— Доброе утро, — пропела она, ее улыбка могла растопить айсберг. Невозможно было найти изъяна в ее внутреннем состоянии. Я был в недоумении. Может мне показалось все то, что было пару дней назад?
— Я схожу с ума!
Я сел, все еще в напряжении, и настороженно наблюдал за ее поведением. Она говорила мягко и весело, шутила, она не вела урок, она управляла кукольным театром, раздавая роли, при необходимости легко меняя сценарий, подыгрывала сама, увлеченная и наполненная. И я увлекся ее игрой. Я сам не заметил, как раскрылся, расслабился и успокоился. Она улыбалась мне, она была самим светом, и в свете не хотелось ничего скрывать, она заряжала людей естественным состоянием, она была сама жизнь, она жила и дарила воздух. Я тогда просто увлекся, я тогда еще не мыслил о ней глубоко, я тогда еще не понимал. Но уже в тот момент я обнаружил, что моя реакция на нее исходит из самого сердца, и она была такой естественной, как будто бы я увидел утренний солнечный луч, несгибаемый бушующим ветром. Когда она слушала мой с Томарой диалог, я снова ощутил ее внимание к себе гораздо глубже, чем этого требовала ситуация. Какая же она была… Она отошла чуть поодаль, сев в непринужденную позу, и стала слушать соседнюю пару. А я смотрел на ее губы. Я увидел, что они были очень нежными, вокруг них словно была энергия, невидимая, но ощутимая настолько, что я поймал себя на желании прикоснуться к ним. Она вдруг почувствовала, что я смотрю на нее, повернула ко мне голову, и я резко отвернулся, словно вор, пойманный за своим недостойным занятием.
И после этого и началась эта игра. Я не знал такой ранее. Я хотел идти к ней на занятия. Я хотел увидеть ее. Мне нравилось наблюдать за тем, как она говорила, двигалась, я любил ее шутки. Она заряжала людей, как источник необъяснимой силы, всем было хорошо от общения с ней, все были счастливы и радостны. Она была не похожа ни на кого. Никто ранее не был так же добр, позитивен и интересен для меня в моей жизни. Я стал замечать, что когда я долго не видел ее, я терял ее заряд, и я тянулся к ней, как к источнику. Конечно, я был весь в своих делах, в своих мечтах, планах и свершениях. Я жил своей жизнью размышлений, теорий, идей и странных мыслей. Но все чаще я вспоминал о ней, о ее глазах, губах, о ее веселом нраве.
Однажды мне позвонил отец (моя мать вышла замуж второй раз, и мы жили с отчимом), и сказал, что умерла бабушка. Я был потрясен. Меня втянуло в состояние паники и ужаса. Смерть была естественным состоянием, она была частью жизни, неминуемым переходом в новое состояние, но она вызывала много страха, горя и боли. Смерть… Такая обездоленная, непонятая, страшная, никто не хотел видеть ее глубины, никто не ждал и не любил ее. Она разлучает нас с близкими людьми, оставляя нас без них до конца этой жизни. Она не дает шансов, она беспощадна и сурова, она приходит неминуемо туда, где уже нет желания жить. Она забирает тех, кто сделал все, что требовала от него жизнь. Но жизнь — это состояние, оно длиться. А смерть мимолетна! Она просто дверь, ведущая в новое приключение, в новую, пусть уже другую и незнакомую, но все-таки жизнь!
Смерть бабушки надолго втащила меня в депрессию и апатию. На похоронах я чувствовал себя ужасно не столько от того, что не стало человека, сколько от реакции людей на все происходящее. Я видел, как они плелись за гробом, одетые в маски равнодушия и уныния. Каждый старался думать о своем, и никто не хотел открывать свое сердце дару смерти. Они не хотели скорбеть и сострадать. Они не хотели поддерживать и заботиться. Они просто хотели поскорее пройти эту вынужденную процедуру и освободиться от нее, как от временной неприятности, досадной, но обязательной. И мне стало так противно от этой лжи, что я почувствовал головокружение и тошноту. На кладбище шумели вороны, и я им завидовал, я хотел бы иметь возможность так же кричать в любой момент, подходящий или неподходящий. Ворон не будут судить за их природу. Но человека всегда судят.
Я не ходил в университет почти три недели. Я никого не хотел видеть, я погрузился внутрь себя, размышлял, переживал свое разочарование. Тяжело жить, когда не видишь смысла, не понимаешь, кто ты и куда нужно идти. Трудно видеть конец, когда толком не понимаешь, где же начало. И начинаешь думать о том, как правильно прожить жизнь. А если не можешь ответить на этот вопрос, начинаешь спрашивать других. Но они тоже не знают. И тогда начинаешь чувствовать себя пойманным в какую-то глупую ловушку бытия, и делать уже ничего не хочется. Хочется отдаться на волю того провидения, которое привело тебя в это место. Пусть тогда оно и живет жизнь за тебя.
Когда я появился на занятиях спустя почти месяц, я отметил, что Татьяна Александровна выглядела немного иначе. Она старалась светиться, как всегда, но я точно ощущал, что внутри у нее было какое-то сильное переживание. Она спросила меня, почему я и мой брат (мы учились с ним в одной группе) отсутствовали, и я недовольно буркнул ей в ответ о смерти родственницы. Я не знаю, почему я был такой. Я просто был такой и все. Я не имел привычки строить из себя того, чего не было на самом деле. Моя мама часто говорила мне, что я слишком эгоистичен, что не чувствую других людей и думаю только о себе. И она права. Все люди эгоисты. Мы слишком зациклены на своей боли, чтобы думать о боли других. Можно ли терпеть боль? Наверное, когда ее было слишком много, она теряет свою актуальность. И только после этого, когда у тебя уже есть личный болевой иммунитет, только после того, ты можешь понимать, что кому-то еще плохо, и что в тебе есть теперь силы кому-то помочь. В моей жизни было много боли, но недостаточно для того, чтобы она освободила меня из своего плена.
Я как всегда сидел на последней парте и пялился в стол. Жизнь вызывала у меня скуку, я ничего не хотел, что-то раздражающее вселилось в меня, и я не мог или не хотел от этого избавляться. Я автоматически выполнял задания, всячески стараясь не обращать внимания на Татьяну Александровну. Я был закрыт и мрачен. И я не хотел впускать ее солнце внутрь своего заточения. В конце урока она задала задание, которое подняло во мне новую бурю. Нужно было подготовить рассказ о ней, описать ее характер, используя лексику, пройденную на уроке. Я не понимал точно, почему меня так взбесило это задание. Я ничего не сказал, я просто собрал свои вещи и вышел из аудитории. А на следующем занятии, когда она вызвала меня к доске отвечать, я чувствовал себя так, как будто меня приставили к стенке для расстрела. Я старался говорить общие фразы про ее сангвинический темперамент и прочую чушь, изо всех сил пытаясь скрыть какие-то предательские чувства, которые я сам не разбирал, и не хотел опознавать. У меня было слишком много забот, переживаний, чтобы еще думать о моей реакции на эту странную женщину.
Постепенно я вышел из депрессивного состояния. Нужно было принимать участие в студенческом дне первокурсника, и я увлекся этой идеей, писал сценарий, подбирал музыку. Мы допоздна репетировали, смеялись, и постепенно я расслабился и стал чувствовать себя лучше. Я понял, что в этом мире ко всему привыкаешь. Чтобы ни случилось, хорошее, плохое, все теряет свою актуальность спустя какое-то время. Все течет, двигается, мы не можем остановить что-то только потому, что мы этого хотим, точно так же как мы не в силах заставить время двигаться быстрее, потому что хочется проскочить тот или иной момент своего бытия.
Мое настроение было уже лучше, я приоткрылся для внешних сношений, и был уже более или менее сносен, когда однажды на ее занятии я почувствовал, что скучал. Она стояла у доски, и я словно впервые увидел ее, такую простую, хрупкую, но в то же самое время, уверенную в себе и, как всегда, лучезарную. Она повернулась ко мне, ее улыбка предназначалась лично мне, и мое сердце затрепетало. И мне стало так хорошо от ее присутствия, что я потерялся в догадках, как мог так долго быть без нее. Какое-то время я просто напитывался ею, наслаждался, следил за ней. Она задала какое-то задание, и я обнаружил, что забыл ручку.
— У вас есть ручка? — я испытывал какое-то удовольствие от того, что буду держать что-то, принадлежащее ей, в своих руках.
— Да, — и она протянула мне свой пенал.
Я взял в руки ее ручку, и нестерпимое удовольствие заструилось по моему телу. Это было интимно, ее вещь в моих руках. И я начал замечать, что мысли и чувства, скрываемые внутри долгое время, стали вдруг накрывать меня с головой. Я неожиданно открылся для ощущения ее близко, мне казалось, что она прикасалась ко мне своими взглядами физически, я остро чувствовал возбуждение, и это не приводило меня в стыд. Наоборот, я страстно желал ее, она была рядом, но в то же самое время далеко, и это будоражило меня еще сильнее.
Я сказал ей, что не верну ее ручку, что готов предложить взамен любую другую. Сам не могу сейчас понять, как я осмелился так открыться, но она, казалось, совсем не придала этому значения, бросила что-то типа: «оставьте их все себе». Меня это, конечно, взбесило, но я не подал виду. А вечером я крутил ее ручку в руках, гладил, представляя, что трогаю ее саму, такую нежную и страстную. Я возбуждался, сходил с ума, она стала магнитом, который невыносимо тянул меня к себе. Я стал думать о возможности быть с ней, но мне ничего не приходило в голову, кроме того, что она уже взрослая, скорее всего у нее есть мужчина. Я знал, что она в разводе, но это же не означало, что она в свои тридцать один год (она как-то обмолвилась о совеем возрасте) должна была быть одна. Хотя даже если мужчины у нее и не было, я все равно не мог себе позволить вести с ней взрослую жизнь — приглашать ее в рестораны, водить в кино, театры, я еще не зарабатывал, а тех денег, которые мне давали родители, мне едва хватало самому. Я понимал разницу между нами, я был не дурак, но я так же понимал, что не могу заставить себя не хотеть ее и не чувствовать к ней того, что я ощущал. Я вдруг понял, что меня невообразимо тянет к ней. И самое странное было то, что дело было не только в сексе. Разумеется, она возбуждала меня, она была взрослая, опытная, невероятно сексуальная женщина. Но я видел в ней те черты, которые были для меня воплощением идеала человека. Она была свободна, ее мышление было автономно, независимо и оригинально. Она светилась, словно солнце, щедро раздаривая свою любовь. А главное, она была абсолютно искренняя в своих порывах, в ней не было притворства, коварства и лести. Она была живой, одна из немногих, она жила, и мне только оставалось догадываться, чем ей пришлось пожертвовать ради этого.
Чем больше я думал о ней, тем больше хотел ее, и тем больше страдал из-за невозможности реализации своих желаний. Я хотел любой связи с ней, пусть даже самой незначительной, мне доставляло удовольствие все, что было связано с ней. В конце концов, я признался себе, что я влюбился. Я допускал мысль о том, что из-за своих чувств я мог сильно идеализировать ее, но меня это мало волновало. Для меня она была богиней, лучшей из всех, кого мне пришлось когда-либо встречать. И я мучился, тихо, молча, терпел, у меня не было выхода. Я терпел, и это была сладкая мука. Я понимал, что скоро будут каникулы, что нам придется расстаться почти на два месяца, и я даже хотел этого. Сам не знаю почему, но иногда мне хочется сделать больно самому себе, мне кажется, что чем быстрее я столкнусь с неизбежной болью, тем скорее она отпустит меня из своих когтей.
На последнем занятии перед каникулами я пытался уловить каждый момент рядом с ней. Она как всегда была красивой и жизнерадостной. Я подумал, что, несмотря на стабильность своего хорошего настроения, она никогда не бывает одинаковой. Она всегда приходила в разной одежде и с разными прическами (она говорила, что плохо выносит однообразие и скуку). Но дело было даже ни в этом. Каждый раз мне удавалось обнаружить в ней все новые и новые грани ее интересной личности. Выяснилось, что она астропсихолог, вегетарианка, пишет прозу и стихи. Я замечал, как глубоко она видит людей и ситуации, и иногда я даже злился на нее из-за того, что она оказывалась проницательнее меня. Многие люди говорили мне, что мой взгляд очень тяжелый, меня даже принимали за маньяка, что меня невероятно радовало и веселило. И люди побаивались меня из-за моего видения людей. Но ее взгляд был легкий, от него не хотелось уворачиваться, как от моего, и при этой легкости она сканировала тебя, словно ты был прост, как ребенок перед ее внимательностью и прозорливостью. Она была революционной во всем, что делала, манера говорить, мыслить, писать, но при этом она была правильной и достойной, никому не приходило в голову поставить под сомнение ее авторитет. Она была молода, но при этом уже имела два высших и защищенную кандидатскую. Я видел в ней одни достоинства, и однажды даже думал на тему, почему она развелась. Мне пришло в голову, что мужчина должен был быть идиотом, чтобы отказаться от нее.
На этом уроке мы должны были тренировать вопросы перед экзаменом, но моя партнерша не пришла. И я решил действовать.
— А можно мне с вами, — спросил я Татьяну Александровну.
— Конечно, — она всегда отвечала одинаково радостно, но я чувствовал, что она хотела этого не как учитель, а как женщина.
Я сел рядом с ней, от нее пахло свежестью и воздухом, ее энергия была теплой и обволакивающей. Она сидела полубоком ко мне, смотрела в свои записи, ее ноги почти соприкасались с моими. Возможно она не понимала того головокружительного сумасшествия, вызванное ее близостью, которое схватило меня своими сполохами. Может быть, так было даже лучше. Я старательно отвечал на ее вопросы обо всем на свете. А она смотрела на меня так нежно, так любяще, что от ее взгляда у меня отнимались ноги. Между нами, как мне показалось, возникло какое-то соединение. Оно крепко привязывало нас друг к другу, и даже когда я отходил от нее на какое-то время, чтобы послушать кого-то еще в группе, а она тренировала других студентов, я чувствовал ее даже спиной. И каким-то странным чудом мы почти без слов понимали друг друга, словно у нас были одни мысли, один мозг, одно сердце.
На перемене мой брат отпросился со второй пары. Ему нужно было что-то пересдать перед сессией.
— Пошли со мной, — позвал он.
Я стоял и понимал, что не могу уйти, что хочу еще побыть с ней. Хотя бы чуточку. Мои ноги прилипли к полу, онемели, и я почти выжал из себя.
— Ну, у меня вроде как урок.
— Да, ладно тебе, — Родион не мог знать того, что происходило со мной на самом деле, — Татьяна Александровна, — он не собирался отступать, — отпустите Артема.
Я увидел, как она стояла, напряженная, как тетива, скованная, словно сопротивлялась чему-то. Она молчала чуть дольше, чем того требовала ситуация. Затем как-то скованно сказала, не поднимая глаз.
— Нет.
— Почему, — спросил Родион.
— Нет, я не отпущу его.
Я понял все. Я так же понимал, что Родик не отступит, поэтому я тут же сказал:
— Родион, я останусь.
И она как-то сразу расцвела, она снова засветилась. Она подняла на меня свои большие серые глаза, обрамленные длинными ресницами, и там билась настоящая жизнь. И это была моя жизнь.
Он 3
Когда наше последнее занятие закончилось, я понял, что я пропал. Когда она вышла из аудитории, у меня возникло ощущение, что от меня оторвали кусок чего-то очень для меня важного. Было очень странно, что сердце ныло. Я не знал, что оно может так болеть, и самое дурацкое было то, что мне не хотелось останавливать эту агонию. Я мысленно прокручивал различные сценарии, как мы могли бы быть с Таней (мне не хотелось называть ее никак иначе) вместе, где я был бы на высоте, был бы крутым парнем, защищающим ее, оберегающим. В моих мечтах она принадлежала только мне, не было никого, кто подходил ей больше, чем я. Мы были похожи с ней. Оба неординарные и свободные, с сильными характерами, но оба ужасно ранимые, конечно, каждый в силу своего тела — по-мужски и по-женски.
Когда я думал, что у нее мог бы быть какой-нибудь парень, скажем, бизнесмен или учитель, такой же, как она, меня накрывала волна ревности и агрессии. И я хотел всех их убить, даже тех, кто просто пялился на нее, наслаждался ее красотой и женственностью. Я страшился, что она могла все еще любить своего бывшего мужа, и эти мысли я вообще старался гнать от себя, потому, что этот тип, который жил с ней, которого она любила, мог за секунду довести меня до бешенства.
Любила ли она кого-нибудь сейчас? Почему мне казалось, что она любит меня. Ну, или я ей очень нравлюсь. Она всегда так нежно смотрела на меня, ее глаза обволакивали, словно теплое мягкое одеяло, она зачаровывала меня своим взглядом, тянула к себе, и этому притяжению мне ни за что на свете не хотелось сопротивляться. Или может я сам все это придумал, видел лишь то, что хотел, потому что сам сходил по ней с ума. Моя жизнь как-то сильно изменилась в последнее время. Я больше стал погружаться в мысли о ней, о том, что ей могло нравиться в парнях. Я размышлял, что такое мужчина, и как им быть в полной мере. Я смотрелся в зеркало, разглядывая легкую небритость. Мне хотелось выглядеть старше, и я решил перестать бриться какое-то время, чтобы отрастить щетину.
Как-то в зачетную сессию мы с Родиком поднимались вверх по лестнице, когда я вдруг мельком заметил, что она спускается вниз. От смущения меня буквально развернуло в сторону от нее, я опустил голову вниз и старался сделать так, чтобы она не видела моего сконфуженного выражения лица. Родион поздоровался с ней, а я не смог даже выдохнуть, пока она проходила мимо. А когда она проплыла совсем рядом со мной, я думал, что был полным дураком, не проявив к ней должного уважения. И я начал грызть себя за это, и стал злиться не только на себя, но и на нее. Меня бесило, что я не мог себя контролировать, и причиной тому была она. Я не мог быть всемогущим больше, она была моей слабостью. И я стоял на третьем этаже и ненавидел всех и вся. Мне хотелось бросить ей вызов, заявить, что она не может мной управлять, что я сам себе хозяин. И она, словно почувствовав мой внутренний призыв, вдруг вошла через боковую дверь. Я не отвел свой прямой и испепеляющий взгляд от нее. Я смотрел прямо, слегка исподлобья, всем своим существом устремив в ее адрес свою недетскую власть. Мне часто говорили, что у меня тяжелый взгляд, некоторые даже думали, что я одержимый. И я знал силу своего взгляда, и мне хотелось, чтобы она тоже его узнала. И к моему бешенству, она, вместо того, чтобы ответить мне в той же манере, как-то засмущалась, и по-женски нежно скромно отвела глаза. И моя атака потерпела полное фиаско. Мое сердце забилось с такой скоростью, что готово было остановиться в любой момент от усталости. Мне вдруг захотелось схватить ее, держать в своих руках, она имела власть надо мной, и эта власть была сильнее всего на свете. Она называлась нежность и беззащитность. И меня снова бросало в жар от злости и беспомощности перед этой взрослой, но такой хрупкой женщиной, единственной, рядом с которой я становился другим, таким, каким никто не знал, я могу быть.
Я решил для себя, что не стану о ней думать. Были новогодние праздники, и я гулял на всю катушку. Чем больше дней я не видел ее, тем более свободным становился. И я упивался этим состоянием. Я снова был самим собой. Снова смотрел на точки, проплывающие мимо моего глубокого взгляда. Зима выдалась снежная. Снежинки были белыми и холодными — это значило, что я все еще прежний, что мир не изменился, и мне это нравилось. Я катался один на автобусе ранним утром — тогда, когда весь город еще спал. И я наблюдал, как пустынные улицы напоминали фильмы ужасов о вымирании населения Земли. И меня это забавляло. Все кругом было белым, сливалось в одну заунылую картину, и она несла удовлетворение. У меня было странное ощущение, что передо мной мелькали картинки, словно этот мир был нарисованным, вымышленным, и я думал, кто же его придумал, кто все это создал и кто создал меня. Точки. Снова эти точки, они в точности, как люди, напоминали какие-то необычные формулы, математические ребусы, и я не хотел их разгадывать. Я словно все это уже знал. Иногда мне казалось, что я сам все создал, что здесь существует. Я поворачивал пространство и делал с ним то, что хотел. В моей голове был другой мир, он никак не выглядел, и объяснить его существование никак нельзя. Но в этом мире все было настоящим, а в тусклой обыденной реальности все было нереальным и искусственным. Ложью был второй брак моей мамы, ложью были ее попытки скрыть то, что она пьет. Ложью было мою чувство к младшему брату, которого я думал, что ненавижу. Все было выдумано, все было обычными театральными ролями, а я любил театр. И я был доволен тем, что происходило. Я был всем доволен.
Я слонялся без дела все праздники, иногда встречался с друзьями, иногда ходил на концерты Васи, иногда смотрел какие-то фильмы, много читал. Я как раз перечитывал Достоевского и его мрачные умонастроения меня странным образом умиротворяли. Я размышлял о главных героях его книг, пытался понять его идеи. Мне хотелось стать им на какое-то время, чтобы осознать все глубже, изнутри. Я совершенно не готовился к наступающей сессии, эти экзамены были какой-то незначительной вещью по сравнению с тем огромным миром, в котором я жил свою жизнь. Я гнал от себя мысли, что Таня просила всех звонить ей по скайпу и отвечать темы монологов и диалогов. Я хотел ей звонить, но в то же самое время не хотел. Меня раздражало то притяжение, которое я испытывал по отношению к ней. Однако я остро начал ощущать потребность услышать ее голос, меня возбуждала идея проникнуть куда-то глубже в ее мир, мне хотелось понять, где она, уловить ее состояние. Скучала ли она? Возможно. И я об этом никогда не узнаю. И это грустно. И где-то внутри я понимал, что на самом деле я всего лишь оттягиваю момент до последнего, и, наверное, я точно знал, что позвоню. И вовсе не для того, чтобы отвечать темы, я просто хотел услышать ее. И я снова начал испытывать волнение. Я понимал, что уже шестое января, а я все еще не сбрил уже почти бороду. И это было признаком того, что я обманывал сам себя, прячась от того чувства, которое меня схватило. Оно не отпустило меня. Я просто от него спрятался на какое-то время. И снежинки, белые и холодные, исчезали, когда я думал о ней.
Седьмого Числа я встретился с Томой, чтобы прорепетировать диалоги. А днем пытался повторять монологи, хотя, как повторять, я просто говорил то, что думал, используя другую знаковую систему. Мир состоял из каких-то фрагментов, научившись складывать которые, я мог сносно передавать свои мысли. Я договорился со своим отчимом, чтобы он разрешил мне воспользоваться его скайпом (у меня не было свободного доступа в интернет, поэтому не было своего аккуанта в этой программе). Вечером я несколько раз пытался добавить ее страницу, но безуспешно. И тогда я решил позвонить ей. Она долго не брала трубку, и я изрядно нервничал, толком не понимая от чего: от того, что она ответит или оттого, что не ответит.
Вдруг после длительного ожидания я услышал громкую музыку с того конца провода и ее голос:
«Сделайте потише».
— Але, але — буквально кричала она в трубку.
— Але, здравствуйте, это вас беспокоит Артем с первого курса, — промямлил я.
— Кто это? — переспросила она.
— Артем, с первого курса.
— Привет Тем, — вдруг сказала она так, словно мы были старыми друзьями, и на какое-то мгновение я забыл, зачем звонил.
— Я пытаюсь связаться с Вами по скайпу, но он мне пишет, что такого адреса не существует, — я сам не знаю, как смог собраться и сказать то, что следовало сказать.
— Как не существует? — в недоумении каким-то странным голосом сказала она. Что-то внутри подсказывало мне, что она отвечала мне явно нервничая и растерявшись.
— Так, может Вы запишите мой адрес, то есть адрес моего отчима, у меня нет своего скайпа, и добавите меня сами? — предложил я.
Она записала и тут же добавила меня в список контактов. Я позвонил ей и начал что-то говорить. Я старался быть сосредоточенным, но в целом у меня это не сразу получилось. И она сказала мне, что один монолог нужно переделать и обещала его поправить. Мы распрощались, и я был счастлив как полный критин. И когда она прислала мне исправленный монолог, я его даже не смотрел. Мне было вовсе не до него. Она оказывала на меня какое-то подзаряжающее воздействие. Она давала мне яркий импульс счастья, я становился радостным и возбужденным от нее рядом. И я полночи не спал, потому что она стояла перед моими глазами.
А на следующее утро у нас был экзамен. Я стоял у окна, спиной к двери, и почему-то повернулся в тот момент, когда она вошла на этаж. Такая красивая, что дух захватывало. У нее было странное сочетание красоты. С одной стороны, она была уверенной и решительной, но с другой — нежной, мягкой и очень женственной. И сегодня ее волосы спадали на лицо, придавая ей неповторимый оттенок сексуальности и обольстительности. Я слегка кивнул головой в знак приветствия, вообще-то я не имел привычки здороваться с людьми. Сам не знаю почему. Она строго глянула в нашу сторону, мотнув головой, и влетела на кафедру.
Когда я отвечал на экзамене, мне удалось отключиться от мыслей о ней, но мне было невообразимо приятно, что она была рядом и смотрела на меня своими красивыми глазами. Однако в какой-то момент наши взгляды все-таки встретились, кажется, когда объявляли оценки, и ее глаза светились любовью. И я растаял. Внутри меня все билось очень сильно, но я сидел, слушал экзаменатора, и не давал себе погрузиться в это все. Потом. Я сделаю это потом.
И это потом затянулось. Потому, что странным образом она словно была рядом со мной всегда. Она будто преследовала меня, но не столько в мыслях, сколько в ощущениях. Не знаю, как это передать. Она будто стала жить внутри меня. И я знал, что она рядом. И я чувствовал, что она думает обо мне. И точно. В этот вечер она прислала мне письмо с просьбой выслать ей мои рассказы, которые я как-то обещался ей прислать. И я выслал. И чувствовал ее отклик на них. Я знал, что она их читала, и от этого соприкосновения я почему-то возбуждался. Мне стало казаться, что она со мной в моем мире, что тот нереальный мир разделял нас, но мы все равно были вместе потому, что оба этого хотели. Я это знал. И я обнимал ее, когда ложился спать, мысленно разговаривал с ней, где бы я ни был. В любой момент я мог ее ощущать близко. И вот однажды не удивительно она мне приснилась.
Она лежала на моей кровати, и я чувствовал ее запах — свежий, какой-то лесной, похожий на травы. Волосы рассыпались по подушке, и я подумал, что мне ужасно хочется к ним прикоснуться. Когда я увидел, что из под одеяла выглядывали ее обнаженные почти до бедра ноги, меня бросило в жар. Возбуждение, сердцебиение, и ее рука гладит мое лицо. Я на ней. Она подо мной, вокруг ничего. Ее стоны, мои ласки, а на улице ночь. Она извивается, она и я мы одно, и вот я просыпаюсь с ураганным сердечным боем и мокрой простынею.
Было странно то, что я еще полночи бредил ею, не было ясно, то ли я спал, то ли не спал, то ли спал с ней. И потом этот сон я часто видел. Я привык засыпать с ней, жить с ней ночью, и просыпаться с ней утром. И она стала частью моего мира, о котором знал только я один. Никто никогда не мог разделить его со мной. А она смогла. И она как-то гармонично смотрелась среди точек, и удивительно было то, что она ею не была. Она была как и я вне этих рамок, где все сводилось к этим мелким пятнам. Она давала форму тому пространству, в котором я жил. Раньше, я думал, что оно безгранично. Но с появлением ее я понял, что в нем можно ориентироваться, я стал двигать точки, как пятнашки и у меня стало получаться ими управлять. Она дала мне какую-то удивительную силу, опору, ощущение, что мы не так одиноки, как я думал ранее. В моем мире она стала для меня всем — другом, любовницей, учителем и ученицей. И я даже порой слышал ее острые шутки, которые она любила отпускать в адрес всех, кто вел себя глупо или лицемерно. Мы с ней были настоящими, и я был счастлив.
Он 4
Каникулы бежали, мы с мамой ездили в Белоруссию по ее делам, и я был рад смене обстановки. Мне пришлось поработать там переводчиком с немецкого, я был рад попробовать свои силы. Мой отчим остался с младшим братом, и я радовался, что мы с мамой были одни. Мы не были особо близки, часто подкалывали друг друга больно, наверное, этим мы хотели получить хотя бы какую-то компенсацию за отсутствие любви и теплоты между нами. Нет, я любил ее, а она любила меня, но как-то это все могло бы быть иначе — ближе, правдивее, естественнее. Но я все равно был счастлив, что я и она были вместе. Когда отец ушел от нас, я возненавидел его. Он предал нас, бросил, и она ненавидела его тоже. Несчастная, она выжила и вышла второй раз замуж. Но что-то не клеилось у них. И она пила. Может в этом была и моя вина, кто знает. Она не могла не видеть моих страданий от отсутствия отца, она не могла не знать моей боли от его предательства. Нам всем досталось. И мы научились жить с этой болью.
По возвращению я ожидал своего дня рождения. Я любил встречаться с друзьями и веселиться. Накануне вечером я зашел посмотреть свою страницу в контакте и опешил, увидев в запросах на дружбу Таню. Я добавил ее и долго рассматривал ее фотографии. Она была там такой разной, можно ли было вообще понять ее? А на следующий день я вдруг обнаружил в контакте ее поздравления с днем рождения, и от этого этот день стал мною еще более любимым. Она прикрепила в своем поздравлении мелодию саксофона, и я даже не знал, что и думать. Неужели мой реальный мир стал влиять на воображаемый? Неужели мои мечты стали прорывать брешь в физической реальности, выстраивая ее в нужном мне русле? И я хотел, чтобы так оно и было, хотя вовсе не представлял, как это возможно сделать.