— Ничего я не… — вспылила я, и тут же остыла. Не время сейчас — пока я здесь бесстрашие демонстрировать буду, они там друг друга поубивают. — Ну, допустим — боюсь!
Мать удовлетворенно кивнула. — Вот и хорошо, что боишься. Вон за посуду берись — и бойся себе на здоровье. Одно другому не мешает.
— Мама, ну, зачем это делать? — Я неохотно подошла к мойке, но тарелки решила пока не трогать. Сейчас точно что-то разобью. — Мы ведь по-хорошему приехали, зачем встречу в скандал превращать? Вы ведь Анатолия совсем не знаете…
— Вот и дай нам возможность его узнать, — спокойно возразила она.
— Нам? — ухватилась я за обнадеживающее слово. — Ну, вот и я говорю… Пошли к ним, ты ведь тоже, наверное, хочешь послушать, о чем они говорят…
— Ну, зачем же? — деланно удивилась она. — Твой отец мне все потом расскажет. Я ему вполне доверяю. А вот ты своему Анатолию — похоже, не очень.
— Ничего подобного! — опять вспыхнула я. — Ему-то я полностью доверяю, но, в отличие от вас, я его характер знаю…
— А что, у него и зубы имеются? — фыркнула мать. — А то мне сегодня уж показалось, что он — такой весь… сглаженный, что хоть к ране прикладывай.
— Мама, у него есть зубы, — радостно закивала я, надеясь зайти с другой стороны. — Очень большие. И он не терпит, когда им командуют. Мне он вообще слова не дает сказать. Зачем отцу лишняя нервотрепка?
— А вот за отца ты не бойся. — Она глянула на меня с прищуром. — Твоего отца сломать еще никому не удалось.
— Мама, да ведь они сейчас поругаются! — воскликнула я в отчаянии.
— Ну, и пусть поругаются, — небрежно отмахнулась она. — Мужчинам нужно время от времени ругаться — они так пар выпускают и точки соприкосновения находят, чтобы было потом о чем спокойно разговаривать.
Так, судя по ее манере поведения, за отца она не волнуется. Может, мне тоже перестать нервничать? В конце концов, у моего ангела есть даже преимущество — он отца уже три года знает. Должно же у него ума хватить найти правильный тон! А если не хватит? Мне, что, потом с белым флагом между ними метаться, уговаривая, что каждый из них совсем не то хотел сказать, и они просто друг друга не поняли?
— А с тобой, надо понимать, он тоже ругается, если ты уже знаешь, что у него большие зубы есть, — спросила вдруг мать.
— Ругается, — неохотно призналась я.
— А ты, небось, огрызаешься? — Вопроса в ее вопросе было мало.
— Да ничего я не огрызаюсь! — огрызнулась я. — И что мне прикажешь делать, если он к моему мнению не желает прислушиваться?
— Ох, Татьяна, и когда ты уже научишься свое мнение к месту высказывать, — вздохнула она, не глядя на меня.
Я вдруг почувствовала, что сейчас можно задать ей несколько вопросов, которые уже много лет не давали мне покоя. Не исключено, что сегодня не только моему ангелу, но и мне удастся по-настоящему познакомиться с моими родителями.
— Мам, — начала я, осторожно опуская очередную тарелку в мойку и поворачиваясь к ней, — а как тебе удалось ни разу в жизни с отцом не поругаться? Он же тобой постоянно командует! Как ты это терпишь?
Она рассмеялась. — Ни разу в жизни? Да мы с ним только то и делаем, что ругаемся!
— Что-то я такого не припомню, — недоверчиво протянула я.
— Да вот не хватало нам еще при тебе разногласия выяснять! — проворчала она. — Я, Татьяна, с твоим отцом наедине спорю и наедине же ему свое мнение высказываю и свою правоту доказываю. И поверь мне, тогда он ко мне прислушивается. Потому что знает, что в присутствии других я ни перечить ему не стану, ни решения его — наши общие, между прочим — оспаривать.
— Ну, мы тоже наедине ругаемся, — буркнула я.
— А вот это хорошо. — Она одобрительно кивнула. — Супружеские споры только между супругами должны оставаться, а сор из избы выносить — только всем показывать, что ты за хозяйка.
Что-то у нее сегодня даже привычные поучения как-то иначе звучат. Они, вроде, и безликими остались, как в учебнике, но и что-то личное в них появилось. Вот верится мне сейчас, что она со мной своим опытом делится. А может, я просто уже и сама заметила, что есть моменты, когда мой ангел мои слова как-то иначе воспринимает — слышит их лучше, что ли.
— А насчет терпишь… — продолжила мать после непродолжительного молчания. — Во-первых, твой отец обычно оказывается прав…
— Да в чем прав, мама? — не выдержала я. — В том, что тебя под себя подмял? В том, что у тебя и жизни-то своей нет?
— А ты отцу не судья, — резко оборвала меня она, и я почувствовала, что границы позволенного расширились, но не беспредельно. — Да и мне — тоже. И жизнь мне не своя нужна, а семейная. С твоим отцом, в первую очередь. И с тобой, конечно, пока ты маленькая была, но сейчас ты-то уже выросла. Своей жизнью живешь. И мы тебе, между прочим, не мешаем.
— Да?! — воскликнула я.
— Я тебе так скажу, Татьяна. — Она пристально посмотрела на меня. — Если бы твой отец всерьез решил тебя… подмять, как ты выразилась, ты бы пикнуть не успела. У нас с ним чуть до драки не доходило, пока я его уговорила оставить тебя в покое.
У меня в самом прямом смысле слова отвалилась челюсть. — Да вы же мне постоянно — постоянно! — твердите, что я все неправильно делаю…
— А вот мнение свое высказывать ты нам не запретишь, — перебила она меня. — Надеюсь.
Мне очень хотелось спросить ее: «А как насчет — к месту?», но я решила сдержаться. Чтобы не испортить столь неожиданно доверительный разговор.
— Чтобы закончить с этим, — продолжила она, — твой отец имеет полное право уважения от своей семьи требовать, поскольку он все в жизни сделал, чтобы этой самой семье жилось хорошо. У меня вот отец был, который домой, как медведь в берлогу, приходил.
Я затаила дыхание. Дедушек и бабушек своих я никогда не знала. Они умерли, когда я была еще маленькой. Может, мы и навещали их, но никаких воспоминаний у меня не сохранилось. По крайней мере, на каникулы меня к ним никогда не отправляли.
— Ничего его ни в доме, ни в семье не волновало, — говорила тем временем мать, — хоть потоп. Поужинал под стопку водки — и спать. Потом, правда, стопкой дело уже не обходилось. И сам рано умер, и мать туда же загнал — она и работу, и дом, и детей на себе тянула, ненадолго ее хватило. И когда в моей жизни появился твой отец, я вдруг поняла, что у меня может быть другая семья. В которой я на мужа опереться смогу; в которой он работать будет, рук не покладая, чтобы я над каждой копейкой не тряслась. А мое уж дело будет — такой дом построить, чтобы ему хотелось туда возвращаться.
Мне вспомнился наш с ангелом недавний разговор о доме. В мой дом ему определенно хочется вернуться, подумала я с удовлетворением. В мой — или в тот, что мне родители оставили? Может, в нем до сих пор материн дух витает — а я здесь не причем? Очень мне не понравилась эта мысль. Точно нужно будет попробовать обжить его квартиру — посмотреть, на что я способна. Да еще и проверять свои таланты придется в рекордные сроки — раз он уже начал людей в гости приглашать. Ну, почему всегда так получается, что мне приходится следовать его решениям? Хотя, с другой стороны, решение это — действительно неплохое: такую квартиру обживать — одно удовольствие. Может, права мать? Может, нужно акценты расставлять иначе? Может, главное — не то, что приходится следовать, а то, чему приходится следовать?
— Мам, а почему ты со мной раньше об этом не разговаривала? — спросила я. — Ну, хотя бы, когда вы с отцом из-за меня ругались? Я ведь поддержать тебя могла…
— Э нет, Татьяна, — тут же перебила она меня. Так, я не злюсь — в конце концов, сейчас она меня на второй фразе перебивает, а не после первого слова. В жизни нужно уметь радоваться и малым достижениям. — На мужа жаловаться — это последнее дело. Я когда таких страдалиц слышу, всегда спросить хочу: «А что ж ты не сделаешь из подлеца молодца-то — вместо того, чтобы ныть?». А уж детей перетягивать, как канат, на свою сторону — и подавно. Так ни к одному из родителей уважения в детях не останется.
— Ну, хорошо, не об этом, — уступила я. — Но почему ты со мной вообще раньше ни о чем не разговаривала?
— Да я-то разговаривала, — усмехнулась она. — Как могла. А вот слушала ли ты — это другой вопрос. Ты же у нас всегда все лучше всех знаешь. Вот в этом, пожалуй, и была наша ошибка.
На этот раз у меня не просто отвалилась челюсть — она отвалилась и громко заявила о своем твердом намерении оставаться в таком положении до конца моей жизни. Мои родители делали ошибки?! Я, конечно, знала, что они их делали — но они это признали? Пусть даже только одну? Сейчас главное — не спугнуть в матери это настроение; пусть скажет, какую именно ошибку она уже увидела, а там глядишь, и мне удастся добавить пару-тройку… В список тем для обсуждения… Мне-то уж точно виднее, где они со мной ошиблись…
— Ошибка? — осторожно переспросила я.
— Я сказала — пожалуй, — подчеркнула она, гася мои воспылавшие надежды. Ничего-ничего, сдаваться еще рано. Как там она говорила — к месту нужно свое мнение высказывать? Пусть говорит — а я буду искать это место. — Мы с отцом каждый день старались облегчить друг другу жизнь. И с тобой так поступали. Подход у нас был очень простой — у тебя в жизни все должно быть самым лучшим. Одежда, питание, образование, атмосфера в доме… А получилось, что ничего другого не зная, ты и не могла свою жизнь ни с чем сравнить. И решила, что лучшее — это нормально. И ценить его совершенно необязательно. А вот критиковать…
— Да я ценю, мама, — загорелась я, — я очень ценю. И благодарна вам совершенно искренне — за все. Но ведь говоря о самом лучшем, ты только материальные вещи и вспоминаешь…
— А о душе, Танечка, на голодный желудок не очень-то думается, — опять перебила она меня, но опять не сразу. Похоже, достижение закрепляется. Или я быстрее говорить начала? — О чем ты не знаешь. И слава Богу. Этого мы и добивались.
— Да я не об этом, — заговорила я, на всякий случай, еще быстрее. — Но нельзя же детей, как орхидеи в оранжерее, растить — только условия им благоприятные создавать. Вот ты говоришь — атмосфера в доме… Я только сейчас начинаю понимать, как в нашем доме все непросто было, а ведь раньше мне казалось, что меня роботы воспитывают…
— А вот учить меня не нужно, — оборвала меня мать. — Поздно. Тебя мы уже воспитали — и, похоже, неплохо, раз ты такая умная выросла. А если у тебя другие представления… Вот на своих детях и посмотришь, лучше они наших или нет.
Так, ладно, первый тур настоящего знакомства прошел с невероятными результатами — по крайней мере, с моей стороны переговоров. Не нужно форсировать события. Впереди у нас долгая жизнь и множество встреч… Черт, нужно квартирой его как можно скорее заниматься. Вот я бы первым делом занавески там сменила — что-нибудь поярче, чтобы оживить эту однообразную жизнерадостность. В голове у меня закрутились мысли, впавшие было в ступор от вечера откровений.
— Да что ты, мама, — миролюбиво ответила я, — когда это я тебя учить чему-нибудь пыталась? И в мыслях ничего подобного не было.
Она хмыкнула. У меня мелькнуло подозрение, что процесс раскрытия глаз противоположной стороны на совершенные ошибки может оказаться взаимным. Я поежилась. Ну и ладно, я все равно окажусь в более выигрышном положении — я-то к их критическим замечаниям уже давно привыкла.
В этот момент из столовой до нас донесся недовольный голос отца: — Люда, мы чай будем сегодня пить или нет?
Я ринулась было из кухни — мать перехватила меня на пороге. В самом прямом смысле слова за шиворот. Развернув меня лицом к столу, она сказала: — Поднос. Чашки. Блюдца. Ложки. Заварник. И сахарница. И аккуратно, — добавила она, когда я принялась со звоном нагружать поднос посудой.
Когда, уже с подносом в руках, я была в двери, она бросила мне вслед: — И вернешься за чайником. А я пока торт порежу.
Влетев в столовую, я быстро окинула взглядом поле сражения. Судя по всему, я подоспела к тому моменту, когда противоборствующие стороны подсчитывают потери и пытаются вспомнить, что же собственно вызвало вооруженный конфликт. Физические потери на первый взгляд не просматривались. Отец с ангелом сидели на своих местах с одинаково глубокомысленным выражением на лицах и с руками, лежащими прямо ними на столе — что, как известно, является знаком открытости намерений и серьезного отношения к собеседнику. Похоже, обошлось — с таким видом обычно сидят за столом переговоров о перемирии. Предпочтительно долгосрочном — и с возможностью обмена пленными.
Метнувшись за чайником, я вернулась в столовую вместе с матерью, которая торжественно водрузила на стол торт.
— Ну, что, пора, пожалуй, и к сладкому перейти, — сказала она, переглянувшись с отцом.
Возможно, я все еще была под впечатлением разговора на кухне, но мне показалось, что в этом коротком взгляде отец с матерью успели обменяться рядом весомых и аргументированных идей по поводу продолжения разговора. Это что, мне тоже с ангелом придется столько лет прожить, прежде чем он научится меня с одного взгляда понимать? А сейчас что мне делать? Мысли он мои читать не умеет, настроение только в самой непосредственной близости чувствует, пререкаться с ним нельзя, мнение свое высказывать — тоже, пока подходящий момент не возникнет… Я же не выдержу — столько молчать!
— Ну что ж, — заговорил отец, откидываясь на спинку стула, — дело вы затеяли хорошее. Непростое — семья не в ЗАГСе создается, в день свадьбы — но хорошее. Мы вам поможем…