Дома, после ужина, он снова вернулся к этому разговору.
— Ты можешь мне объяснить, почему ты считаешь, что Тоше нужно занять выжидательную позицию? — неожиданно спросил он, когда мы домывали посуду.
— А что тебя смущает? — осторожно поинтересовалась я, не решаясь поверить своим ушам.
— Да пассивность эта! — поморщился он, вытирая последнюю тарелку. — С одной стороны, я и сам помню, что мне ничего другого не оставалось, когда ты в свой мир ныряла; но с другой — если бы я ждал всякий раз, когда ты дуться на меня начинала…
— Да это же совсем другое! — воскликнула я. — Я же знала, кто ты — вот тебе и следовало вести себя, как ангелу; а для Гали он — обычный человек.
— Вот и объясни мне человеческую точку зрения, — попросил он. — Пошли в гостиную?
Нет, только не в гостиную! Там все разговоры официальный характер приобретают. Для задушевных бесед кухня в самый раз подходит. Или спальня. Там у нас всегда, с самого первого момента, откровенно разговаривать получалось.
— Понимаешь, для Гали Тоша — обычный молодой человек, — начала я, когда мы устроились, наконец, на кровати. — Не слишком яркий, не особо интересный, совсем молодой и не очень-то обходительный. Он недавно познакомился с ней, проводил сколько-то раз домой и почему-то решил, что имеет на нее какие-то права. И теперь, когда она всерьез увлеклась кем-то другим, этот горе-ухажер изводит ее булавочными уколами.
— Он, по-моему, никогда не изображал из себя ухажера, — натянуто произнес мой ангел.
— Когда он настаивает на продолжении знакомства, ни мало не интересуясь ее желаниями, он именно так и выглядит, — возразила ему я. Кто лучше людей знает?
— И что же даст ему выжидание? — спросил он скептически.
— Не просто выжидание, а спокойное и дружелюбное, — уточнила я, и, подумав, продолжила: — Хорошо, давай с начала и в общем, не переходя на личности. Людям случается ссориться и расходиться. Особенно мужчине и женщине.
Он хмыкнул.
— И самое худшее, что может сделать один из них — либо начать прохода другому не давать, либо в упор его не видеть. Что, в сущности — одно и то же, поскольку такой человек перестает вести себя как равный тому, другому. Он либо пресмыкается перед ним, умильно снизу вверх поглядывая; либо холодно и презрительно взирает на него сверху вниз. В обоих случаях другому человеку такие эмоциональные, зачастую истерические выбросы не доставляют ничего приятного, поэтому он и старается держаться от них подальше.
— Главное, значит — свой покой уберечь? — прищурился он. — А поговорить с ним по-хорошему нельзя?
— Говорить по-хорошему можно, когда чувствуешь себя на равных, — возразила я. — Поэтому лучшим выходом в том случае, когда тебе предпочли другого, является шаг в сторону. Не низвергнуться в пучину какую-нибудь и не взвиться под небеса — отойти в сторону и остаться на той же высоте над уровнем моря. Начать общаться приветливо, спокойно, вежливо, как с соседями — на известном расстоянии.
Что-то мне не нравится этот пристальный взгляд. Я-то с ним о достоинстве говорю, а вот что он слышит? Пора заканчивать с откровенностью, а то не я от общества, а оно от меня откажется — за разглашение профессиональных секретов.
— Умение устоять на ногах всегда уважение вызывает. — Напоследок я решила свести разговор к шутке: — А если еще и изящную позу при этом занять — то даже и интерес.
Он довольно долго молчал. Потом тряхнул головой и сказал: — Ладно, я понял. Но ты согласна, что у нашей проблемы, кроме человеческой, есть еще и ангельская сторона?
Такого поворота я не ожидала. А почему, собственно, не ожидала? Не знаю. Наверное, мне казалось, что, поскольку все события разворачиваются здесь, на земле, то и подходить к ним нужно с нашей точки зрения. А ангелы со своим видением пусть уж там, в высях распоряжаются. Главное, вслух об этом не ляпнуть — а то он мне даст покомандовать до конца жизни, а потом целую вечность будет реванш брать.
— Разумеется, — кивнула я со слегка удивленным видом.
— Тогда представь себе, в каком положении оказался Тоша, — начал он, и запнулся: — Ты помнишь, в каких случаях ангела-хранителя отзывают?
— Когда человек от него отказался, когда он подверг человека опасности и… — Я напрягла память, но в ней ничего больше не всплывало.
— … и когда человека больше не имеет смысла хранить, — подсказал он мне.
Ах, да — я помню; эта ситуация на меня еще тогда, в самом начале огромное впечатление произвела. Не имеет смысла!
— Он пытался с ней разговаривать, — снова заговорил он. — Она его, словно пустое место, обходит. Вежливо. И сейчас это — не детский бойкот, как ты выразилась; он просто не хочет, чтобы она ему в лицо сказала, что он ей больше не нужен. С другой стороны, ничего не делать… Эта твоя Галя, как мне кажется, спит и видит, как бы ей в пеленки и кастрюли закопаться и мужу поддакивать. До того, как он слово скажет. Так скоро и хранить будет нечего.
Я решила сдержать эмоциональный выброс и продолжить — с достоинством — искать выход из положения.
— А может, ему взять и признаться ей во всем?
— Не думаю, — покачал он головой. — По-моему, поздно уже. Она ведь — не ты, ее к этому готовить нужно, а у нас уже больше времени на это нет. Ей такое с бухты-барахты выложи — шок гарантирован. Опять же его отзовут. Ты себе даже представить не можешь, какая это травма для ангела — хоть работу бросай…
Эмоциональный выброс перестал считаться с моими благими намерениями.
— Что-то я не поняла — тебя Тошина карьера больше интересует или Галино будущее?
— И то, и другое, — огрызнулся он, — но, в отличие от тебя, я знаю, чем это может кончиться для ангела.
— Может, ты даже боишься, что и тебя отзовут? — Под напором личного выпада сдерживающие барьеры достоинства окончательно рухнули. — Как не оправдавшего доверия? В клерки куда-нибудь переведут — бумажки с места на место перекладывать?
— А тебе, надо понимать, плевать, если меня отзовут, — процедил он сквозь зубы, — лишь бы Галя продолжала жизни радоваться?
Нет ничего лучше несправедливого обвинения для восстановления рухнувшей плотины самоуважения.
— Нет, не плевать, — сдержанно ответила я. — Я просто не понимаю, почему люди должны отказываться от радостей жизни, чтобы ангелы могли беспрепятственно строчить доклады об успешно проведенной работе.
— А я не понимаю, — тут же подхватил он, — почему ангелы должны подстраиваться под любые человеческие капризы, выворачиваясь наизнанку ради сиюминутной блажи.
— Ну, и спокойной ночи, — буркнула я, отворачиваясь.
— Ангелам спокойные ночи не грозят — благодаря людям, — донеслось из-за моей спины.
Я не стала на это отвечать. На что мне потребовались все силы и многократное повторение в уме давней народной мудрости: первым замолкает более умный.
Этот разговор внес полную сумятицу в мою душу. Добрый месяц я словно из бурного океана на берег пыталась выбраться — только-только ногами дно нащупаешь, как тебя обратной волной назад в пучину затягивает.
Сначала мне очень хотелось надрать Тоше уши. Ведь сам же, своими руками разрушил то, что мы помогли ему построить! Скучно ему, понимаешь, было с недалекой простушкой — чудеса техники его в восторг приводили. Вот она и показала ему, что неинтересных людей не бывает; нужно только угол найти, под которым даже невзрачная с виду стекляшка засверкает бриллиантом чистейшей воды. А Денис вот не поленился, нашел его — и нечего теперь обижаться, что сияние ее не на тебя направлено. Нужно мне повнимательнее присматриваться к тому, как Денис это делает, чтобы, став ангелом-хранителем, не забыть о том, что в каждом человеке — пусть даже очень глубоко — ангел прячется; нужно только уметь разглядеть его. Эти их отцы-архангелы не стирают, по-моему, из человеческой памяти ту информацию, которая в будущей работе может пригодиться.
Хорошо, что Тоша мне пару дней на глаза не попадался. И не звонил почему-то. По крайней мере, мне. Ну, конечно, зачем ему с глупым человеком советоваться, если мудрый коллега под боком имеется! Но в четверг, вернувшись в офис после обеда с Галей (накануне Денис учил ее играть в бильярд, и она целый час рассказывала мне, как он пытался ей поддаваться, и как из этого ничего не вышло), я обнаружила у себя на столе записку с одним, написанным каракулями словом: «Спасибо», под которым стояла буква Т. А, дошло, значит, все-таки, что необязательно на человека двадцать четыре часа в сутки влиять — он и сам в состоянии лучше и добрее становиться, если у него на душе светло. Три дня, однако, понадобилось высокоразвитому ангелу, чтобы такую элементарную истину понять.
В пятницу Тоша опять появился на работе — и какой-то другой. Он с самой первой встречи напоминал мне тезку из мультика, но вначале это был какой-то перепуганный Антошка, затем неловкий и нахохленный, а в последнее время и вовсе надутый, как бурундук. И только сейчас он вдруг стал настоящим — веселым, задиристым, бесшабашным каким-то. У Гали в тот день завис компьютер. Она пыталась справиться сама, даже мне ничего не сказала, но когда я заметила, что у нее работа стоит, я твердо сказала ей, что нечего валить в одну кучу личные пристрастия и производственный процесс, и позвала Тошу. Он подошел, устранил неполадку, объяснил Гале, что случилось, и показал ей, что делать в следующий раз. И отошел, небрежно кивнув на ее «Спасибо». Отошел к моему столу.
Склонившись над экраном, он сказал: — А у тебя здесь все в порядке? Дай-ка гляну.
— Тоша, ты — молодец, — тихо сказала я, прикоснувшись к его руке, лежащей на мыши. — Чего не звонил-то?
— Татьяна, ты не должна выполнять за меня мою работу, — также тихо ответил он, не отрывая глаз от экрана. — И так спасибо тебе огромное, что по шапке мне надавала.
— Да я же помочь хотела, — растерялась я.
— Вот я и говорю — спасибо, — усмехнулся он. — Не знаю, как вам, а нам, похоже, нужно время от времени мозги вправлять, чтобы не зазнавались.
Под конец голос у него чуть дрогнул, и я, совершенно неожиданно для себя, вдруг выпалила: — Тоша, если у тебя что-то случится… что угодно, даже если тебе выговориться захочется… звони мне, не задумываясь. В любое время. Хорошо?
— Хорошо, — ответил он, и впервые глянул прямо на меня. В глазах у него… глубоко, правда, стояла такая тоска, что у меня сердце защемило. Да какое они имеют право, эти отцы-архангелы, из человеческой памяти такие моменты стирать! А потом еще и отдельных ангелов — в такой-то амнезии — назад к людям посылать! Нет, пойду я, наверно, потом этих самых отдельных ангелов — хранителей — обучать. Тому, что люди — это не набор биографических фактов, не роботы запрограммированные; им иногда такое в голову приходит, что они сами себя удивляют. Вот и приходится им не только действовать, но и думать, и чувствовать по ситуации — меняться, адаптироваться, развиваться, одним словом. Чему у них неплохо бы и поучиться. Так же, как и терпению, и умению как признавать свои ошибки, так и чужие прощать.
Заметив явные перемены в Тоше, я решила еще раз попробовать поговорить о нем с Галей. Ничего из этого не вышло.
— Татьяна, я понимаю, что он — ваш с Анатолием друг, но я-то здесь причем? — Она даже договорить мне не дала.
— А тебе нет? — спросила я напрямик.
— Нет, — отрезала она. — Даже не приятель. Так, знакомый. Сотрудник в последнее время. И не надо мне рассказывать, что он переживает из-за того, что меня больше провожать домой не нужно. Я у него никогда особого интереса не вызывала.
— А вот здесь ты неправа, — заметила я, начиная раздражаться. Откуда ей знать, переживает он или нет, если она его даже не замечает?
— Татьяна, скажи мне, пожалуйста, зачем тебе это нужно? — прищурилась она.
— Что — это? — не поняла она.
— Мальчишку этого на шею мне вешать, — бросила она, поджимая губы.
— Галь, ты чего — совсем с ума сошла? — оторопела я.