она делала это, когда мы плохо себя вели на людях?
— Помню. — В голосе Саймона звучит ностальгия. — Пока Генри не испортил все на глазах у прессы, закричав: «Мама, зачем ты дернула меня за волосы?»
Я снова посмеиваюсь, несмотря на дискомфорт.
— За что она тебя ругала? Ты понял?
— Она сказала… она сказала, что я заставил ангела плакать. — Закрываю лицо рукой, чтобы не видеть света.
— Ну, она действительно выглядела как ангел, и ее пирог был божественным. Слез я не видел, но ты определенно ранил ее чувства.
Убираю руку и с трудом сажусь.