— Примерно, — как ни в чем ни бывало, кивнул он. — Ты сам видишь, что она становится все активнее, и в эту ее активность втягиваются все новые… участники. Людей она уже давно с полщелчка строит, даже наших, если уж Марина… — Он запнулся, и быстро продолжил: — И наблюдателей она брать в оборот не боится, и мелкие… — Заметив, что я поморщился, он поправился: — Ладно, ладно, какая разница — маленькие не просто объединяются, они вокруг нее объединяются. И двинется это объединение туда, куда она его направит.
— Ну, это спорный вопрос! — перебил его я. — Маршрут у них Игорь прокладывает, а она уже потом решает, как по нему идти.
— Но ты согласен, — неуклонно гнул он свою линию, — что и нам нужно это знать — и куда, и как? Тут уже дело даже не в наблюдателях — главное, что эти мелкие заговорщики явно чувствуют свое сходство друг с другом и отличие от других. Даже от нас. А им, между прочим — в отличие от нас — деваться с земли некуда, если что-то не так пойдет.
— И что ты предлагаешь? — насторожился я.
— За ходом Дариных мыслей нужно следить уже постоянно, — медленно, с расстановкой произнес он, внимательно всматриваясь мне в лицо. — Сделать это могу только я. Мне дают машину. Которой мы можем пользоваться по очереди. Скажешь жене, что мы ее пополам купили. Но с одним условием — вечером я буду с тобой забирать Дару из садика. И анализировать, что у нее в голове происходит. Чтобы не пропустить особо… передовые идеи.
Я остановился, как вкопанный. Руки у меня сами собой сжались на ручке коляски, словно под ними руль оказался, и в лицо словно ветерком из приоткрытого окна повеяло, и перед глазами словно замелькали всякие автобусы с троллейбусами, которые я лихо обхожу, пока они на остановках пассажиров впускают-выпускают… К горлу поднялся, просясь наружу, стон восторга от беспрекословного повиновения могучего чуда техники… Как же я давно мечтал об этом…! Вот только черта с два он дождется, чтобы я ему в этом признался!
— Ты это что, — медленно проговорил я, презрительно растягивая слова, — машиной меня купить собрался?
— Интересно… — Вытянув губы трубочкой, он окинул меня взглядом с головы до ног. — Если бы тебе Анатолий предложил на его машине кататься, ты бы тоже отказался?
— Он не предложит, — буркнул я, чтобы обойти очевидный ответ. — Он без нее работать не сможет.
— А я смогу! — хмыкнул он. — И имей в виду — днем, когда ты в офисе, и по ночам машина моя. А хочешь и дальше из себя что-то строить, так и по выходным, когда мы за город выезжаем, будешь все также бедным родственником у Анатолия на заднем сидении ютиться.
— Ладно, — проворчал я, старательно изображая готовность к самопожертвованию, — исключительно ради Дариного удобства. И у меня тоже есть условие.
Довольная улыбка тут же слетела с его лица.
— Какое? — настороженно подобрался он.
— Твои дежурства начнутся с осени, — твердо произнес я.
— Это еще почему? — заиграл он желваками. Вот так-то лучше — а то благодетель, понимаешь, нашелся!
— Летом Дара все равно дома будет, — объяснил я, — так что забирать ее будет неоткуда. А я пока… — Я замялся, — … с машиной разберусь.
— А чего с ней разбираться? — удивился он. — Сел и поехал.
Ну да, ну да, Анатолий мне тоже это говорил, но кто его знает? С ним, например, мы умением и телепортироваться, и получать необходимое отличаемся — вдруг мне технические способности только в компьютерной области предоставили? Еще разобью. Да еще и чужую. Да еще и данную в аренду темными. Вот радости у них будет — засыплют же родное ведомство анекдотами о безруких светлых!
— Это понятно, — бросил я на него надменный взгляд. — А кто за исправностью ее следить будет?
— За чем? — На этот раз он просто вытаращил он на меня глаза. — А СТО на что?
— А на этот вопрос тебе Марина могла бы исчерпывающе ответить, — напомнил я ему старую историю. — После аварии. Так что, ты как хочешь, а я детей в машину посажу только после того, как буду на сто процентов уверен в ее надежности.
С этим он спорить не стал.
В машину я влюбился сразу. То, что он потребовал себе такой же, как у Марины, Рено, меня как раз не удивило, но на него какой-то умелец двигатель в полтора раза мощнее поставил. И что-то мне подсказывало, что нашелся этот умелец здесь, на земле, и настойчивыми стараниями именно темных. Очень в их стиле — замаскировать боевого слона под обычную рабочую лошадку. Наши не стали бы себе голову морочить — дали бы сразу Мерседес или заявили бы, как Анатолию, что нечего высовываться за рамки видимых средств к существованию.
Я даже на курсы по вождению пошел — во-первых, чтобы познакомиться с народом, который помог бы мне практически, своими руками в материальной части разобраться, а во-вторых, не хотелось в нашей напряженной обстановке обращаться к руководству с просьбой выдать права. Пришлось, конечно, временами Галю с девчонками без надзора оставлять, но в плане безопасности Дара уже вполне годилась мне в заместители.
Экзамен я сдал легко, а о самом вождении и вовсе волноваться нечего было — поехал я с первого раза, так, как Анатолий с Максом мне говорили. И слава Богу — а то я побаивался, что придется кого-то из них просить покататься со мной. И молча выслушивать их снисходительные наставления. А так я всего лишь для порядка положенные часы отъездил, и инструктор каждый раз вздыхал, что, мол, почаще бы ему такие толковые ученики попадались. А я — что неплохо бы моим небесным коллегам у людей поучиться умению справедливо оценивать старания ближнего.
Я и сам тем летом много ездил, чтобы укрепить свою уверенность в своих силах. И в городе, и за его пределами. И вскоре понял, что возможность разгонять машину до совершенно неожиданной, судя по ее внешнему виду, скорости не вызывает у меня особого энтузиазма. В самом деле, если мне самому куда-то срочно попасть понадобится, то я и телепортироваться смогу, а с детьми, знаете — тише едешь, дальше будешь. И здоровее.
Куда больше мне нравилось в капоте ковыряться — с упоением вдыхая настоящие механические запахи и в очередной раз восхищаясь гениальностью человеческой мысли, напрочь отказывающейся смириться с ограничениями слабого тела, в которое она заключена, и неизменно находящей поистине изящные, компактные решения по их преодолению.
Одним словом, к осени и ежедневным встречам с Максом я подготовился по всем направлениям. Даже Анатолию о них заранее сообщил — чтобы он мне больше не освежал понятие о приоритетах и коллегиальности. Зачищая его наждачкой своих намеков на прошлое до девственного блеска. Он даже разулыбался, когда я небрежно обронил, что Макс вызвался к нам с Дарой в личные шоферы, чтобы мы по дороге домой отдохнули, развалившись на заднем сидении.
Но долго пассажиром в машине я не усидел. И дело вовсе не в том, что эта роль мне уже рядом с Анатолием не один год поперек горла стояла. И не в том, что машина за лето мне уже почти родной стала. И не в том, что я не доверял умению Макса водить ее. Скорее наоборот — как он, гад, за рулем смотрелся! Он словно и не вел ее — лишь только он усаживался, плавным, каким-то скользящим движением, на переднее сидение, машина словно становилась частью его, его продолжением. Вы же не ведете свои руки и ноги — вот так и ему с виду достаточно было простого мысленного посыла, чтобы машина мгновенно исполняла его волю. И рука его, лежащая на руле, время от времени похлопывала по нему, как будто одобрение правильно понятому сигналу выражая.
Короче, через пару недель, почувствовав, что уровень моей само-, а главное — Дариной оценки моего водительского мастерства движется отнюдь не в лестном для меня направлении, я остановил Макса на выходе из садика. Когда Анатолий с Татьяной и Игорем уже к своей машине отошли.
— Давай, назад с Дарой садись, — буркнул я, старательно глядя в сторону, — а то рулить и в ее мыслях разбираться — так и до аварии недалеко.
У него дернулся уголок рта, но от звукового сопровождения он воздержался. Молодец — одно слово, и в следующий раз, когда понадобилось бы очередного Марининого паразита выковырять, я бы его за компьютер посадил. А сам бы рядом сел. Внимательно наблюдая.
Первое время я, конечно, внимательно прислушивался к тому, что у меня за спиной происходит. Чтобы не напрягаться от того, как я за рулем выгляжу. Но нужно отдать ему должное — он вел себя строго в рамках нашей договоренности. Говорила, в основном, Дара, в равной степени извещая нас о произошедшем за день. И даже когда он улавливал у нее какую-то хитрую мысль, он не дожидался, пока мы с ним наедине останемся, чтобы доложить мне о ней — задавал короткие наводящие вопросы, и Дара сама ее выкладывала.
В целом, я думаю, в то время Даре просто некогда было искать какие-то новые области применения своих способностей — у них с Игорем начался последний год садика, и они серьезно готовились к школе. Никаких проблем у них обоих эта подготовка не вызывала, и Света, спасибо ей, умудрилась каким-то образом дать им больше знаний, чем требовалось необходимой для их возраста программой. Большей частью Макс выуживал у нее в голове полное удовлетворение их с Игорем неоспоримым лидерством среди других детей и решительное намерение сохранить его и в школе.
И, несмотря на то, что пошли они не в обычную школу, они и там практически сразу же вырвались вперед — и тут же начали искать себе какие-то дополнительные занятия. Против этого даже Татьяна не возражала — начав еще в садике давать им азы французского, она и сама очень скоро убедилась, что они не просто с готовностью, а с ненасытной какой-то жадностью впитывают все новое, что им только не подвернется. Они готовы были заниматься, чем угодно, но только вместе — в результате Дара с Игорем на рисование ходила, а он с ней — на театральное мастерство. А уж на французский с плаваньем они с равным энтузиазмом бежали.
Наша задача в младшей школе заключалась в том, чтобы как-то доставлять их с одних занятий на другие. И поскольку проходили они, как правило, после обеда, и я срываться каждый день из офиса просто не мог, взять это ответственное дело на себя пришлось Анатолию. А по средам, когда Анатолий весь день за городом работал, так и Максу пришлось подключаться. При одной мысли об этом Анатолий с Татьяной чуть под облака поначалу не взвились — пока Марина не сказала свое веское слово: вызвалась сопровождать Макса в качестве независимого свидетеля. Тогда-то, наверно, и зародилось у Дары с Игорем особое к ним расположение.
На выполнение всевозможных домашних заданий времени у них оставалось совсем немного, но его немного им и требовалось. Память у них обоих была просто феноменальная — послушав на уроке учительницу, дома они уже не возвращались ни к каким правилам. Я никогда не видел, чтобы Дара что-нибудь учила, даже стихи — пробежала пару раз глазами текст в учебнике, закрыла его, и готово. И писали они уже очень быстро, и какую-то свою систему сокращений изобрели, и компьютер уже на уровне… как минимум, Анатолия… нет, пожалуй, уже Татьяны освоили.
А Дара еще и каждый вечер с Аленкой возилась — безапелляционно отправив Галю на кухню, ужином заниматься, а меня — к ноутбуку, пока он не занят. На самом деле, как я уже понимал, ей хотелось остаться с сестрой наедине, чтобы передавать ей потихоньку свои знания намного более быстрым и эффективным мысленным способом. Стоит ли удивляться, что моя Аленка развивалась еще быстрее, чем Дара с Игорем? Не стоит ли приветствовать такую результативную, ненавязчивую и безболезненную методику передачи опыта старшими младшим? Не стоит ли присмотреться к ней — а вдруг и для нас она полезной окажется? Это я не только руководству на заметку.
Но главное, к чему я еще раз хотел бы привлечь внимание всех читающих (с тем, чтобы мы всем скопом постарались и наблюдателям это в головы вдолбить) — это то, что, не знаю, как другие ангельские дети, но наши появились на свет, вооруженные всем необходимым, чтобы замечательно вписаться в любое общество. С самых первых своих дней они были талантливы, любознательны, целеустремлены, толерантны, способны видеть во всем и всех, не исключая самих себя, как сильные, так и слабые стороны — и объединяться, консервируя свои слабости в своем маленьком кругу, а достоинства направляя не только на благо себе лично, но и на комфортное сосуществование с окружающими.
И я абсолютно уверен, что если бы это их жаркое стремление жить полной жизнью встречало одобрение и поощрение — вместо подозрительности и гнетущего напряжения — они бы никогда не сочли свою необычность признаком несовместимости с кем бы то ни было. Они даже задумываться о ней не стали бы! Не говоря уже о том, чтобы искать ее корни — втайне от всех, своими способами и с присущей им фантазией. И если бы открылись им эти корни не случайно — по глупости, слабости или самоуверенности некоторых — а стали бы знаком глубокого и искреннего доверия к ним, они бы уж точно не пришли к тому выводу, что не просто не могут найти себе место среди всех нас вместе взятых, а, собственно говоря, уже и не хотят.
Глава 8. Вставная ремарка Анатолия
Всестороннее рассмотрение объекта данного исследования требует признать тот факт, что исполины, как это часто случается с детьми от смешанных браков, оказываются, как правило, чрезвычайно талантливы практически во всех областях человеческой жизни. Возможно, это объясняется тем, что они наследуют от своего небесного родителя более высокоразвитый мыслительный аппарат, позволяющий им значительно эффективнее обрабатывать огромные объемы информации, обрушивающиеся на жителей земли в детском возрасте. В случае же территориальной близости двух и более исполинов, мысленный контакт между которыми происходит, по непонятным пока причинам, самопроизвольно и оказывается более прочным и долговечным, чем даже их вполне ожидаемая связь с представителями небесного сообщества, скорость процесса познания ими окружающего мира экспоненциально возрастает.
Однако, результаты проведенных наблюдений однозначно свидетельствуют о том, что природная одаренность исполинов нуждается в постоянном практическом применении. В противном случае, будучи предоставлены сами себе, они направляют ее в разрушительное русло. Эта тенденция особенно ярко проявляется в отношении посланных к ним наблюдателей — уже отмечались случаи полной дезориентации и даже частичной деградации тех из них, которые невольно привлекли к себе, как к некоему загадочному, еще непознанному объекту, чрезмерный интерес исполинов.
Таким образом, задача поисков сфер приложения способностей последних приобретает первоочередное значение и ложится, главным образом, на плечи их родителей, что также оказывает негативное, хотя и косвенное, влияние на качество работы того из них, кто пребывает на земле с небесной миссией.
Более того, с самого рождения чувствуя отличие небесного от другого родителя, равно как и от других людей, на определенном этапе исполины начинают вслух интересоваться природой как этого отличия, так и своего собственного несомненного сходства с первым, что резко повышает риск раскрытия сущности всех попавших в сферу воздействия исполинов представителей небесного сообщества.
(Из отчета ангела-наблюдателя)
Значит, так. Я, конечно, понимаю, что здесь собрались те, кто намного лучше меня знают, зачем пишутся все эти воспоминания, но поскольку идея собрать их родилась у меня, то я уж позволю себе, извините, вернуть их к тому, ради чего вам всем тут слово дали. Вернее, к той, кому это слово действительно нужно.
Да-да-да, вы все совершенно правы — усмотрев в пристальном, но типично по-ангельски отстраненном интересе наблюдателей к Игорю угрозу, Татьяна заметалась из стороны в сторону в поисках способов борьбы с ней. Да, временами от приходящих ей в голову идей мороз по коже шел. Да, приняв решение, она тут же начинала действовать. Да, ни в какие дискуссии перед этим она не вступала, всецело доверяя исключительно своему здравому, с ее точки зрения, смыслу. Как по мне — так ничего нового.
Но кто-нибудь из вас, столь ясно видящих всю нелогичность, опрометчивость, а то и просто взбалмошность ее поступков и суждений, хоть раз задумался о том, каково ей все это время было? Речь, между прочим, шла о ее единственном ребенке — существование которого сначала было объявлено ей невозможным, на появление которого она тут же бросила все свои силы и под угрозой потери которого она оказалась чуть ли не с первых минут его жизни.
Никто из вас даже представить себе не в состоянии, что происходило все это время у нее в душе. Даже я только догадываться могу — не потому что она меня в свои кошмары посвящала, а потому что всегда старался понять, что ею движет. Зная об участии ангелов в человеческой жизни, но не владея ни достаточной информацией о границах этого участия, ни возможностью повлиять на него, она оказалась в самом худшем из всех нас положении.
Пребывающей в блаженном неведении Гале даже в голову не приходило, что всесторонняя талантливость Дарины (и мне плевать, как она велит себя называть!) и Аленки может явиться поводом для какого бы то ни было беспокойства.
Мы с Тошей знали… нет, вернее, не знали никаких фактов, опровергающих общепринятую у нас точку зрения, что насильственным наше вмешательство в человеческую жизнь оказывается в чрезвычайно редких случаях и требует для этого куда более серьезных оснований, чем простое отличие от окружающих.
Максим (я сказал — никаких сокращенных, умилительно-панибратских имен, кроме тех, что Татьяна придумала, в моем лексиконе не будет!) — так тот, небось, родную душу в Дарине чуял, наблюдая за ее эскападами, докладывал начальству о них как о подвигах, чтобы уж ей так точно покровительство на самом высоком уровне обеспечить.
Марина же… Она, собственно, никогда и не скрывала, что ей важнее всего было доказать превосходство людей над ангелами. Даже если это превосходство окажется покоящимся на целой куче жертв. И если однажды она не побоялась собой рискнуть, чтобы хоть трупом, но сверху вниз глянуть на небожителей, так что уж говорить о чужих детях.
А Стаса вообще вся эта история как зацепила в самом начале ущемлением его авторитета, так и привела в конечном итоге к взрыву исключительно из-за неуважения к оному.
Простите, братцы и сообщники, но если и воплотились в жизнь ваши далеко идущие планы — поколебались незыблемые основы, заронилось зерно сомнения в непреклонные умы, начались дебаты о необходимости или недопустимости перемен — не вы этот воз с мертвой точки сдвинули. Так что, давайте, подталкивайте дальше, как договаривались — но направление менять я вам не дам.
Татьяну великие идеи никогда не обуревали. На баррикадах она флагом не размахивала, пламенными речами окружающих не воодушевляла, митинги не собирала, чтобы привлечь сторонников и повести их за собой в тот последний и решающий. Она просто защищала нашего Игоря — любой, но исключительно своей ценой, и до самого конца.
А я пытался защитить ее. И нечего, Тоша, мне дифирамбы петь — я всего лишь делал то, для чего вообще существую. И, в конечном итоге, не очень успешно. Но вот что вдолбила мне в голову эта жизнь на земле — так это то, что сдаваться довольно глупо, потому что руки у нас опускаются именно перед тем поворотом, за которым и притаился долгожданный выход. И поскольку выход Татьяна запланировала весьма впечатляющий, то буду я последним фанфароном, если мы до него не дойдем. Даже если она передумает. В конце концов, задачу довести ее до счастливого конца с меня никто пока еще не снял.
Меня в последнее время чуть ли ногами не запинали — со всех сторон — за то, что я раньше у нее на поводу шел, а теперь, когда она со всего размаха сиганула в топкое болото, пытаюсь вытащить ее оттуда. За все, за что ухватиться могу. А мне все время вспоминается наш старый спор с Анабель — вернее, с Франсуа, который все ее мысли всегда старательно разделял и однажды мне озвучил. О том, что важнее — развернуть человека на перекрестке лицом в нужную сторону и хорошего пинка дать, чтобы он потом сам туда катился — до самого конца, или подождать, пока он сам на раздорожье определится, а потом просто идти рядом, даже на шаг сзади, чтобы у него гордая осанка первопроходца не терялась.
Мне лично всегда второй подход был ближе. Я и сейчас ни за какие поводья не дергаю, я ей тропинку в том болоте мощу — камнями воспоминаний — чтобы она по ним сама из него выбралась. Не пойти по ним она не сможет — ее любопытство замучит.