Не знаю, как все получится с незабываемостью, но я уже была бы не прочь позабыть о всей этой безумной суете, которая кружит голову похлеще самой быстрой карусели, в которую я, заметьте, не села бы по собственной доброй воле. Но меня никто не спрашивает, и вот я пакую сумки и собираю корзинки, как добрая пай-девочка, а сам виновник этого суетливого безумия пропадает неизвестно где. Это, надо признаться, немного сердит…
И пока я составляю кексики с клубникой и орешками кешью в специальную кексницу (даже и не знала, что такие существуют!), в голове невольно крутится недавний разговор с Хеленой…
Ты мне не говорила, что твой сын действует на женщин также, как банка с медом — на пчел… Кажется, за последнюю неделю он сменил уже третью подружку, ты не находишь это чем-то чрезмерным?
Разве мальчик виноват, что они сами вешаются на него?! — изумляется Хелена с улыбкой. — Это все гены, его отец, мой первый муженек, был такой же: красивый, статный мужчина, которого не могла обойти взглядом ни одна женщина, и я в том числе, как ты понимаешь… Скольких же усилий мне стоило обратить его внимание на себя!
Тебе? — я недоверчиво приподнимаю брови — уж если кто и мог привлекать мужчин одним своим видом, то это точно была Хелена.
Мне, моя дорогая, именно мне, — вздыхает она настольгически. — Знаешь, сколько таких вот «хелен» вилось вокруг него толпами, но в итоге я обошла их всех, — тут ее мечтательный взгляд делается почти брезгливым, — правда ненадолго. Ровно через год он остыл ко мне и завел очередную любовницу из числа многих… Но он до сих пор поддерживает нашего мальчика, оплачивает его учебу и готов помочь после с работой, так что о большем я и не прошу, — тихий вздох. — А Доминик так похож на Гюнтера, та же харизма, те же глаза и голос, мне порой даже не по себе становится… Но, признайся, он хорош! — добавляет она, хватая меня за руку, в ее глазах пляшут искринки материнского восторга. — Он заслуживает каждого восхищенного взгляда, которым его одаривают юные красотки!
Трудно с этим не согласиться, и я пожимаю плечами, мол, да, признаю, все так и есть. А сама думаю о том, что как по мне, так он даже слишком хорош, прямо какой-то имбирный пряник, а не человек, мне до сих пор неловко в его присутствии, словно он загримированная суперзвезда, а я слюнявая фанатка. Стыдобище!
Так вы поэтому расстались c отцом Доминика, — любопытствую я против воли, — из-за его измен?
Хелена улыбается мне одной из своих мечтательно-настольгических полуулыбок.
Нет, — отвечает она просто, — разошлись мы из-за Алекса, отца Пауля… я встретила его в тот самый момент, когда узнала в новой подружке Гюнтера свою же бывшую подругу… Алекс же был на байке, в кожаной куртке и с белозубой улыбкой в поллица и смотрел на меня так восхищенно, так трепетно, что я влюбилась абсолютно без памяти… Думаю, только его одного я и любила по-настоящему, — откровенничает Хелена, накручивая кончик своих волос на палец. — Поверить не могу, что ему непременно нужно было погибнуть в самом расцвете лет…
Не представляю, каково это, потерять любимого человека, и потому молчу, не зная, что на это ответить.
Тогда-то я и забрала Ника и ушла от Гюнтера, — продолжает подруга задумчиво. — Мне давно следовало это сделать, да я все не решалась…
А как же Доминик, как он перенес ваше расставание?
Да неплохо, — пожимает она плечами, но заметив выражение моего лица, покорно добавляет: — Ну да, ему, наверное, было тяжело, признаю, но я была так влюблена в Алекса, что, боюсь, не очень обращала на мальчика внимание… Ему было семь, Джессика, я думала он ничего не понимает!
Мы замолкаем, каждый думая о своем.
Ты собралась тут до вечера стоять? — врывается на кухню Хелена, выхватывая кексницу прямо из моих рук. — Отомри!
Я ей улыбаюсь, ну ладно, я ей почти улыбаюсь, прищуривая глаза в немом возмущении. Но она лишь добавляет на ходу:
Заверни в газету пару фужеров, хочу быть ко всему готова!
Так ты же уже упаковала целый батальон фужеров!
Я же сказала: хочу быть готовой ко всему.
И выскакивает за дверь. В открытое окно доносятся веселые голоса Элиаса и Томми, которые гоняют мяч на лужайке, раздается голос Юргена… Он грузит пляжные шезлонги и целую гору подушек.
… В тот вечер после нашего с Домиником «кекса примирения» и последующего праздничного ужина в честь его приезда, Юрген и говорит мне:
Не такой уж он и плохой парень этот Доминик Шрайбер, как ты мне накануне расписывала… Может, чрезмерно смазлив, этого у него не отнять, но в целом он мне даже понравился.
Я со стоном утыкаюсь лицом в его плечо: самой стыдно вспоминать, как я поносила его еще только вчера. Вот уж воистину говорят, не суди человека, пока не пройдешь милю в его обуви…
Не напоминай мне об этом, — мычу я в плечо Юргена, прижимаясь телом к теплому боку.
Он негромко посмеивается, зная, как я сейчас себя чувствую, особенно после того, как рассказала ему о признании Доминика, то есть о причинах его странного поведения при нашем первом знакомстве.
Признайся, ты была предвзята?
Признаю, я была предвзята, — послушно соглашаюсь я. — Но он меня просто ошарашил своим поведением, — не удерживаюсь я тут же, — он появился весь такой… идеальный… и голый. И он флиртовал со мной… Со мной сто лет никто не флиртовал! — восклицаю я так возмущенно, словно это может все объяснить.
Юрген поворачивается и смотрит на меня своими смеющимися глазами.
Мне стоит начинать ревновать? — продолжает забавляться он. — Моя жена мечтает о флирте…
И вовсе я о нем не мечтаю, — хлопаю мужа по животу. — Не говори ерунды. Просто он застал меня врасплох…
В любом случае, он мне нравится… хотя мы с ним абсолютно разные. Да и Пауль тоже абсолютно другой…
Они братья лишь на половину, может в этом все дело?
Может быть, — соглашается Юрген, целуя меня в кончик носа. — Может быть.
… И вот я сижу в парке в окружении целой армии тарелок, стаканов и разнообразной еды, а самого именинника, в честь которого все это устроено, нет и в помине. Хелена пытается держать лицо и не выставлять себя строгой мамочкой, которая вне себя от очередной выходки своего отпрыска, словно опаздывать на свои собственные именины — это такой новый вид светсткого этикета и нет ничего странного, что Доминик ему следует.
Я сердита. Мне не нравятся безответственные люди, мало того, они меня раздрожают, особенно если я отдала столько сил на нечто, призванное порадовать их, а тем и дела нет…
Пауль пытается читать, но Ева постоянно дергает его, задавая вопросы, на которые тому лень отвечать… Я все подмечаю.
Мне обидно за Хелену — она так старалась.
Прошел уже час с оговоренного времени встречи, а Ника все нет. Просто нет слов! И вдруг…
Мама, Ник идет! — кричит Томми, несясь к нас со всех ног. Они с Элиасом единственные наслаждаются данным мероприятием, скача повсюду, как два неугомонных заводных апельсина.
Хелена, враз оживившись, вскакивает на ноги, и мы с Паулем заговорнически переглядываемся — его взгляд словно говорит «я знал, что он нас не подведет», а мой отвечает: «я не была так в этом уверена, но рада, что ты оказался прав». Юрген сжимает мою ладошку — это он пытался меня успокоить, он всегда знает, когда я не в себе.
Невежливо было заставлять нас так долго ждать! — отзываюсь я на этот его жест сердитым голосом.
Не порти Хелене праздник, — следует ожидаемый отклик. И я отворачиваюсь, чтобы наконец-то лицезреть нашего именинника, шагающего по зеленой лужайке под ручку с некой девицей… Это было оговорено заранее? Судя по удивленному лицу Хелены, нет.
А девица стоит каждой секунда того удивления, которое сейчас читается на наших лицах и, судя по тому, как она призывно повиливает бедрами и откидывает волны блондинистых волос своей холеной, маленькой ручкой с ярко-фиолетовым маникюром, ей хорошо известно о том впечатлении, которое она на нас производит. Если уж говорить начистоту, то она будто юная копия самой Хелены — не знаю, видит ли это еще кто-либо, кроме меня, но челюсть у Пауля явно немного отвисает (не думаю, что дело только в моем воображении), а глаза Юргена так и искрятся улыбкой…
Так вот, девица юна, фигуриста и очень хороша собой: мало того, что ее огромный бюст двумя белоснежными полукружиями вздымается над вырезом ее розовой маечки, так еще и ее юбка — право слово, юбка ли это вообще?! — просто возмутительно-неприлично коротка. У меня возникает вполне уместный вопрос: как она собирается сидеть с нами на этом вот импровизированном празднестве без какого-либо стула? Хотя и со стулом ее ноги явно не стали бы более прикрытыми.
Вот так мы все на нее и пялимся, как сборище каких-то безумных недотеп, прежде не видевших ни одной красивой девушки, а Ник между тем подводит ее к нам и представляет Алиной. Та смущенно краснеет ровно в том месте, где ее бюст встречается с маечкой, словно тот специально симафорит о необходимости обратить на сие достоинство (на два достоинства, если быть точной) дополнительное внимание, если вдруг до этого кто-то мог упустить такое зрелище. Я ощущаю себя жалким лягушонком рядом с этой алеющей «розой» — просто неприлично быть такой чрезмерно женственной. Кажется, даже Хелена неловко поерзывает, а уж ей-то точно нечего за себя стыдиться…
Присаживайтесь! — указывает она вновь прибывшим на свободные места на покрывале. — Мы уже вас заждались, а между тем мое шоколодное суфле на торте не становится от этого лучше… Боюсь, оно может потечь! — виноватое пожатие плечами. Как будто бы это она виновна в подпорченном суфле! — Поэтому давайте сразу и приступим. — С этими словами она ловко зажигает свечку на торте и произносит целую поздравительную речь, из которой я мало что улавливаю — слишком увлечена разглядыванием юной кипии своей подруги. Значит, вот как выглядят девушки, которые нравятся красивым мальчикам! Примерно так я и полагала… Хотя книги упорно пытаются убедить нас в обратном: мол, иногда красивым мальчикам нравятся простые девочки, такие как я, например… Нет, я, конечно, ничего такого не хочу сказать, но все-таки жизнь — это не книга. И вот новое тому доказательство! Интересно, а сам Доминик понимает, что эта девица феноменально напоминает его собственную мать? Было бы любопытно это узнать.
Пока я занята всеми этими размышлениями, Доминик задувает свечу, Хелена разрезает торт на огромнейшие порции, и я получаю свою тарелку этого колорийного буйства из рук именинника, который улыбается мне самым лучезарнейшим образом. С чего бы это?
Может, ты предпочитаешь кексики? — интересуется он как бы между прочим. — Уверен, у мамы найдется и такая выпечка.
И к чему он вдруг спрашивает?! Уж не намекает ли на те миленькие маффины, что я каждый день нахожу на пороге нашей квартиры со времен нашего с ним примирения? Да, я их съедала без зазрения совести, но к чему сейчас поднимать эту тему… Не понимаю.
Кажется, в последнее время я замечаю за собой явную нелюбовь к данному виду выпечки, — парирую я насмешливо. — Нынче от кексов у меня несварение…
С каких это пор?! — всплескивает руками Хелена, кажется не на шутку пугаясь возможной потери своего самого верного дегустатора, то есть меня, конечно.
Где-то со вторника, если мне не изменяет память, — подпускаю я в голос трагичности. — Некоторые «кексы», — тут я делаю особое ударение, — хоть и красивы снаружи, внутри абсолютно несъедобны…
Слышу, как Пауль прыскает со смеху, и Ева начинает похихикивать следом за ним, хотя, не думаю, что она понимает причину данного веселья. А вот Юрген снова сжимает мою руку в предупреждающем жесте… Да, да, иногда меня заносит, но это бывает лишь в тех случаях, когда, как мне кажется, попирается справедливость, а разве справедливо сначала заставлять нас битый час ждать себя, а потом заявляться как ни в чем ни бывало да еще и лезть с многозначительными вопросами…
Борец за права униженных и оскорбленных поднимает во мне свою голову!
Хочешь сказать, я разучилась печь кексы? — вопрос Хелены разряжает тревожную атмосферу, вызванную моими словами. Ну не прям-таки тревожную, но взгляд Доминика мне совсем не нравится, он словно бросает мне вызов своей невозмутимостью. Уверена, только внешней…
Мам, твои кексы самые лучшие! — отвечает ей Ник, отворачиваясь от меня. — Просто некоторые не могут прочувствовать все тонкости вкуса…
И что бы это могло значить?! Я наклоняюсь к мужу и шепчу ему в ухо:
Это была провокация или мне только показалось?
Думаю, иногда стоит просто прикусить язычок, милая! Не нападай на парня в его день рождения, — и Юрген поглаживает меня по щеке.