Вода окрасилась розовым, стоило опустить в неё пораненную ладонь. По коже прошёлся мороз; это притупило боль и заставило почти улыбнуться. Он стряхнул холодные капли, вытянул чистую тряпицу и уж было собрался перевязать руку, когда поблизости раздались шаги.
Тело, едва остывшее от жара схватки, вновь напряглось…
…И расслабилось.
— Это ты, Мэл.
— Верно. Кто же ещё? — ухмыльнулся подошедший человек и уселся рядом, заставив хрустнуть гальку. — Или ты ожидал ведьму? Уже соскучился?
По губам Джеймса скользнула слабая тень улыбки.
— После сегодняшнего я сыт ведьмами по горло.
Мэл Ринн расхохотался, зажмурив единственный глаз. Перевязывая ладонь, Джеймс искоса наблюдал за ним — и, как всегда, удивлялся.
Жизнь его товарища была тесно связана с колдовством. Пожалуй, даже теснее, чем его. Магия изрядно потрепала Мэла Ринна. Стоило разок вглядеться в его лицо: одноглазое, с бугристой, опалённой кожей… Ни бровей, ни ресниц — только жёсткая, узким клинышком, борода. Коготь Красного дракона лишил его правого глаза, дыхание Белого — выжгло лицо. Но странная, врождённая устойчивость спасла его от неминуемой гибели. К тому же, Мэл инстинктивно чувствовал близость колдовства. Именно поэтому знакомство с ним оказалось таким удачным. Мэл Ринн был идеальным соратником в борьбе против магии.
Но сегодня он сам чуть не поставил в этой борьбе точку, рассеянно подумал Джеймс, в который раз прикасаясь к висящему на груди амулету.
Пальцы погладили выпуклое серебро, а затем — раскрыли подвеску, как раковину. Внутри амулета виднелся чёрный, шелковистый завиток. Джеймс глядел на него так долго, что Мэл не выдержал и с любопытством придвинулся.
— Жена?
— Дочь.
Створки амулета захлопнулись. Джеймс, помрачнев ещё больше, опустил руку.
— Сколько ей сейчас? — помолчав, решился спросить Мэл.
— Уже шестнадцать, — без улыбки ответил Джеймс; его взгляд, устремлённый в ручей, приобрёл отсутствующее выражение. Джеймс помолчал, прежде чем с усилием заговорить снова: — Этот амулет… Она подарила его мне, когда ей только-только исполнилось десять. Она считала меня своим рыцарем. А у каждого рыцаря должен быть амулет…
— Сегодня он спас тебя, — осторожно заметил Ринн.
Джеймс кивнул. Смерть и правда не сцапала его — лишь царапнула когтем: вихрь колдовского огня ударил в грудь, но амулет отразил атаку, оставив его невредимым.
— В тот день я не принял амулет, — тихо продолжил Джеймс. — Я обозвал её идею глупостью и хлопнул дверью прямо перед её носом… А следующим утром амулет упрямо лежал на пороге моей комнаты. Внутри него покоился этот мягкий завиток.
Кулак сжался и разжался. Горькая складка резче обозначилась у рта.
— Её любовь хранит меня. Как радостно она бежит мне навстречу, когда я возвращаюсь!.. Но я… Я не могу ответить тем же, — голос Джеймса медленно сошёл на нет.
Мозолистая, обгоревшая рука легла на его плечо.
— Не казни себя. Всё это — чертовка Моргейна. Не станет её — не станет и гейсов, — с непоколебимой уверенностью произнёс Мэл Ринн.
Джеймс встряхнул угольно-чёрными волосами и бледно улыбнулся ему.
— Ты прав, друг. Спасибо.
— Помни о ней. Всегда помни. И береги себя ради неё. Ведь она тебя ждёт, — сказал Ринн и со вздохом добавил: — Вот меня никто не ждёт. И знаешь… Когда всё это закончится… — на грубой физиономии Мэла внезапно расплылась мечтательная улыбка, — …я, пожалуй, найду себе жену. Осядем с ней где-нибудь… У подножья холма… Или там в дубовой роще…Эх…
Мэл Ринн сладко потянулся, кошачьим движением выгнув позвоночник. Облизал губы и, немного подумав, снова повернулся к Джеймсу, чтобы небрежно спросить:
— А твоя дочь…
— Давно просватана, — раздался голос за его спиной.
Мэл с Джеймсом вскочили и обернулись.
— Милорд!
Чуть сузив глаза цвета гречишного мёда, по гальке шёл молодой человек, и ветер трепал его золотые, но уже тронутые сединой волосы.
Он посмотрел на Джеймса и улыбнулся.
— И я не забыл обещания сделать её Королевой, — добавил опальный принц Артуриан.
***
Копыта мягко ступали по вереску цвета запёкшейся крови, тихонько звякала сбруя. Лучи солнца нестерпимо били в глаза, в перстень на бархатной перчатке, и серебро сразу вспыхивало, чтобы тут же погаснуть, всего на миг показывая чёткий ястребиный силуэт.
Но и мига было достаточно. Поэтому Джеймс — и без того мрачный, неразговорчивый — становился ещё угрюмей. Морщины его углублялись, в светлых глазах зарождался стальной блеск. Коснись Ридделла в таком состоянии — и беги, чтобы тебе не отрубили руку.
…Но вот рядом появился ещё один всадник, и над тёмно-красной пустошью поплыли слова:
Средь вереска воин печальный бродил
И думал, что жизнь измеряют боями,
Что жизнь — как война, негасимое пламя,
И вереск багряный мечом ворошил…
Тишина. Артуриан умолк и с виноватой улыбкой взглянул на замершего в седле Джеймса.
— Кончилось моё вдохновение. Но удалось ли мне развеять твою печаль?
Джеймс посмотрел на жениха дочери, увидел своё отражение в золотистых, по-ястребиному, глазах — и заставил себя ответить на улыбку.
— Печаль моя слишком глубока и застарела, чтобы развеяться. Но милорд тронул моё сердце своим талантом, — почтительно склонив голову, проговорил он.
Артуриан подвёл своего коня ближе к Блейку и, уже не улыбаясь, посмотрел на Джеймса.
— Не беспокойся. Добудем Калибурн — спасём Альбион. Всех спасём, — серьёзно сказал он. — Я кляну..
— Мой принц!
Мэл Ринн, ехавший чуть впереди них, резко обернулся в седле. На лице, изуродованном пламенем, читалось возбуждение.
— Чую немалую магию!
Артуриан подобрался; взгляд, что вонзился в зрачки Мэла, стал хищным.
— Чуешь?
— Всей своей обгорелой задницей! — добавил Ринн, сверкнув щербатой улыбкой.
Артуриан усмехнулся, провёл рукой по седоватым, не по возрасту, волосам.
— Что ж, твоя задница ни разу нас не подводила… Но, боюсь, после этого приключения она станет ещё обгорелей.
Запрокинув голову, Мэл Ринн расхохотался на всю пустошь, и даже на лице Джеймса появилось подобие улыбки.
— Поздравляю, друзья, — Артуриан спешился и, выдернув из ножен меч, обвёл спутников сверкающим взглядом. — Мы добрались до владений Огненной девы.
***
Продвигались пешими, быстро и молча. Закреплённые на спинах щиты давили добротной тяжестью, воздух дышал июльским пеклом и становился горячей с каждой секундой. Вереск, что багряным, как в стихе Артуриана, ковром лежал под ногами, сперва почернел, а потом и вовсе пропал. Его сменили камни, булыжники и вся в трещинах земля, жар которой чувствовался и сквозь толстую подошву сапог.