— Хрень! Ты и так уже моя, — смеётся Джеймс, стряхивая пепел со своей сигареты, и снова прихватывает губами серебряный фильтр. — Так что основной вопрос, когда именно мне надоест эта бестолковая болтовня и я потащу тебя в спальню.
— Неправда, — губы стремительно пересыхают, потому что решимость, с которой он говорит, не оставляет места для сомнений.
Джеймс действительно готов вцепиться в меня своими длинными клыками и утащить в спальню, чтобы делать всё, что только захочет. Готов разодрать на части, как дикий зверь, которому наконец-то позволили насладиться долгожданный куском мяса. Наверное, именно поэтому я и смотрю на маленький окурок дымящейся в его руке сигареты, как на единственную преграду, отделяющую меня от изнасилования.
— Если возьмёшь меня сейчас, то за мной обязательно придёт Николас, — шепчу, практически теряя голос. — А если примешь мои условия, то я уйду от него и стану твоей по своей собственной доброй воле.
— Ты так сильно в него веришь? — злобно интересуется Джеймс, и от него начинает расползаться чёрная дымка бешенства.
— Да, — и снова наше молчание превращается во впивающиеся под кожу огромные медицинские иглы.
«Чёрт бы тебя побрал, Джеймс! Ну, скажи мне хоть что-нибудь, пока я не лишилась сознания!» — тихонько сглатываю и прикусываю губы, приводя себя в чувство!
Ещё несколько секунд Джеймс смотрит на меня стеклянными глазами, а затем болезненно дёргается и морщится, потому что тлеющая сигарета обжигает его пальцы. Он с настоящим отвращением сминает окурок о дно хрустальной пепельницы и тянется за лежащим на столе телефоном. Снимает блокировку, листает в телефонной книге и нажимает на вызов, пока я продолжаю следить за каждым его движением.
— Привет, куколка, — наконец-то заговаривает Джеймс, осматривая обожженные пальцы. — У меня для тебя задание. Выключи телефон, достать из него симку и не выходи никуда до тех пор, пока я сам к тебе не приеду. Поняла? Вот и хорошо, — чёрный мобильник летит на диван, и я практически живьем сгораю под огненной волной раскаленной лавы.
Кажется, что ничего не поменялось и Джеймс Прайд продолжает сидеть на своём прежнем месте, но теперь это уже не тот мужчина, которого я увидела, войдя в гостиную. Уголки приподнялись в лёгкой самодовольной улыбке, и в этот момент мне показалось, что на меня смотрит самый настоящий Дьявол.
Он всегда умел улыбаться так, что от его улыбки кидало в дрожь, но сейчас… Сейчас это было слишком даже для меня…
Бледно-голубой взгляд пронизывает насквозь. Насаживает на себя, словно огромный гарпун, и мне остаётся просто сидеть и смотреть, как Джеймс идёт ко мне со своей собственной неповторимой грацией опасного хищника.
Оцепенение растекается по бурлящей крови, когда он надвигается на меня, подобно огромной каменной лавине. Запускает руку в распущенные волосы, сжимает, словно котёнка за загривок, и подтягивает к себе. Я упираюсь руками в его обнаженные плечи. Вонзаюсь в них ногтями, когда он прижимает меня к себе свободной рукой и тянет волосы, заставляя запрокинуть голову и смотреть на потолок.
Мысли напоминают разрозненный пчелиный рой, потому что в момент своего полного и безоговорочного проигрыша я чувствую его губы в небольшой ложбинке между ключицами. Потому что настолько слаба и ничтожна, что совершенно ничего не могу с этим сделать.
— Проиграешь, и я запру тебя в четырёх стенах… — шепчет своим влажным дыханием в покрывающуюся мурашками кожу. — Посажу на цепь и не отпущу до тех пор, пока ты сама её не полюбишь…
Горячий язык опускается на мою гортань и медленно скользит вдоль всей шеи, лишая любых попыток к сопротивлению. Перед глазами появляются белые вспышки оттого, что стремительно я начинаю задыхаться, боясь сделать хотя бы один лишний вдох, который так жадно ловит его язык. Вдох, который он крадёт у меня, даже ничего для этого не делая.
Джеймс останавливается, дойдя до моего подбородка, прихватывает его губами, словно леденец, и наконец-то отрывается. Позволяет перевести дыхание, а затем впивается зубами в дрожащую шею, практически перекусывая её пополам!
И в этот момент из моей груди вырывается такой нечеловеческий стон, что даже самой сложно понять его необъяснимую природу. Громкий, рваный и осипший, он заполняет всё пространство огромной комнаты и снова возвращается ко мне, пробивая тело электрическим разрядом. Я практически бьюсь в приступе эпилепсии, когда он разжимает челюсти, освобождая шею от этой болезненной удавки.
— Моя! — подхватывает меня Джеймс и до боли вдавливает в стоящую позади колонну.
Прижимается всем своим телом. Бьется в меня горячим пахом, и на этот раз мой стон крадут уже его губы. Он впивается в приоткрытый рот с гортанным рокотом взбешенного зверя и высасывает остатки кислорода. Вырывает душу из тела и наполняет его ядом, которому я совершенно не способна противостоять.
Длинные пальцы врезаются в ребра, пряжка ремня давит во втянутый живот, и я готова стонать от боли и того, о чём мне даже не хочется думать. Не хочется чувствовать, потому что это просто случайность! Обычная физиология, не более того!
То, что я испытываю к нему, невозможно назвать любовью. Невозможно назвать страстью. Потому что это кое-что совсем другое. У этого чувства иная природа. Куда более первобытная и дикая.
Какая-то особая связь, которая зарождается между жертвой и её убийцей. Она наполняет меня необъяснимым оцепенением каждый раз, когда он рядом. Бьет по венам и растекается вместе с кровью, заполняя каждый уголок дрожащего тела.
И ту власть, которую Джеймс имеет надо мной, невозможно описать словами. Это словно снова и снова чувствовать, как тебя убивают. Смотреть в глаза единственному человеку, способному лишить тебя жизни, и не иметь никаких сил противостоять своей участи…
Джеймс ненадолго отрывается от моих губ. Разрывает наш влажный поцелуй, позволяя отдышаться, и я, как смертельно больная, хватаю воздух опухшими губами. Туман в моей голове начинает отступать, позволяя почувствовать, как мало между нами места и как сильно он заполнил собой всё оставшееся пространство.
Его жар. Взгляд. Запах. Вкус. Дыхание. Сердцебиение. Кажется, что для меня больше уже и не существует ничего другого, а он и дальше продолжает отрывать от моей воли кусок за куском, не позволяя опомниться.
У этого поцелуя вкус сигарет, белого винограда и едкого отчаяния. И, наверное, Джеймс на самом деле прав, и я та самая бессердечная дрянь, которой он меня считает. Та самая бездушная стерва и эгоистичная паскуда, потому что всё ещё не могу дать ему то, что он так сильно хочет.
— Больница… — хриплю, прячась от его губ за мгновение до очередного изнуряющего поцелуя. — Ты должен… — слова путаются в настоящем водовороте сотрясающих меня чувств, но я всё-таки умудряюсь подобрать хоть что-то более или менее подходящее.
— Только после того, как я выпью тебя до дна, — хватает меня за подбородок, и его язык продолжает жалить меня до кровавых ранок на пылающих губах.
Ну почему каждый раз, когда я с ним, всё превращается в какое-то немыслимое пиршество человеческого безумия и порока? В сумасшедший хоровод, который подхватывает меня на руки, затягивает в самую гущу и не отпускает до тех пор, пока этого не позволит самый главный виновник сего ненормального торжества?
ДАЯНА 2
Последнее, что я запомнила, так это то, как Джеймс достаёт пиджак, берёт меня за руку, и мы выходим на улицу. Садимся на заднее сидение моего автомобиля и едем в клинику Рикмана. Всё, что происходит дальше, напоминает нарезку из старых кинофильмов. Передо мной мелькают какие-то отдельные бессвязные картинки. Смятые фрагменты происходящего, из которого меня снова и снова кидает в паническую атаку.
Мы с Джеймсом словно приклеены друг к другу и не можем разойтись дальше чем на пару метров. Ходим из кабинета в кабинет. От врача к врачу. Он не выпускает мою руку даже тогда, когда у него берут кровь. Не позволяет выйти из палаты, когда ему приносят больничную рубашку и просят в неё переодеться.
Я чувствую, как Джеймс лишил меня воли, надел ошейник и тянет за него, не позволяя освободиться. И всё, что мне остаётся, — плестись следом за ним, как косолапому щенку, в ожидании, когда же моему хозяину всё это надоест и он выпустит меня, позволив перевести дыхание.
Голова идёт кругом, но я продолжаю проглатывать липкий ком подступившей к горлу тошноты и выполняю свою часть уговора. Продолжаю смотреть на Рикмана стеклянными глазами и уверяю себя в том, что он понимает, почему я здесь, что Николас объяснил ему суть происходящего и в его удручённом жизнью взгляде нет осуждения, которого я боюсь даже сильнее собственной смерти.
Старик что-то говорит. Указывает Джеймсу ручкой на результаты анализов, но мои уши забиты невидимой ватой, и я не могу расслышать даже коротеньких фраз. Я знаю, что именно хочу услышать, но так отчаянно этого боюсь, что сознание заперло меня в звукоизолирующую коробку, из которой невозможно выбраться.
— Хорошо, — соглашается Джеймс, и, наверное, не сожми он в этот момент мою руку, то я бы не услышала даже этого. — Но Даяна остаётся со мной до тех пор, пока меня не выпишут.
— Что? — переспрашиваю, переводя на него непонимающий взгляд, и живот снова начинает крутить от голода, от которого становится дурно.
Своими порывами Джеймс напоминает американские горки. Вверх! Вниз! Вправо! Влево! Меня кидает из стороны в сторону. Из одной крайности в другую. И этот дикий пляс переворачивает всё с ног на голову.
— До тех пор, пока я буду здесь лежать, тебе придётся оставаться рядом со мной, — вздёргивает бровь, улыбается и говорит так вальяжно и медленно, словно дегустирует каждый отдельный звук, наслаждаясь своей новой ролью.
— Не сегодня, — мотаю головой и пытаюсь освободить вспотевшую руку, но он продолжает сжимать мои пальцы до болезненного покалывания в онемевших кончиках. — Мы так не договаривались…
— Мне нужно знать, что ты выполнишь свою часть договора.
— Я выполню! Выполню, но только не сегодня! — к глазам подступают слёзы, потому что я не вижу в холодном взгляде Джеймса ни малейшего проявления человечности.
— Нет. Ты останешься здесь, и точка.
Его слова пронзают меня миллионами ледяных осколков, толкают в чёрную пропасть, и я лечу на самое дно, чувствуя, что это всё. Крах. Я ввязалась в игру, из которой он ни за что на свете не позволит мне выйти победителем. Задушит! Задавит! Сломает! Но только не отпустит…
— Извините, что вмешиваюсь в ваш разговор, — отвлекает на себя доктор Рикман, — но мы в любом случае не можем позволить мисс Мейер остаться в вашей палате, прежде чем она не заполнит все необходимые для этого документы. К тому же она совершенно не приспособлена для того, чтобы в ней ночевало двое, а пускать девушку на вашу койку я не намерен. Так что потерпите до завтра, тем более что сейчас уже семь вечера.
Не знаю, правда это или нет, но после его слов дышать становится легче. Огромные металлические тиски спадают с моей груди, когда Джеймс недовольно кивает, соглашаясь с тем, что говорит Рикман.
Мы выходим из его кабинета, чтобы попрощаться, и Джеймс снова тянет меня к себе в попытке поцеловать. Но на этот раз вспотевшая рука выскальзывает из его ладони прежде, чем он может сжать её сильнее, и я сразу же бегу к лифту, теряясь среди каталок и медперсонала.
Дорога домой кажется сущим Адом. Веки зудят из-за слёз. Грудь содрогается в спазмах непозволительного плача, и мне снова и снова приходится прикусывать губы, чтобы не сорваться и не расплакаться на глазах и своего шофера.
Я знаю, что дома меня ждёт Николас. И пусть ему и сообщают о каждом моём шаге, но он всё равно нервничает и переживает… Наверняка не находит себе места, изводя голову дурными мыслями…
И когда я думаю о нём, меня снова начинает рвать на части. Я чувствую себя такой грязной, жалкой и ничтожной, что тело начинает сжиматься в попытке спрятаться. Стать совсем маленькой и исчезнуть из этого мира, чтобы никто на свете уже не вспомнил о моём существовании…
Автомобиль останавливается напротив парадного входа, и мне требуется пара минут, чтобы окончательно привести себя в порядок. Убрать слегка размазанную тушь, перевести дыхание и натянуть на лицо беззаботную улыбку. Сейчас я должна была как можно спокойней, отчитаться перед Николасом и зайти к себе в комнату.
Я выкидываю из головы все посторонние мысли. Приказываю себе забыть обо всем, что случилось в особняке Лоренов и осчастливить своего мужчину такой радостной новостью.
Двери лифта открываются, и первое, что я вижу, как стоящий посреди гостиной Прайд переводит на меня серебряный взгляд и так протяжно выдыхает, словно и вовсе не дышал всё это время. Напряженные плечи опускают, он убирает руки с пояса и спешит ко мне навстречу.
— Господи Даяна, ты почему не брала трубку?!
— Прости… — смотрю в его светлые и безумно любимые глаза, и окаменевшая на губах улыбка превращает меня в несуразное чучело.
— Что-то случилось? — резко останавливается Ник, когда я инстинктивно уклоняюсь от его объятий.
— Нет! Всё хорошо! Просто устала, — мотаю головой и практически бегу к лестнице.
Не хочу, чтобы он прикасался ко мне сейчас, когда и мои волосы, и кожа, и платье напрочь пропахли его сыном! Не хочу, чтобы целуя меня, он чувствовал вкус другого мужчины! Не хочу, чтобы испачкался во всю ту грязь, которая свисает с меня огромными мерзкими лохмотьями!
Наконец-то двери ванной закрываются, и я срываю с себя платье, жалея о том, что не могу облить его бензином и смотреть, как оно будет гореть и плавиться, трещать и шипеть вместе с моим постыдным грехопадением!