Можно запугать её, рассказав о том, что Джеймс сделал со мной. Рассказать во всех подробностях, как он проводит время в компании шлюх и что именно с ними делает. Вот только у этого поступка есть и обратная сторона — мать, за которую переживает Даяна. А я не хочу, чтобы она снова дёргалась по ночам. Не хочу, чтобы представляла ужасы, которых может и не быть.
— Не уйду! — обхватывает меня со спины и так сильно прижимается, что её маленькие ручки заставляют меня втянуть живот, практически лишая кислорода. — Хватит уже страдать из-за меня! Хватит жертвовать всем, что у тебя есть! Я люблю тебя, Ник, — упирается в меня лбом, и её слова плавят ткань, прижигая к моей коже. — Люблю и не хочу, чтобы так было! Поэтому прекрати тянуть всё в одиночку и позволь помочь тебе точно так же, как ты помогаешь мне. Позволь встретиться с Джеймсом и уговорить его на лечение. Пожалуйста, Ник…
В кармане брюк начинает звонить телефон. Меня всегда раздражало, как он работает в беззвучном режиме. Слишком тихо и незаметно. Но сейчас его надоедливое жужжание целиком и полностью заполняет утонувшую в тишине комнату. Превращается во что-то живое и осязаемое. И я уже не могу сделать вид, что ничего не слышу.
— Да?
— Всё готово мистер, Прайд, — рапортует Луис, и я чувствую, как хватка Даяны начинает ослабевать.
Она медленно разжимает кулаки, выпускает из пальцев ткань водолазки. И её руки безвольно скользят от моего живота вниз, словно она и так уже поняла, что проиграла это бой.
— Когда вы спуститесь?
— Отбой, ребята, — выдыхаю, накрывая ладонью тонкие пальчики, и возвращаю на прежнее место. — Планы меняются.
ДЖЕЙМС
В гостиной играет психодел от Gorillaz, качая меня своей сонной болтовнёй из стороны в сторону. Я никогда не любил подобную музыку, но сейчас она как никогда подходит к моему состоянию. Потухший взгляд изучает своё заметно изменившееся отражение через рассыпанный по зеркалу порошок.
Сегодня я выгляжу даже лучше, чем вчера. Больше нет тех фиолетовых синяков, с которыми я похож на ожившего мертвеца. Кожа снова стала привычно розовой, а о том, что мне вот уже полторы недели не приходилось затыкать нос, так и вовсе молчу.
Закрываю глаза, втягиваю в себя тонкую дорожку и чувствую каждый оттенок, с которым кокс наполняет мои лёгкие. Вытираю нос, медленно откидываюсь на спинку и уже через некоторое время чувствую, как сильно мозг пробивает меня дозой необходимого сейчас кайфа.
Каждый раз, когда мы были вместе с Даяной, он сам, словно сумасшедший, наполнял мою кровь такой ударной дозой окситоцина, что я впадал в настоящую эйфорию. А что теперь?
Теперь эта белая дрянь стала моим единственным источником радости. Единственным способом прожить день без мыслей о том, как сильно хочется засунуть голову в петлю и спрыгнуть со стула. Раньше я и сам этого не понимал, но кажется, что, лишившись Даяны, полностью лишился того, что делало меня счастливым… Все перестало иметь какой-то смысл. Пусто, блекло, безжизненно и сыро…
Какое-то сраное болото, в которое я ухожу с головой. Целыми днями меня всё больше и больше засасывают в зыбучую трясину порока. И каждый раз я чувствую себя практически сумасшедшим, потому что одна часть меня готова плескаться в этой липкой жиже и радоваться. Готова погрузиться в неё без остатка. Слиться воедино и даже не думать о том, что в этом мире есть хоть что-то, помимо этого гнилого места. Ей нравится жить, утопая в грехе и пороке. И я, словно долбаный Дориан Грей, хочу смеяться и плакать. Впасть в какую-то необъяснимую истерику, потому что именно это дерьмо и есть итог всей моей жизни, и в тот самый момент, когда это безумие подходит к своему пику. Мне хочется рвать у себя на голове волосы! Потому что есть та, ради которой я готов жить иначе! Потому что она единственная, кто может найти среди всей этой гнили маленький кусочек другого меня! Единственная, кто может запустить руки в эту тягучую смолу и едкий дёготь и вытянуть наружу то, что нужно только ей одной. То, что существует во мне только для неё.
Мне сложно назвать это своим сердцем. Сложно назвать душой. Потому что даже я сам уже не понимаю — а есть ли во мне хоть что-то хорошее?
Ещё несколько минут я лежу, смотря в потолок, растянувшись на диване, пока мои ноги красуются на журнальном столике, а затем навязчивый шум заставляет меня перевести взгляд на огромный старинный буфет.
Тощая горничная так прилежно смахивает с раритетного французского сервиза пыль страусиной щеткой, что вот-вот и от него самого ничего не останется. Короткая юбка едва прикрывает задницу, и наклонись она чуть ниже, то я наверняка бы смог рассмотреть все особенности её белья. И это даже при том, что в её наряде не было ничего вызывающего. Я бы даже сказал наоборот.
Чёрное платье с белыми манжетами и воротником, самый простой фартук, какие-то несуразные детские носки и совершенно безвкусные тапочки превращали её в школьницу из семинарии. Посмотрю на нее, и всё в штанах буквально съеживается.
При мне сменились уже три вот таких вот куколки, но из них всех эта оказалась самой привлекательной. Тонкая и маленькая. Русые волосы подобраны в аккуратный пучок на затылке, а ярко-синие глаза вот уже неделю практически прожигали меня такой ударной дозой похоти, что нужно было быть святым импотентом, чтобы не понимать, какие именно мысли бурлят в чудной головке этой миленькой «семинаристки».
— Как тебя зовут, котёнок? — опускаю ноги на пол, буравя её затылок испытывающим взглядом.
— Простите? — поворачивается ко мне девчонка, нервно сглатывает и прикусывает пересохшие губы.
— Я спросил, как твоё имя?
— Молли, — поправляет она волосы, и ультрафиолетовый взгляд начинает бегать по комнате, выискивая присутствие посторонних глаз.
Мы оба знаем, что начинаем нарушать один из самых главных законов этого дома, потому что никому, кроме Кристофера, не позволено вести с ней разговор. И никому, кроме него, не позволено к ней прикасаться.
У моего дядюшки всегда были необычные пристрастия: жестокость, грубый секс, всякие унижающие женщин штучки. Но вот его манию окружать себя молоденькими девственницами не понимал даже я. Не знаю, в чём именно была соль день ото дня смотреть на убирающих твой дом целок. Испытывать себя на прочность. Наблюдать за тем, как они крутят перед тобой задницей. Дрочить где-нибудь в ванной. Трахнуть её на столе у себя в кабинете, а затем отослать обратно в агентство. Но он буквально впадал от всего этого в какую-то совершенно необъяснимую эйфорию.
Но сегодня совершенно другой день. Добрая мамочка позволила мне развлекать себя совершенно любыми играми и шалостями. Так что трахайся! Нюхай кокс! Играй в боулинг дорогущими вазами Кристофера! Наверное, именно поэтому какая-то совершенно ненормальная часть меня хочет превратиться в зажравшегося кота и нагадить во все тапки своего доброго дядюшки.
— Приятно познакомиться, Молли, — улыбаюсь ей и похлопываю по дивану, приглашая присесть.
Кто знает, может, и мне понравится утягивать на самое дно очередную невинную душу?
— Простите… — снова нервно сглатывает девчонка, и тонкие пальцы готовы поломать ручку перьевой щетки, превратив её в острые щепки. — Но мне не положено общаться с вами.
Она так мило дёргается, что желание скрутить её калачом и заставить извиваться у себя в руках превращается в какую-то настырную манию. Мне до зелёных чёртиков интересно сыграть в эту игру и увидеть, до какой именно точки мы с неё дойдём. На каком моменте остановимся. Сможет ли маленькая Молли произнести своё волшебное стоп-слово, когда моя рука окажется у неё между ног, или же мы пойдём с ней дальше?
— Обещаю молчать как убитый, — ловлю каждый её взгляд и снова и снова принуждаю смотреть на меня и только на меня. — Так что тебе нечего бояться, малышка.
Она откладывает чёрную щетку, делает первый шаг в мою сторону, и я проглатываю очередную довольную улыбку. Рыбка ухватила приманку. Осталось выждать нужный момент и подсечь. Главное — не торопиться и не тянуть на себя.
Девчонка садится около меня как прилежная ученица. Идеальная осанка. Руки натягивают край короткого платья на обнаженные колени, а задница то и дело ерзает по кожаному дивану.
— Сколько тебе лет, котёнок? — закидываю руку за спинку дивана, и мои пальцы касаются её плеча. Очерчивают небольшой круг, прихватывают край рукава и слегка оттягивают, заставляя Молли покрыться мурашками.
— Восемнадцать, — смущенно поправляет волосы, потому что и сама прекрасно понимает, что в этом наряде и без косметики она куда больше похожа на пятнадцатилетнего ребёнка, чем на вполне созревшую девушку.
«Чёртов педофил», — проносится у меня в голове, когда я представляю сорокалетнего Кристофера верхом на этом ребёнке.
Ему наверняка нравится смотреть на то, как по его члену стекает кровь, после того как он лишает их девственности. Интересно, что это? Этакий процесс очищения? Ему нравится трахаться с маленькими неопытными девчонками или же он чувствует себя ничтожеством в постели с профессионалкой?
— Ты когда-нибудь пробовала? — кошусь в сторону зеркала с белым порошком. — Хочешь, научу?
— Не думаю, что это позволено, — мнётся кукла, хлопая своими большими глазами.
— Я не спрашивал, можно ли тебе, а предлагал попробовать. Ну, так что? Хочешь или нет? — она снова смотрит по сторонам, едва незаметно кивает, и я начинаю ощущать себя тем самым библейским Змеем, который искусил несчастную Еву. — Хорошо, малышка, но сначала давай слегка потренируемся.
Я беру её за талию и одним рывком усаживаю к себе на колени. Мягкая задница оказывается у меня на бедре, и девчонка хватается за верхний край чёрной майки, пока я опускаюсь к столу за коксом. Указательный палец неспешной змейкой скользит по прохладному стеклу, собирая разрозненный порошок, и, наблюдая за этим движением, Молли начинает прижиматься ко мне ещё сильнее прежнего. Маленькое тельце напрягается, дыхание учащается, и я практически чувствую, с какой силой бьется её сердце.
— Открой ротик, малышка, — приказываю, смотря в ультрафиолетовые глаза и видя, с какой покорностью девчонка выполняет всё, о чём я говорю, и засовываю палец в приветливый рот. Опускаю на слегка подрагивающий язык, и, недолго думая, она обхватывает его губами, начиная аккуратно посасывать. Молли не отводит глаз, и невинное выражение её лица совершенно не подходит под то, что именно она сейчас вытворяет с моим пальцем. Влажный язык поглаживает подушечку, и Молли слегка прикусывает среднюю фалангу, когда я выхожу из её рта, чтобы растереть остатки порошка по аккуратным зубам.
— Умница. А теперь пора приступить к самому главному. Видела, как это делаю я?
— Да… — читает с моих губ каждое слово и шепчет в ответ слегка осипшим голосом.
— Ты должна втянуть всё одних разом, — парой натренированных движений поправляю лезвием уже давно приготовленную дорожку и протягиваю девчонке долларовую трубочку.
Она наклоняется, пока я продолжаю придерживать её за талию и втягивает в себя совершенно всё, что оставалось на зеркале. Тонкое тело пробивает спазмом, и девчонка возвращается обратно, хватаясь за меня, как утопленница.
Для непривыкших первая секунда после вдоха всегда самая тяжелая. Кажется, что ты начинаешь задыхаться, набрав полный нос воды, но потом всё проходит и становится легче. Некоторое время она просто сидит с закрытыми глазами в попытке переварить происходящее. Понять, что именно происходит с её ощущениями, даже не понимая и не чувствуя, как я начал расстегивать ворот сдержанного платья.
Через три пуговицы наконец-то показался край чёрного бюстгальтера, а ещё через две в моём полном распоряжении оказалась вся её грудь.
— Думаю, нам стоит избавиться от этого, — снимаю заколку с русых волос и взлохмачиваю их, наблюдая за тем, как начинает меняться выражение женского лица.
Первые волны уже начали растекаться по её телу, и Молли снова и снова пытается уловить эти короткие вспышки удовольствия. Распробовать их от начала и до конца. Её начинает водить из стороны в сторону. И стоит открыть затуманенные глаза, как она смотрит на меня уже без какого-либо стеснения.
Голодный взгляд впивается мне в лицо. Губы не сдерживают судорожных вдохов, не такая уж и невинная Молли практически покачивается от каждого движения своей маленькой груди. Прохладные пальцы тянутся к моему лицу, опускаются на скулы, и она таранит меня откровенным поцелуем. Вторгается в рот своим языком и пропихивает его практически до глотки. Я не могу сказать, что мне не нравится. Вполне себе обычный поцелуй. Отшлифованный и доведённый до идеала. Какой-то совершенно безупречный и совершенно пустой, потому что дальше этой механики нет абсолютно ничего.
Нет ничего глубже. Никаких чувств и никаких эмоций. Я словно застрял посреди выжженной пустыни. Совершенно пустой и нелюдимой. И куда бы я не пошел, везде меня будет ждать одно и то же.
Я целую её на автомате. Отвечаю движением на движение. Помогаю закинуть на меня ногу, что бы она без каких-либо трудностей могла выбивать бёдрами нужный ритм, то и дело скользя по моему возбуждённому члену.
Ну, вот и всё. Такая ерунда, и она уже готова лечь под меня, как последняя сука. Переспать, даже не думая о последствиях. Не думая о том, что только из-за своей девственности и попала в этот большой кукольный домик для извращенцев на любой вкус и цвет.
И всё это оказалось настолько легко и просто, что даже и неинтересно. Какая-то совершенно скучная игра, из которой я вышел победителем уже через несколько несложных ходов. От её податливости становится настолько паршиво, что хочется ударить себя по лицу. Привести в чувство. Сломать палец или как следует закричать!
— Кхим… Кхим… — пытается привлечь моё внимание охранник, пока Молли даже и не думает останавливаться, всё откровеннее вжимая меня в спинку дивана.
— Я занят, — хриплю, отрываясь от настойчивых женских губ.
Хочу ли я с ней переспать?
Нет.