— Как это, мысли выбросить? Это что тебе, мусорное ведро?
— Твои — да. Не отвлекайся, Катрин.
— Чего это мои? У тебя там, в недотёпке твоей, тараканы размером со слона топают, а мусор у меня?
— Да хорошие у тебя мысли, красивые даже, и сама ты красавица… всё, успокаиваемся: глубокий вдох — медленный выдох…
Она разволновалась, я заметил. То лямку бюстгальтера на голом плече, откуда намеренно сполз рукав бесформенной домашней футболки поправит, то коротенькие шортики из какого-то мягкого материала дёрнет, то волосы тронет — тёмно-русые, тяжёлые, длинные, собранные на скорую руку в затылочный узел с торчащими во все стороны волнами резинки из толстого бархата, то губы сожмёт, как помаду проверит, то попой поёрзает. Было видно, что Катришка мечтает включить заднюю. Первоначальный задор растаял, как снег на солнцепёке, и не убегала с дивана лишь только из упрямства — сама же на «слабо» старшего брата взяла, развела, можно сказать, как лоха.
— А давай, Петь, пари заключим, а то так неинтересно.
— Давай, — вздохнул я и ещё покашлял. Вроде, отпускает. В глубине живота, в районе солнечного сплетения, зашевелился тёплый, мягкий комочек, похожий на нежно урчащего котёнка. Он успокаивал и прибавлял уверенность.
— Если не выйдет меня усыпить, то ты целыми днями на шагоходе — так она тренажёр «ходьба по лестнице» называла — заниматься будешь, а то забросил совсем.
— Согласен.
— И к ноуту не прикоснёшься! Месяц.
— И опять-таки да. Не отвлекайся. Ты будешь усыпляться или поджилки затряслись?
— Да буду я, буду, — нехотя согласилась она, растеряв последнюю смелость. — Только, если вдруг… ты это… не спрашивай меня о… ни о чем личном не спрашивай, короче. Ладно, Петенька? Пообещай, пожалуйста.
— Клянусь своими ногами. Очень мне интересно, можно подумать. Всё! продолжаем, — и с этим последним словом я словно крылья обрёл: голос зазвучал так, как надо, как в роликах наиболее солидных, по моему мнению, психотерапевтов-гипнологов.
Так долго я в жизни не говорил никогда. Безостановочно, монотонно, не запивая. Двадцать минут! Целых двадцать минут повторения одних и тех же слов: спокойствие, расслабленность, погружаешься всё глубже и глубже, сильнее и сильнее, тяжелее и тяжелее, слышишь только мой голос, засыпаешь, спишь, тепло, холод — и так далее и тому подобное. Язык устал, будто я им камни молол, а не воздух останавливал, во рту сухость — Сахара позавидует. Голова Катришки, наконец-то, словно крышка багажника изящной, гордой иномарки, лениво и нехотя откинулась на спинку дивана. Сдалась неизбежному, как ни противилась. Зрачки под разглаженными веками замерли, рот приоткрылся, дыхание почти прекратилось. Тело срослось с покрывалом, расползлось тёплым воском, стало будто бы тряпичным. Я проверил — поднял её руку и отпустил. Рука упала плетью.
Котёнок внутри меня разросся до размеров тигра, урчал как миксер, грел как микроволновка. Сердце ухало с гулом царь-колокола, отдаваясь в ушах. Я чувствовал восторг и опустошение, будто финишную черту пересёк на олимпиаде. Осталось убедиться в победе. Но сначала попить.
Полкружки кофе проглотил, не заметив. Сходил на кухню и попил воды прямо из-под крана. Вернулся, сел на место и совершенно не обратил внимания на то, что передвигался без помощи костылей, что ноги от напряжения загудели.
— Даю тебе первую установку, Катришка. Так только я скажу слово «спать», либо щёлкну пальцами, ты сразу погрузишься в глубокий гипнотический сон. Кх-м, — в горле продолжало першить, — сейчас я буду считать от одного до трёх и на счёт «три» ты проснёшься в прекрасном расположении духа, но мой голос по-прежнему остаётся для тебя управляющим. Раз — дыхание учащается… два — голова проясняется… три — открыть глаза!
— Да — да, братец, знаю, я проиграла, уснула-таки.
Катришка сладко зевнула, потягиваясь, и забавно, словно превратилась в игривую девчонку — пацанку, подтянула к себе ноги и уселась, обняв колени руками. В глазах её загорелся шальной огонёк, на лице нарисовалась довольная улыбка.
— Но как же здорово! Настроенье — супер…
— Как ты себя чувствуешь?
— Замечательно, великолепно, просто слов нет! Будто в сауне побывала, потом в бассейне и на массаже… спа какое-то… кайф, расслабон полный…
— Спать! — скомандовал я и Катришка в тот же миг, не меняя положения тела, уронила голову на спинку дивана и расслабилась. Руки сползли с коленок и хлопнулись о сиденье, ноги, не разгибаясь, завалились на бок. Притвориться было, по моему разумению, невозможно…
Чего она только не вытворяла! Забывала собственное имя и вспоминала вновь, теряла палец и упорно искала его на полу, ругаясь и возмущаясь, но совершенно не удивляясь самому факту исчезновения части тела. Потом мне как в голову стукнуло. Я взял свой смартфон и устроил фотосессию в модельном агентстве. Получилось наиболее весело.
Катришка снималась в одежде, которую я ей внушал — в брюках, в вечернем платье, в купальнике бикини, топлес и совершенно обнажённой. Особенно забавно смотрелось последнее. Реально раздевать сестру мне и в голову не приходило, но как она смущалась! А как выполняла задание фотографа «сексуальней, девочка, сексуальней» — вообще песня. Что может знать пятнадцатилетний подросток об этом понятии? Только снимки из Вога и Космополитена копировать, но на своём, практически детском уровне. То есть обезьянничать. Не стесняясь ржать в голос, я приказывал Катришке замирать и вручную менял ей позу. Растягивал губы в улыбке, приоткрывал ротик, откидывал распущенные волосы с груди, которую она постоянно пыталась прикрыть. Действовал, исходя уже из собственного опыта, основанном на нечастом просмотре порно роликов и тех же самых эротических фотках, раскиданных по сети. Тоже, в принципе, обезьянничание, но с точки зрения мальчика.
Потом я вдруг резко устал. Будто вода, кипящая внутри меня всё это время, создававшая давление сравнимое с котлами Титаника, поддерживающая настрой, дававшая силу и энергию, неожиданно разом кончилась. Испарилась мгновенно.
Я посмотрел на время. Прошло полтора часа без малого. «Пора закругляться…», — подумал устало.
— …на счёт три ты проснёшься в полном сознании и прекрасном настроении, будешь помнить всё, что с тобой происходило, помнить как весёлое развлечение… — и тут я решил совместить приятное с полезным. — И ещё. Когда я предложу поменяться с тобой комнатами, ты горячо меня поддержишь перед мамой. И ещё задание: сведёшь меня с какой-нибудь девушкой постарше, лет двадцати — двадцати пяти, чтобы она согласилась на сеанс… и сама, кстати, легко соглашайся… и не распространяйся о сегодняшнем, особенно маме. Итак, раз — два и три!
Гипнотическая фотосессия не прошла для меня даром — меня буквально подмывало исполнить её по-настоящему с взрослой опытной девушкой. И не только фотосессию. В чем стыдился признаться даже самому себе. Для солидного, серьёзного гипнолога — это нарушение этических норм как-никак, не профессионально. Однако, захотелось очень-очень.
Катришка несколько секунд озиралась, узнавая помещение, упёрла взгляд в меня и взвизгнула возмущённо:
— Гад! — и в меня полетела первое, что попало ей под руку — её бархатная резинка от волос. А потом она закатилась в диком хохоте.
— А я… а я… прикинь, Петька, всё всерьёз принимала! — захлёбываясь смехом, катаясь по дивану, делилась она. — Перед чужим незнакомым дядькой, голой! У-у-у не могу… но я же профессионалка, топ модель! Ой, не могу… круче Водяновой себя считала, у-у-у… боже, дай отдышаться… ох, и сволочь же ты… — обзывание звучало любовно, а не с обидой.
Наконец она успокоилась и с вопросом «а сколько времени, кстати?!» бросилась в свою комнату.
— Я же на пляж хочу, сволочь ты пакостная! — крикнула мне уже оттуда.
Я сидел в компьютерном кресле, вытянув ноги, которые гудели как высоковольтные провода и гул нарастал. Тепло из тела куда-то рассасывалось и внутри, там, где солнечное сплетение, приятный, ласковый котёнок медленно превращался в ледяного монстра. В голове было пусто. Как в огромном холодном подземном гроте, только без эха. Эмоции, казалось, израсходовались полностью. Даже с переизбытком.
Катришка с кем-то ругалась по телефону, наверное, с той самой Надькой — пухленькой рыжеволосой девицей со слабо сформированной грудью и большими детскими веснушками. Потом я услышал слова, обращённые уже ко мне, о том, чтобы не вздумал удалять фотографии, но чтобы и никуда без её разрешения не выкладывал — потом посмотрит и сама разберётся; предупредила, что побежала и, наконец, хлопнула дверь. В квартире воцарилась тишина.
А меня посетила боль. Кричал я или нет, упав на пол — не отложилось в памяти. Но чётно, на всю жизнь, калёным железом отпечатались ощущения пытки. Клещами рвали на ногах ногти, плоскогубцами вытягивали жилы и тупым ножом взрезали мышцы: от паха до кончиков пальцев, вниз, медленно… я думал, что многое знаю о боли. Не эксперт, конечно, но пользователь уверенный. Судьба, однако, как обычно, преподнесла сюрприз. Наступила как слон на букашку: раздавила, расплющила, выдавила соки и размазала по полу.
С трудом, как сквозь мутное стекло вспоминается приход с работы мамы. В руках она держала пакет с бумагами — она бухгалтер нескольких фирм. Помню, как пакет падает на ковёр, папки из цветного пластика, скользя друг по дружке выползают из зева…
На кровать меня затаскивали мама с соседом. Скорая после ругани с мамой о целесообразности госпитализации, — кто был за, кто против, не вспоминается, — поставила какой-то укол и я уснул. Если кошмар в виде тянущей ко мне руки седой старухи, чего-то бормочущей и пускающей слюни, явно довольной и оттого ещё более страшной, можно назвать сном. Однако, проснулся я совершенно здоровым. Ужас ночного бреда выветрился на удивление быстро. О вчерашней пытке не напоминало ни что. Ноги шевелились, пожалуй, лучше прежнего.
Глава 2
Мама не пошла на работу, и я целый день на тренажёре доказывал ей, что всё в порядке, что поболели ножки и всё, баста. Болеют — значит выздоравливают. И что самое удивительное это было действительно так.
Катришка украдкой, чтобы мама не услышала, поинтересовалась, имея виноватый вид. Мама ей вставила. За оставление меня, болезного.
— Это из-за меня у тебя приступ был, да? Из-за гипноза придурочного?
Я уверил её, что нет. А как только намекнул, что неплохо бы мне переехать в отдельную комнату, сразу будто бы переключилась. Мы долго вдвоём убеждали маму, что мне давно пора жить отдельно, а девочкам с девочками, и я не собираюсь умирать ближайшие сто лет и тем более внезапно, и даже если упаду, то без разницы где, и так будет удобнее всем и со всех сторон. В конце концов, мы с Катришкой победили.
Сестрица обороняла свою берлогу как орлица гнездо, как охотничью территорию тигрица. Самолично врезала щеколду, отгородив личное, неприкосновенное пространство. Но всего один сеанс и справедливость восторжествовала — до болезни, два года назад, комната принадлежала мне. Я тихо ликовал. Котёнок внутри напомнил о себе приятным урчанием и снова впал в спячку.
До школы, до выпускного класса, который я собрался посещать очно, оставалось всего ничего, и я решился выходить на улицу, наплевав на взгляды прохожих. А раздражали они меня дико. Казалось, что все смотрят только на меня и сочувствуют. Или презирают, что одно и то же. А сила в ногах, кстати, после сеанса с сеструхой заметно прибавилась.
Ходить я начал с одним лишь локтевым костылём, с правым. Чтобы левой рукой за перила при подъёме держаться. Заглядывал в магазины, что-то покупал по заданию мамы, складывал в рюкзак. Гулял по парку в двух шагах от дома.
До первого сентября оставалось четыре дня, включая выходные, когда мне, сидящему на скамейке в парке, уткнувшемуся в смартфон, позвонила Катришка.
— Петь, ты где?
— В парке, а что? Я тут в игруху одну долблюсь, а ты срываешь…
— Да обойдётся твоя игруха, есть поважнее дело, — отмахнулась она. — У Надьки сестра старшая есть, толстая, как автобус, универ в этом году окончила. Они, правда, с Надькой на ножах…
— Не тяни, Кать, объясни конкретно, — сработала установка! Я уже понял, о чём речь и внутри всё трепетало. Трояким чувством. С одной стороны, ужасно хотелось, наконец, потерять девственность, с другой, страшила перспектива наступления новых болей, с третьей, девушка имеет обширный объём телес, что как-то не приветствуется.
— Да… — я прямо воочию видел, как Катришка пританцовывает от нетерпения, — я поговорила с ней, втайне от Надьки, конечно, и сказала, что ты можешь закодировать на похудание.
— В смысле? — я сделал вид, что не понял.
— Ну, загипнотизировать, как меня и… чтобы жрать меньше стала, что ли…
«Или завтра, или никогда» — я решился.
— Хорошо, Катриша, я понял. Завтра пятница, мама на работу уйдёт. Она с утра сможет?
— Я сейчас узнаю, — пообещала Катришка и отключилась.
Через час мы с сестрой созвонились снова. Девушка — автобус не подвела, согласилась. Потом, дома, Катришка предупредила, что Вера, старшая сестра Надьки, думает обо мне, как о студенте — психологе, но никак не о школьнике. Чтобы я, мол, соответствовал.
Вера оказалась возрастной копией Нади. Широкозадая, широколицая девушка с короткими рыжими волосами, вся в белом. Блёклые веснушки на шее. Тяжёлая грудь на фоне отвислого, несмотря на плотный пояс живота, не выделялась. Обтягивающие белоснежные штаны подчёркивали объём и складки нижней части фигуры, свободная светлая блузка навыпуск пыталась всё лишнее скрыть. Не получалось. Раздевать Веру мне расхотелось даже мысленно.