— Обморожение?
Невидимый Берхард издал скрипучий смешок.
— Нет, Альбы меня любят. Раз уж столько лет живым возвращаюсь… А рука и ухо… Оставил на память мятежникам под Ревелло. Я-то хоть остальное оттуда унёс, а мои приятели и тем похвастать не могут.
Ревелло. Он с трудом вспомнил, что стоит за этим словом, память походила на груду ледяных камней, под которой уцелели лишь разрозненные осколки того, что прежде составляло его прошлую жизнь.
Ревелло…
Воспоминание соткалось само собой, превратившись в подобие трехмерного гобелена, мгновенно обретшего цвета и запахи.
Высокие холмы, все в зелени. Полощущиеся на ветру рыцарские стяги, на одном из которых золотой тур нетерпеливо роет копытом землю… Он чувствует близость боя, как хищник чувствует еще не пролившуюся кровь, гул реактора, отдающийся в стальных внутренностях, делается столь горячим, что почти обжигает.
Двойная порция наркотических стимуляторов, впрыснутая в кровь, делает мир похожим на изысканное полотно, расчерченное привычными контурами прицельных маркеров, координационных сеток и векторов. Автоматика уже наметила первые цели и терпеливо ждет, пока рыцарь примет решение.
Но рыцарь не спешит, разглядывая грядущее поле битвы.
В отдалении, у другого холма, видно несколько дюжин стягов — это мятежные бароны спешно готовят оборону, чтоб отразить стальной натиск беспощадного туринского знамени. Немного поодаль виден штандарт самого мятежного маркграфа — литера «С» в обрамлении оливкового венка. Маркграф Лотар де Салуццо. Старик хитёр, лично возглавил резерв и терпеливо ждёт, чтобы бросить его в бой, улучив нужную минуту.
Но резерв ему не поможет, как не поможет и горстка мятежных баронов в их старых доспехах, потому что верный Магнебод уже скрежещет стволами орудий где-то неподалёку, и «Золотой Тур» готовится издать оглушительный рёв — общий сигнал к атаке…
Гримберт с трудом вынырнул из этих воспоминаний, как из бочки с густым хмельным вином. Холод почти тотчас навалился на него, сжимая в своих трещащих колючих объятьях.
— Не переживай, — пробормотал он, чтобы отогреть хотя бы глотку, — Виноградники — не единственное преимущество баронского титула. Если выполнишь свою часть уговора, скоро уже сможешь позволить себе новую руку.
Судя по тому, что шелест ткани стих, Берхард на секунду замешкался, оторвавшись от привычных хлопот.
— Это как так? — спросил он настороженно, — Как так — руку? Железяку, что ль? Не нужна мне такая. Говорят, дурные они и чуткости нету. В Бра, я слышал, один такой себе тоже руку железную заказал. А потом взял своё естество в руку, чтоб отлить, а та возьми — и сожмись, как тиски…
— Железяка — это ерунда. Живую руку сможешь вырастить.
— То есть как это — живую?
— Настоящую, — нетерпеливо пояснил Гримберт, — Из плоти и крови. Лекари такие в колбах выращивают, как гомункулов. Правда, платить за это придется не медью и не серебром, а золотом, но ты-то сможешь себе это позволить.
Судя по сосредоточенному сопению Берхарда, эта мысль вызвала в нём скорее глубокую задумчивость, чем окрыляющую радость.
— Руки в колбах… Не знаю, мессир, как-то не по-божески это. Кабы не грех.
Гримберт осторожно кивнул, надеясь, что промороженная до самого позвоночника шея не обломается, точно сухая ветка.
— Грех, — подтвердил он, — Причём тяжкий. Такой, что направлен против Царствия Небесного, а не земного. За такой светит церковный суд и инквизиция.
Берхард рыкнул от негодования.
— Ну спасибо за добрый совет, мессир! Мало мне маркграфских егерей! Видел я, как инквизиторы работают, благодарствую. Есть неподалёку от Бра один городок, Санфре. Две дюжины домов, не городок, а одно название… Года с три назад туда братья инквизиторы заявились, все в черных сутанах, как вороны. Вроде как вардисианисты средь местных появились, что клевещут на истинную веру и погрязли в богопротивной ереси, вот, значит, Святая Инквизиция и прибыла спасать их души…
— И что? Спасли? — спросил Гримберт без особого интереса. О методах работы Святой Инквизиции у него были собственные представления.
— Надеюсь, что души спасли, — буркнул Берхард, — Потому как от их тел мало чего осталось. Нет, благодарствую, мессир рыцарь, кружку с вином пока еще и одной рукой поднять можно, а что до девок, там и вовсе руки не требуются. Как-нибудь и с одной проживу!
— Про Инквизицию можешь не думать. Ты ведь будешь бароном, не забыл?
Берхард насторожился.
— И что с того?
— То, что грех для простолюдина, не грех для барона, — Гримберт не смог улыбнуться, обмороженная кожа на лице и без того пылала огнём, — Хотя я бы не рискнул вступить в теологический спор относительно того, где разница между душой одного и другого. Ты просто сделаешь щедрое пожертвование местному епископу. Как благодарный сын христианской церкви. На свечи для монастырей, к примеру. И добрый прелат соблаговолит постановить эдикт, которым для верного раба Божьего Берхарда будет сделано исключение — в силу того, что его исцеление послужит во благо Святого Престола и исходит из веления праведной души. Вот и всё.
Берхард некоторое время думал, затем принялся шумно стряхивать с себя снег.
— Нет уж, благодарю.
— Не хочешь новую руку?
— Не хочу стать химерой, — огрызнулся тот, — Сами знаете, чем эти штуки обычно заканчиваются. Железной Ярмаркой, вот чем. Видел я тех, что через неё прошли. Кому повезло больше, по двое срастили, плечом к плечу или спиной к спине. Кому меньше, по трое. И нарочно так, чтоб побольнее. Затылком к спине, щекой к щеке… Пусть лучше у меня будет одна рука, да своя, чем четыре, растущих откуда не попадя.
— Те люди были мятежниками, — напомнил Гримберт, — Они пошли за Лотаром, а значит, знали, какую цену им придется заплатить.
— Понятно, если бы Паук всех мятежников на плаху отправил, — проворчал Берхард, — За мятеж — дело-то обычное. Но он уж как-то не по-людски… Где это видано, чтоб из людей чудовищ делать?
Ветер злобно завыл, пытаясь навалиться на их крохотный костерок и яростно полосуя его когтями. Гримберт инстинктивно накрыл пламя озябшими пальцами, уберегая мельчайшие крохи тепла, норовящие растаять в ледяной темноте.
— Кара была соразмерна преступлению. Мятеж Лотара заключался не в том, чтоб посягнуть на власть императора. Он посягнул на то, что принадлежит Святому Престолу.
— На вечную жизнь, что ль?
— Вроде того. Он посягнул на человеческий генокод. Говорят, к старости маркграф де Салуццо совсем перестал заботиться вопросами души, зато вплотную занялся спасением своего тела. Страх смерти — самая естественная вещь в мире, но старый Лотар перешагнул ту черту, которая нанесена невидимыми чернилами. А Святой Престол очень не любит, когда кто-то лезет своими грязными руками в святая святых. Маркграфа предупреждали. Очень настоятельно предупреждали. Но то ли страх перед смертью оказался сильнее осторожности, то ли маркграф уповал на то, что никто не пронюхает, чем именно занимаются его лаборатории на окраине империи…
— Но Паук пронюхал.
— Да. И воздал по заслугам всем, кто опорочил свою бессмертную душу, поддавшись на посулы плоти.
Берхард негодующе фыркнул:
— А самого Лотара пощадил! Вот уж точно, где заканчивается баронская душа, а где начинается обычная…
Он несколькими сильными ударами сапог растоптал костер, отчего слабый призрак тепла, который Гримберт пытался поймать скрюченными пальцами, рассеялся без следа.
— Пора спать. В этих краях не стоит долго палить огонь — никогда не знаешь, кто заглянет на огонек. Доброй ночи, мессир, и приятных сновидений.
***
Гримберт не знал, когда они встали, но судя по ледяной изморози на окрестных камнях и резкому порывистому ветру, рассвет либо только занялся, либо был на подходе. Судя по всему, Берхард не относился к тем людям, что любят много времени проводить в постели.
В этот раз не было даже огня, чтоб отогреть спрятанный за пазухой хлеб. Дрожа от холода, Гримберт тщетно пытался пережевать его, но это не принесло ему сытости.
— День будет долгий, — судя по интонации, Берхард придирчиво изучал видимую только ему панораму, — Со стороны Вдовьего Перевала облака идут и нам во что бы то ни стало надо их обогнать.
— Почему? — короткий сон не прибавил сил, а ночь высосала те немногие крохи тепла, что еще оставались в теле, так что Гримберт едва ворочал языком.
— Так облака из Прованса идут, со стороны Вальдблора. Или тебе, твое сиятельство, не ведомо, что находится в Вальдблоре?
Гримберт напряг память, но толком ничего из нее не выудил. Здесь, на обжигающей высоте, отказывало не только тело, но и разум, которому не хватало воздуха и пищи.
— Нет.
— В Вальдблоре цех газовых дел мастеров. Не знаю, что они для графа производят, да только если окажешься в выхлопе из их труб, через три минуты посинеешь и раздуешься, как жаба на солнцепеке, а там уж шкура с тебя сама слезет…
Берхард не шутил, когда говорил о том, что день будет долгим. Он неустанно подгонял Гримберта, даже когда тот, совершенно выбившись из сил, растягивался на голом камне, точно забитая лошадь.
— Живее, — приказывал он, — Альбы ленивых не любят. А ждать я долго не буду. Если изволите подождать карету, так делайте это в одиночестве.
Он насмехался над ним, сознавая свою силу и власть. Тут, в чертогах из ледяного камня, не Гримберт, а он, Берхард, был сеньором, поскольку определял чужую судьбу. Некоронованным владетелем горных пиков, коварных ледников и смертоносных пропастей. Но если он ожидал, что мессир слепой рыцарь останется лежать на камнях кверху брюхом, его ждало разочарование. Гримберт со скрежетом зубов поднимался и вновь брел вперед.
Темнота, бывшая его мучительницей и проклятьем, в кои-то веки проявила милосердие. Когда идешь вслепую, не видишь ни препятствий, которые тебя ждут, ни опасностей, которые подстерегают на пути. Просто переставляешь ноги, отмеривая равные расстояния пустоты. Это помогало ему тут, в горах.
Но еще больше помогала привычная молитва, состоявшая из семи слов. Гримберт монотонно повторял их про себя и, удивительное дело, это прибавляло сил. Или, по крайней мере, позволяло ему не сильно отставать от проводника.