Но мне настолько скучно, что я готов убить время даже в этом бессмысленном трахе.
— К вам посетитель, — настаивает охранник.
— На хер всех! — злобно скалюсь и сжимаю горничную за талию, пока та продолжает облизывать меня своими губами.
— Давно не виделись, Джеймс, — звучит откуда-то из-за спины сидящей на мне девчонки, и я чувствую, как от этого мягкого голоса меня практически ошпаривает бурлящим кипятком.
Я знаю этот волнующий тембр. Потому что слышу его по ночам и могу узнать даже на краю земли! Распознать среди целого миллиона других голосов. Потому что влюблён в него, как последний наркоман! Как проклятый, что ждёт его подобно благословению!
Но нет…
Этого просто не может быть! Это не на самом деле! Это сон! Какая-то совершенно другая, ненормальная реальность! Потому что единственная, кому он принадлежит, моя Даяна!
Русые волосы падают на лицо, не позволяя увидеть ту, которая только что назвала меня по имени. И мне, как настоящему дикарю, хочется скинуть с себя сидящую на коленях горничную! Избавиться от единственной преграды, которая не позволяла увидеть стоящую напротив от меня девушку!
Я смахиваю её с себя, роняя на диван, впиваюсь взглядом в стоящую в дверях Даяну, и всё моё тело буквально каменеет. Какой-то непонятный страх и оцепенение проглатывают меня, не позволяя пошевелиться. И я каменею так стремительно и так быстро, словно всего мгновение назад заглянул в глаза проклятой Медузы.
Увидел самую прекрасную и самую ужасную женщину на свете и уже не знаю, как жить дальше…
Сердце бьется как бешеное, когда уголки её губ выгибаются в сдержанной улыбке, и я понимаю — ещё немного и уже не выдержу! Упаду к её ногам, корчась от боли, как беспризорная псина, и буду молить о милости, пока она не сжалится и не избавит меня от мучений, пробив каблуком сонную артерию!
— Вон отсюда! — приказываю и даже не понимаю, в какой именно момент мы остаёмся наедине в этой огромной гостиной.
В своём светлом платье Даяна точь-в-точь как мраморная статуя. По-настоящему изумительный, идеальный и безумно холодный камень, к которому меня тянет, как последнего сумасшедшего! Мозги практически отключаются, руководствуясь одним единственным желанием — накинуться на этот бездушный кусок мрамора и заклеймить каждый его сантиметр поцелуем! Вгрызаться в его безупречную белоснежную плоть до кровавой агонии! До криков и стонов, с которыми Даяна начнёт вырываться из моих тисков!
Но я останавливаюсь всего за долю секунды до того, как моё тело начинает подниматься с дивана, и с каким-то нечеловеческим треском возвращаюсь обратно.
«Нельзя! Если не сдержу себя сейчас, то раз и навсегда превращусь в тряпку, о которую она до конца дней будет вытирать ноги, упиваясь своей бесконечной властью!»
— Я…
— Заткнись, — обрываю её на полуслове и складываю на груди руки, чтобы скрыть от неё начинающуюся хорею*. — А теперь живо пошла и принесла мне виски.
— Что? — переспрашивает Даяна, и на её идеальной маске опустошающего безразличия не дергается ни один нерв.
— Налей. Мне. Виски, — отчеканиваю, смотря на неё с вполне откровенным презрением. — Или ты ожидала услышать что-то другое? Может быть, как сильно я скучал по такой паскуде, как ты? Что готов простить тебе всё то дерьмо, которое ты обрушила на меня, сговорившись со своим дядюшкой? А может, вырвать из меня признание в любви? — насмешливо клоню голову набок, и через всё моё лицо проходит истеричная улыбка.
Но Даяна даже и не думает отвечать. Не думает ни спорить, ни перечить. Вместо этого она делает шаг к стоящему напротив меня дивану, кидает на него свою маленькую сумочку и неспешно вышагивает к барной стойке.
Я наблюдаю за тем, с каким безразличием она начинает хозяйничать среди бутылок, и у меня внутри начинается настоящий ураган, потому что я совершенно ничего не понимаю. Какого хера, мать вашу, происходит?!
Это проигрыш? Она сдалась? Отдала себя на милость победителя или же они с отцом затеяли очередное представление о том, как сильно он обо мне беспокоится?
— Шлюх, подобных тебе, не любят, малышка. Ими пользуются, а когда надоест, просто берут и выкидывают как ненужную вещь, — жалю её всё сильнеё и сильней. — Сначала тобой попользовался мой папочка. Откусил самый лакомый кусочек и без каких-либо угрызений совести подложил под меня, а затем снова забрал, чтобы как следует распробовать.
Я стараюсь выбить у неё почву из-под ног! Стараюсь надавить на самую болезненную точку, чтобы увидеть в её глазах хоть какие-то эмоции. Ненависть. Злость. Обиду. Боль.
«Ну же, Даяна! Дай хоть что-нибудь, за что бы я смог ухватиться!» — вопит мой внутренний голос.
Мне нужно найти в ней хоть одну слабую сторону. Определить брешь в столь безупречной защите. Понять, где именно начинается и где заканчивается её блеф, чтобы знать, за какие именно ниточки потянуть!
Но ничего не получается. Даяна наполняет первый бокал и сразу же его опустошает. Слегка кривится, выдыхает, вытягивает из распущенных волос небольшую заколку и на этот раз кидает в него несколько кубиков льда, прежде чем снова наполнить виски. Тонкие пальцы обхватывают широкий тумблер, и она с непринуждённостью простой официантки идёт ко мне, протягивая такую нужную выпивку.
— Что у тебя с руками? — смотрит Даяна на мои зарубцованные раны, и блестящие ониксы начинают прожигать во мне огромную чёрную дыру.
Как символично, что при первой же нашей встрече она заставляет меня вспомнить день своего ухода. День, когда я разгромил всё, что только попадалось мне под руку, только бы выкинуть из головы свою жестокую Иезавель*. Единственную женщину, которая сумела отравить всю мою жизнь.
— Не твоё дело, паскуда, — принимаю бокал дрожащей рукой и одним махом проглатываю прохладный алкоголь.
Нужно как можно быстрей успокоить вышедшее из-под контроля тело, потому что скоро я уже не смогу скрыть от Даяны пробивающие меня судороги! Нужно заглушить свой внутренний голос и тот невыносимый скул, с которым всё моё естество требует послать к чертям свои проклятые предрассудки и кинуться к этой женщине, сжимая в своих объятиях.
Никогда бы не подумал, что желание обладать Даяной может оказаться настолько сильным, что я буквально почувствую, как медленно умираю, как у меня под ногами разверзается почва и из её огромной огненной расщелины ко мне тянутся десятки жалких, обезличенных душ, как они начинают хвататься за края моих брюк, а от них, скользящих по ногам, костяшкам становится так холодно, что изо рта начинает идти пар.
Эти мерзкие твари тянут меня в самую глубокую бездну Тартара, а я, как последний безумец, всё ещё пытаюсь этому сопротивляться. Хватаюсь за следящий за мной взгляд и ползу обратно, потому что не могу позволить себе сдохнуть до тех пор, пока не поцелую эту бессердечную дрянь! Не схвачу эту проклятую стерву и не выдавлю из неё сожаление о содеянном!
_____________________________________________________________________________________
*Хорея — синдром, характеризующийся беспорядочными, отрывистыми, нерегулярными движениями, сходными с нормальными мимическими движениями и жестами.
*Иезавель — дочь царя Ефваала, которая унаследовала от него деспотическое высокомерие, непреклонную настойчивость, кровожадную жестокость и более всего фанатическую преданность культу Астарты, жрецом которой некогда был её отец. Любое ослушание каралось смертной казнью. Еврейская религия была на волоске от краха, когда Иезавель находилась на престоле.
*Тартар — глубочайшая бездна, находящаяся под царством Аида.
ДАЯНА 1
— Говори, зачем пришла? — тянется Джеймс за сигаретой и практически шипит каждое слово, смотря на меня исподлобья своими волчьими глазами.
В них столько всего намешано: злость, боль, ненависть, негодование. Я тону в его чувствах, совершенно неспособная понять, о чём именно он сейчас думает. Захлёбываюсь оттого, в какую ужасную химеру его превратила…
Кажется, что в тело Джеймса забралось невидимое чудовище. Худощавый монстр, который снова и снова высасывает из него все соки. Сводит с ума и заставляет страдать от собственного безумия.
Мне больно видеть его таким. Больно осознавать, что именно я открыла те самые врата, через которые пробралась эта мерзкая тварь, но я всё равно продолжаю изображать безразличие. Безразличие, которое превращается в ту самую буферную зону, которая снова и снова поглощает его нескончаемую ярость, позволяя нам говорить без лишних оскорблений.
— Неужели теперь ты и моему папочке надоела? Или, может быть, он всё-таки решил сдаться и обменять тебя на моё молчание?
— Николас очень любит тебе, Джеймс, и очень сильно о тебе беспокоится…
— Заткнись! — не сдерживается Джей, и меня практически сносит ударной волной его животного бешенства.
Я ощущаю исходящую от него энергетику каждой своей клеточкой. Она такая чёрная и такая ядовитая, что дышать становится сложно. Я втягиваю в себя раскалённые искры его ненависти и практически чувствую, как они прожигают мои лёгкие.
— Прекрати корчить из себя мою заботливую мачеху, Даяна, или клянусь богом, что сейчас же уложу тебя на диван и раз и навсегда вытрахаю из твоей головы любые подобные мысли!
И это не простая угроза. Я смотрю в сверкающие голубые глаза и прекрасно понимаю, что сейчас Джеймс в той самой кондиции, когда его терпение совсем не то, что можно испытывать на прочность. Он словно бьющаяся о прутья клетки разъяренная пантера, которую только что ударили током.
Я знаю, что снаружи меня караулят люди Николаса. Знаю, что они обязательно ворвутся сюда по истечении установленного срока. Но я вытянула из волос жучок и потому не смогу позвать их, если Джей на самом деле решит распустить руки.
— Мне нужно, чтобы ты лёг в больницу, — проглатываю свой страх и присаживаюсь на мягкое быльце, потому что подкашивающиеся ноги практически лишают меня равновесия. — У тебя проблемы со здоровьем, и их нужно решать.
— Да неужели? — хмыкает Джеймс и достаёт ещё одну сигарету. — Единственное, что тебе нужно, так это загнать меня в могилу для того, чтобы вернуть свою мамочку.
— Можешь не верить, но мне не нужна твоя смерть… — договариваю последнее слово и уже жалею об этом, потому что его взгляд становится таким же беззащитным, как у выброшенного на улицу щенка.
Но я не могу его приласкать. Не могу пожалеть и тем более отдаться в его полную и безоговорочную власть…
Не в этом месте. Не в это время. Не в этой жизни…
Кажется, сидящий напротив мужчина моментально улавливает мой настрой, и между нами виснет затяжное молчание. И чем дольше это продолжается, тем страшнее становится его нарушать. Потому что каждый случайный звук превращается в нечто живое. То, что можно ощутить и почувствовать. И оно так сильно начинает бить меня в виски, своим оглушающим дыханием, что голова идёт кругом!
— Я не собиралась уходить от тебя, а Николас не собирался оставлять меня себе, — аккуратно разрываю нависшую над нами тишину просто потому, что ещё немного и она задушит меня своей звенящей безнадёжностью! — Так что если тебе и хочется кого-то винить, то вини Моргана. Это он заварил всю эту кашу, и именно с его лёгкой руки мы все оказались несчастны.
— А ты, значит, святая простота? Этакая невинная мученица Даяна?! — кривится его лицо в ехидной улыбке, и я прекрасно понимаю, что все мои слова для него не более чем мусор.
Чем больше я прошу, тем жестче он парирует. Каждый его мяч летит прямо в меня и снова и снова бьёт по самому больному месту. Джеймс Прайд всегда был хорош в подобных играх. Всегда умел видеть людей насквозь, выискивая не только их слабости, но и самые главные пороки.
И именно поэтому я до последнего не хотела пускать в ход свой самый главный козырь. Не хотела рисковать, отдавая себя на волю случая. Но мне нужен Николас, а Николасу нужен Джеймс. И я готова на всё, что угодно, только бы такой важный для меня человек перестал страдать из-за всех тех несчастий, которые я принесла в его дом, как залетевшая в окно птица…
— Я предлагаю тебе игру, Джеймс, — собираю в кулак всю свою волю и поднимаю подбородок чуть выше. Стараюсь говорить как можно уверенней, хотя всё внутри дрожит и вибрирует, когда сидящий напротив мужчина буравит меня своим тяжелым, испытывающим взглядом. — Если врачи вылечат тебя прежде, чем Николас вернёт мне маму, то я снова стану твоей.