Он. Она. Они
Предисловие
Когда я была маленькая, я часто стояла на улице, часами разглядывая ночное небо. Звезды казались мне родными, они сверкали теплыми переливами, заставляя мое сердце страдать от невозможности вернуться домой. Я не могла понять, почему я оказалась в этом странном месте глухих и слепых людей, не понимающих своей болезни. Мне казалось, что я словно оголенный провод, с которого содрали кожу, обжигаюсь обо все, что меня окружало. Я спрашивала много раз, за что меня бросили здесь, и откуда взялась эта ужасная боль одиночества. Но в ответ была лишь несгибаемая моей слабой детской волей тишина.
С годами я обнаружила, что я похожа на природу. Моя невинность включала в себя простоту и совершенство выражения, я не видела смысла закрываться, я цвела и увядала, так естественно, словно это было неминуемым круговоротом жизни. Детство было моей зимой, темной и холодной, и я все ждала, что вот-вот придет весна, пробудит то, что уже давно ожидало вырваться наружу. И юность оказалась этой весной. Я взрослела и все больше училась подстраиваться под ту игру жизни, в которой однажды меня принудили проснуться. Летом я вышла замуж. И мой муж представлялся мне всеми возможными смыслами существования в этом заунылом месте, где спасение было лишь в беседах с деревьями и цветами, животными и ветрами. Осенью пришел развод, унося мои мечты мокрыми и грязными листьями, уничтожая красоту лета кострами невыносимой боли. Я поняла, что иногда ты хочешь смерти больше, чем жизни, что холод могилы может на маленькую крупицу освободить тебя от агонии рвущейся на клочки души. Смерть тоже оказалась естественной, простой и леденящей, морозом сковывая то, что уже не хотело жизни, что уходило, забирая с собой остатки детских воспоминаний о том, что сердце дышит. А с новой зимой пришло осознание, что, когда душа спит, к власти приходит разум, великий и всемогущий, правящий бездушным миром масок и бесчувственных игр. Я наконец-то начала просыпаться, приняв правила, которые так долго не могла понять, сжигая себя до тла, уничтожая капля за каплей то, что билось во мне вечностью, то, что, возможно, было похоже на описание мифической любви, которую в этом мире знали только по оставшимся клочкам генетической памяти, доставшейся от далеких предков. Я много училась, получила степень кандидата наук, устроилась на работу в университет. Мне нравилось работать со студентами, они напоминали мне мою собственную юность, в них еще горело то, что в моей душе оставило лишь слабые воспоминания и обрывки старых фотографий, хранившихся в запыленном шкафу моей памяти. Я жила мирной и тихой жизнью, ничто не нарушало моего научного спокойствия, не тревожа мои профессиональные изыскания в области духовного образования и астрологии. Да, именно последняя стала сутью моего нового существования. Я пыталась понять, по какой странной схеме был устроен этот мир. С чьей подачи люди были теми, кем они были, и как можно было разгадать их характер и судьбу. Я углублялась в детальное изучение планет и их влияние на то пространство, в котором мы все тогда жили. И я хотела узнать, можно ли изменить то, что уже стало серой неизбежностью, я хотела понять, ради чего я была приговорена к наказанию отбывать долгий срок в тюрьме сердечного холода и безразличия. Мне был уже 31 год, моя жизнь, казалось, уже сложилась, обтесалась и приобрела необходимые формы для выживания. Ничто не беспокоило меня больше, пока однажды я не встретила его.
Роман закончен, будет выложен целиком в ближайшие дни. Если вам нравится история, мне будет приятно узнать об этом через ваш лайк и комментарий! Спасибо)
Он 1
Я стоял и смотрел на точки, расплывающиеся перед моими глазами разноцветной мозаикой. Я думал о том, почему эти точки существуют, почему их вижу только я, а может кто-то еще их видит, просто я не спрашивал. На асфальте было сухо, странно, когда что-то может оставаться сухим, когда душа плачет. Уже сентябрь, и сегодня мой первый день учебы в университете. Люди бегут мимо, а я бегу мимо них, почему в этом мире все движется, почему нельзя замереть, застыть, остановиться. Тогда мысли могли бы успокоиться хотя бы на мгновение. Мне многое пришлось пережить. Развод родителей, тяжелые отношения с отцом, непонимание решения матери о новом замужестве, рождение младшего брата. Я много страдал и чувствовал себя гораздо старше своих сверстников, но сейчас все было тихо.
Все пока спокойно. Родители довольны. Я студент. Хорошо, иногда надо хотя бы для вида удовлетворять тех, кто что-то от тебя хочет. Мимо проплывают магазины и стеклянные витрины. Зачем это все, в чем смысл? Зачем стоять, зачем идти, зачем существовать? Я не знаю, я просто есть, и я иду в университет. Что меня там ждет? Новые учебники и учителя, серые, ученые, больные и… такие же, одинаковые, все в этом мире повторяется. И вот новый круг, снова нужно жить его, день за днем вставать, ходить, делать, снова ложиться, выполнять что-то, к чему-то стремиться, чего-то достигать. И я иду, чтобы начать, и люди тоже идут, они все часть системы, и я ее часть, но только одной стороной. Другой — я за ее пределами, я смотрю на нее со стороны. Я просто иду.
Сегодня первой парой у нас английский, мне все равно какой предмет, мне просто нравиться, что это в первый раз, что все будет заново.
— Привет Тем, — это мой двоюродный брат Родион, — пошли, покурим. И мы встали напротив входа в университет в толпе других студентов, оживленных, радостных от встречи.
— Как вчерашняя репетиция, — всегда приятно, когда тобой интересуются.
— Нормально, — концерт будет хороший, Вася и Филипп отлично играли.
— Ты пойдешь?
— Нет, одному в зале скучно, буду сидеть дома и смотреть старые фильмы.
Я любил заниматься чем-то, что расслабляло мысли, которых у меня всегда было много. Я часто строил планы, представлял, чем буду заниматься в будущем, я любил мечтать и мечты мои были практичными, но часто странными. Бывало я думал, что мог бы ловить рыбу где-нибудь на берегу, сидя изо дня в день на одном и том же месте. Я ловил бы рыбу и думал о том, почему рыба была рыбой, а я человеком, и чем мы друг от друга отличались, и почему я ловлю рыбу, а не рыба меня. Еще я представлял, что уеду учиться в Германию, я хорошо говорил по-немецки, понимал эту жесткую и безэмоциональную страну, там было все четко, все могло свестись к таблицам и графикам, правилам и нормам. Чем четче система, тем проще ею управлять. Когда ты можешь понять свое место жительства, ты можешь строить планы.
— Ладно, пошли, а то опоздаем, первое занятие все-таки, вдруг там какая-нибудь старая стерва англичанка, синий чулок.
— Синий чулок в синих чулках, — я любил дурацкие сочетания слов.
— А может она и вовсе без чулок, — Родион любил пошутить.
— Эротично, — наше воображение легко вело нас туда, куда стремились наши тайные мысли.
Мы поднялись на четвертый этаж и вошли в класс. Училка, совсем не старая, а довольно молодая сидела за столом, ковыряясь в своем компьютере. Мы уселись, целая толпа, и заняли почти всю аудиторию. Я сел на третью парту и стал смотреть на преподавателя, нужно было оценить уровень опасности и варианты возможностей. На вид ей было не больше двадцати пяти — двадцати шести лет, высокая, слегка сутулая, стройная брюнетка, широкие четко очерченные скулы, говорящие о силе характера. Она была молодая, но в ней чувствовалась власть, было не похоже, что нам удастся отдыхать на ее занятиях. Она наконец-то подняла большие серые глаза и удивленно воскликнула:
— О Боже, сколько же вас человек? — ее голос был грубоватый, чем-то смахивающий на мужской, уверенный, но добрый. Глаза искрились радостью непонятно от чего, какое-то тепло, радушие и родительское опекунство накрыло нас с головой.
— Двадцать, — выкрикнул кто-то из аудитории.
Мда, — протянула она, вид у нее был явно сконфуженный — ну, ладно, позвольте представиться, меня зовут Татьяна Александровна, я буду вести у вас английский язык на первом курсе, а возможно и на последующих.
И она начала нам рассказывать о том, как мы будем заниматься, как будем сдавать экзамены и зачеты, как необходимо учиться и готовиться. Я смотрел на нее, на ее левую щеку падали лучи солнца, и это напоминало мне игру теней и света на летнем песке. И мне снова вспомнилась рыбалка, и я думал, что она рыбак, а мы все рыбки, которые попались и теперь нам придется учиться плавать, чтобы смочь ускользнуть от участи наживки. Потом она раздала нам тест, чтобы проверить наш уровень владения грамматическим материалом. Неожиданно распахнулась дверь и появилась заискивающая рожа Маницкого.
— Извините, — промямлил он, — можно войти?
— Где вы были все это время? — строго спросила она, — Вы опоздали, а по правилам нашего университета студенты не должны являться позже пятнадцати минут после начала занятия.
— Я искал аудиторию, — я видел, что он просто не особо спешил, поэтому и опоздал.
— Я разрешаю Вам войти только на первый раз, — Татьяна Александровна, казалось, тоже понимала причину его опоздания. — Впредь потрудитесь явиться вовремя вместе со всеми остальными.
Он вошел и начал нервно оглядываться, не зная куда сесть.
— Садитесь за мой стол, — сказала учитель, она искрилась юмором, ей нравилось шутить, и было заметно, что ее сильно забавляла эта ситуация. В ней чувствовался интеллект, было что-то такое внутри нее, что я еще не успел распознать, она была какой-то свободной, ее суть была странной, не напоминающей знакомые мне шаблоны, нужно будет присмотреться к ней, чтобы понять ее лучше.
Маницкий помялся, оглядываясь, но все остальные места были заняты, и ему не оставалось ничего другого, как пройти и сесть рядом с ней.
— Как Ваша фамилия? — спросила она, ее голос был учительским, но явно все еще веселящимся.
— Моя фамилия Маницкий, — завопил Вадим.
— Прекрасно, господин Маницкий, — сказала она, — рада, что вы смогли к нам сегодня присоединиться.
Мы все тихо смеялись, Маницкого все уже успели запомнить с организационного собрания, когда он умудрился сделать замечание самой заведующей кафедрой. Он был странным типом, любил привлекать к себе внимание.
— Я тоже очень рад, — он снова нарывался, и это было глупо.
— Что ж, — сказала она на английском, — теперь мы сможем продолжить занятие и начать тест.
— Вы неправильно говорите на английском языке, — это было уже дерзостью со стороны Вадима.
Татьяна Александровна на какое-то мгновение напряглась, я заметил, что внутри ее что-то опасное сжалось на секунду, но вдруг она снова засияла.
— В таком случае, господин, Маницкий, предлагаю Вам поменяться со мной местами и вести урок вместо меня, раз Вы так прекрасно разбираетесь в предмете нашего с вами исследования.
Она была умна и остроумна, мне она явно нравилась, уроки обещали быть веселыми.
— Нет, — заявил Маницкий, — я не могу вести урок, но Вы в последнем предложении допустили ошибку, нас в школе не так учили.
— Почему же Вы не допускаете мысль о том, что ошибку сделали школьные учителя, а не я? — с улыбкой спросила учитель.
— Ну, возможно, — Маницкий уже сам не знал, что ему еще сказать.
— Тогда первым для Вас уроком, молодой человек, в нашем университете станет урок уважения к старшим по возрасту и по положению, и впредь прошу Вас не прерывать меня по подобным поводам, если, конечно, вы не решитесь вести занятие сами. Продолжим, — уверено сказала она. — У вас есть сорок минут на тест. Пожалуйста, приступайте!
И мы начали писать тест. Задания были стандартными и скучными, но я углубился, чтобы сделать все правильно. Я не любил быть наживкой.
Спускаясь после занятия вниз по лестнице, все студенты обсуждали учителя.
— По-моему она классная, — сказала Алина.
— И симпатичная, — Родион как всегда касался своей любимой темы.
— Да, ну, — сказала Аня, — все время будет напрягать, по-моему, она стерва.
— Зато английскому научит, — Алина была правильной и прилежной.
А я больше не думал об английском, в своей голове я сочинял новую странную историю. Она была о том, как я буду великим драматургом, как я смогу ставить гениальнейшие пьесы, я видел себя в главных ролях своих любимых игр про смысл всего, про фальшь и ложь, выпячивающуюся, словно длинный нос на красивом лице жизни. Эта фальшь. Она меня достала. Она была в каждом взгляде, в каждом жесте каждого человеческого существа. Все играло в игры, и только природа была настоящей. И я шел домой, а ветер дул, очерчивая мой лик в своем невидимом пространстве. Я хотел быть ветром. Я стремился стать солнцем. И в какой-то степени я ими был, я был свеж и ярок, прост и необычен. Я становился грустным, когда снова начинал думать об идеальном и реальном. Я мог впадать в глубокую тоску, томиться в ней, как каша в печке, потом я снова выкарабкивался из нее ненадолго, мне хотелось цепляться за что-то во внешнем мире, делать что-то, пусть даже не имеющее особого смысла. Мне просто мечталось соединиться с чем-то, а может с кем-то, кому-то о чем-нибудь рассказать, я желал равноценного взаимообмена чем-то глубоким, но я не видел этой глубины вокруг и снова уходил в себя, в свои идеи, настроения и мечты. Многие люди думали, что я очень странный, и я был не такой, как все, мне это нравилось, отличаться от толпы, антагонировать с ней, держать ее в своей власти. Я видел мир иначе, я искал все возможные точки рассмотрения этой реальности. Я хотел понимать и знать. Я хотел управлять.
Прошло несколько дней, пустых и одинаковых. Ничего не произошло особо интересного, я встречался с друзьями, мы пили пиво, курили сигареты, смеялись над дурацкими шутками, я любил веселье и сарказм. Это создавало правильный фон тому, что происходило вокруг. Мы все играли положенные нам роли, мы были встроены в нужную ячейку уже сложившегося общества, мы были частью пьесы, которая до нас уже ставилась сотни раз предыдущими поколениями, и которая никогда не потеряет своей оригинальности и актуальности из-за различных характеров все ново прибывающих шутов и балагуров.
В этот день я пришел на английский и сел на последнюю парту. Я не любил выпячиваться, мне хотелось оставаться незаметным до тех пор, пока я не решу, что мне пора выходить на сцену. Татьяна Александровна сегодня снова была веселой, она решила расспрашивать нас обо всем, что обычно спрашивали — хобби, свободное время, семья, друзья. Я не хотел об этом говорить, но выбора не было. Когда она подошла ко мне, я выглянул на нее осторожно исподлобья, она была чужая и она чего-то хотела от меня. Я в двух словах рассказал о себе, простые, ничего не значащие фразы — учился в немецкой школе, люблю читать, увлекаюсь театром. Она смотрела на меня как-то странно. Ее взгляд был проницательным, что было весьма необычно для учителей. Я чувствовал, что она словно сканировала меня, она как будто была совершенно искренне заинтересована в том, что я говорил. Она слушала меня внимательно, изучала меня, старалась проникнуть куда-то, куда обычно другие не рискуют лезть. Она была искренней в своем внимании. От этого я автоматически расслабился и как-то раскрылся перед ней. Мне вдруг захотелось, чтобы она еще что-нибудь меня спросила. Но она улыбнулась, и обратилась вниманием для других студентов.
Потом она распределила нас всех по парам, чтобы мы строили диалоги. Моей партнершей оказалась Тамара, скромная, податливая девочка. Мы построили диалог, и вышли к доске. Я любил выступать и по своей натуре всегда стремился к необычному выражению. Я тянулся к тому, чтобы отличаться от массы, и я видел, что учителю понравилось наше выступление. Она смотрела на нас довольным взглядом, как будто наслаждалась, а затем поставила нашу пару в пример остальным. Я тоже был весьма рад, творчество приносило мне удовлетворение от жизни.
Весь день я был доволен собой, я заметил, что это было связано именно с моим выступлением на английском. Это была какая-то маленькая победа, личное свершение, успех, приносящий скромное счастье. И я пользовался своим хорошим настроением, решив не спорить с мамой ни по одному из возможных поводов. Я не цеплялся ни к кому, не показывал их безобразия, не зеркалил их отношение к миру. Я весь вечер читал и думал, думал и читал. Я мысленно гулял по пустым улицам города среди толпы бездушных людей. Я смотрел на них и мечтал, что однажды они все снова станут живыми. Я представлял себе, что городская пустыня снова превратится в оазис, что фонтаны чувств хлынут сквозь железные заслонки равнодушия и отчаяния. Я думал, что мы тогда станем делать, если всему живому понадобиться место для жизни. И уместимся ли мы все в своих узких представлениях об этой действительности. Я долго не спал, долго крутился в кровати под Луной надежд и ожиданий. И вдруг почему-то перед моими глазами всплыла Татьяна Александровна. И я стал думать, что она чем-то отличалась от других, и я пытался понять, чем. Отстраненностью? — нет, здесь все такие. Искренностью? — да, она какая-то правдивая, настоящая. Как солнечное утро после долгих пасмурных дней. И мне стало тепло от этих мыслей. Я был рад, что встретил ее. Она была странная. А я любил все необычное.
На следующем ее занятии у нас была тема «качества характера» и она спросила меня, какой я. И я рассказывал ей снова с большим энтузиазмом о себе. Она почему-то была тем типом личности, которому хотелось рассказывать, которому можно было доверять. Я рассказал ей, что иногда пишу прозу, и она снова искренне зажглась, просила меня дать ей ее почитать. И я обещал. Потом я говорил ей, что иногда бываю меланхоличен, а иногда весел, но в целом мой характер можно было бы назвать флегматичным. Я говорил ей много, не могу вспомнить, что точно. И когда я читал свой монолог, я все время подспудно чувствовал, что есть что-то, что было скрыто в ней за официальной маской учителя. Я не понимал, что. И когда она отошла от меня в своей легкой и непринужденной манере, я исподтишка поглядывал на нее, пытаясь разгадать ее загадку. Она была взрослой, у нее была целая жизнь за плечами, в ней громоздилось столько новых качеств, что я сразу не мог их все распознать. И когда я пялился на нее, она тоже смотрела на меня, а обнаружив мой взгляд, быстро отворачивалась, и мне казалось, что она была смущена. Я не мог понимать причину. И меня это злило в какой-то степени. Я не любил, когда я чего-то не мог понять. И дело стало так, что я не мог не думать об этом. Я весь погрузился в нее, и в ее тайну. Мне хотелось ее разгадать, меня распирало от любопытства, мне виделось, что в этом было скрыто что-то новое и очень притягательное. И все же я был полон недоумения. Мне никогда не приходило в голову, что я буду думать о ней. Но когда я вышел с пары, я понял, что не могу остановиться в своем стремлении удерживать ее в своей голове. Да, она была определенно загадочной. Я захотел узнать о ней больше. Она была красивой в представлении любого среднестатистического гражданина. Нет. Она была больше. Она была красива даже для меня. И красота ее заключалась в ее глазах. Они были распахнутыми, они видели насквозь, пронизывая человека до самой середины. Они хотели видеть, и в этом было их отличие. Я не запомнил их цвета, кажется светлые, но я запомнил их настроение — они были как солнце, яркие и искрящиеся, они напоминали Луну — влажную и искреннюю, они были глубокие, как море и легкие, как ветер. Они были подернуты толикой какого-то легкого сарказма по отношению к этой жизни, они словно все время шутили, но по-доброму, в них не было зла, лжи и масок. Да! Они были свободны! И весь день, и несколько последующих я то и дело видел эти глаза перед своим внутренним взором, и они пытали меня, скрывая от меня свою тайну.
Он 2
Как-то я стоял внизу у выхода из корпуса университета и ждал Родиона, с которым мы должны были ехать к нему. На улице было очень холодно — начиналась ранняя октябрьская зима, и я забился в теплый тамбур, глядя на проезжавшие мимо машины. Я думал об иллюзии, мне виделось, что я словно в мультике, маленький и игрушечный, играю с машинками, перемещая их по экрану по своему усмотрению. Падали снежинки. Они были белыми и напоминали горох на платье. Прохожие тянулись вереницами заведенных игрушек, бежали, топтались на остановке, хмурились. Они опаздывали, переживали, они были почти настоящие, они были профессиональными актерами. Я неожиданно дернулся сам не понимая почему и обернулся. Наверху лестницы стояла Татьяна Александровна. Я никогда ранее не видел ее такой яростной. Ее обычно светящиеся глаза выражали какой-то ужас и гнев. Мне на секунду показалось, что она замялась там наверху в какой-то нерешительности, словно боялась обрушиться лавиной вниз, затем она бросилась бежать к выходу, отвернувшись от меня, и когда она пробегала мимо, меня резко откинуло назад, обожгло, молния не могла сравниться с этим невидимым ударом. Я замер и разозлился. Внутри меня поднималось негодование, я смотрел ей вслед гневным взглядом, мне хотелось догнать ее, и я сам не знал, что с ней сделать. Я не понимал, что вызвало такую на меня реакцию, я злился, но в то же самое время хотел понять причину. Я затаился, я презирал ее, я ее ненавидел, ее поступок рванул внутри меня бомбой, я осуждал ее, не понимая причины ее поступка. А самое главное, что меня взбесило, так это то, что меня вообще это задело. И что я, не переставая, думал об этом до самого следующего нашего занятия, мучился, пытался понять. Я обсасывал все возможные варианты, я даже думал, что кто-то мог что-то наболтать про меня ей, но болтать было абсолютно нечего. Я никогда никому не рассказывал о себе лишнего. Все это было странно, и когда я пришел к ней на следующее занятие, я не мог убрать со своего лица презрительное выражение.
Она сидела за столом. Взгляд невинный и лучезарный.