Мы медленно пошли к концу парка, и я приступил к своему отчету — где меня держали, где меня расспрашивали, кто расспрашивал, о чем… Я отвечал на ее вопросы довольно неохотно — мне постоянно приходилось помнить о том, что наша терминология (подопечные, нарушение целостности личности, непрямые методы воздействия, риск утечки информации при прямом контакте и прочее) человеческому уху может показаться довольно обидной. Но, вспомнив о своих ответах, я оживился. Мне было приятно сообщить ей, что я — честно и открыто — признал ту огромную роль, которую сыграла она в благополучном исходе моей оплошности. Вот так, в отличие от нее, я умею вслух признавать достоинства других! А то сомневается она…
Когда я добрался до того места в рассказе, где мне предложили повышение, мы добрались до конца парка. Очень хорошо! Теперь моя очередь слушать — и думать заодно, как осторожно подать ей свои размышления над теми двумя предложениями новой работы. С нее станется и в этом усмотреть некие коварные замыслы!
Услышав, что она поначалу устроила ангелу, заменявшему меня, я от души развеселился. Всерьез навредить ему она, конечно, не могла, но попотеть заставила-таки! Вот-вот, пусть знает, что есть люди, которым не все равно, кто их хранит; пусть запомнит — и в докладе отметит! — что с Татьяной, кроме меня, никто не справится…
Но она уже перешла к рассказу о двух последующих днях, когда она не только максимально облегчила ему жизнь (Черт бы его побрал!), но и бросила все силы на совершение благородных поступков, надеясь, что они станут теми белыми шарами, которые сдвинут чашу весов в сторону благоприятного решения моей дальнейшей судьбы. Я задумался. А может, она действительно помогла мне; может, ей действительно удалось достучаться как-то до контрольной комиссии (возможность чего я высмеял — слава Богу, мысленно); может, она действительно смогла дать им понять, что мое место здесь, на земле, рядом с ней? А я хвост веером распустил — чудеса изворотливости он, видишь ли, сотворил… Нет, рядом с такой женщиной действительно можно горы свернуть — она и подвигнет, и поможет незаметно, и выслушает с улыбкой, когда хвастаться начнешь…
Затем она стала рассказывать мне о двух последних днях, когда, смирившись со своим поражением, принялась старательно не забывать меня… У меня горло перехватило. Я ей смирюсь! Навстречу ей, понимаешь, не пошли — и что? И все? Все пропало? А я там, что, подушкой вышитой на диванчике лежал, ждал безропотно, чем закончится схватка титанов? Смирилась она… Я же — вот он, вернулся! И на белом коне, между прочим! И будет она со мной жить долго и счастливо, и умрем мы в один день, и станет она у меня потом ангелом-хранителем; а я — пока ее готовить будут — подыщу нам на земле семейную пару, которым одновременно ангелы-хранители понадобятся, и будем мы их вместе хранить, а там… Чем черт не шутит — подвернется случай, материализуемся и будем дружить… семьями.
Я вдруг осознал, что крепко обнимаю ее — посреди бела дня, в этом парке, среди толпы народа… и, честно говоря, мне абсолютно плевать, кто из коллег за этим наблюдает. Все равно ничего сделать не смогут!
Чего нельзя было сказать о Татьяне. Она вдруг начала вырываться — так, словно отбивалась от убийцы-насильника. Ох, ты… может, я ее придушил… в порыве? М-да, похоже, был все же некий плюс в защитных рефлексах. Я отпустил ее, не отводя, на всякий случай, далеко руки. Мало ли — вдруг в обморок сейчас хлопнется или бежать кинется… Нет, вроде ни то, ни другое. Руку только почему-то вперед выставила и смотрит на меня внимательно — похоже, готова выслушать меня.
— Татьяна, выходи за меня замуж, а? — сказал я.
Она отчаянно заморгала (О боже, только не слезы!) и вдруг произнесла тоненьким голоском: — Подожди.
Что? Я даже на шаг от нее отступил. Что подожди? Чего подожди? Сколько ждать можно? Сколько я уже ждал, пока буду иметь право сказать ей это?
Но она уже бормотала что-то — быстро и невнятно. Но самое главное я все же разобрал — она не может говорить об этом при посторонних. Да кто же против-то?
— Пошли домой, — с готовностью согласился я.
Но она заявила, что я все еще не все ей рассказал. Ах, да, вспомнил я — о повышении. А я же так и не успел продумать, как ей об этом рассказывать… И вдруг я понял, что ничего не нужно продумывать — нужно просто рассказать ей все, как было; все — что мне предлагали, что я об этом думал, что при этом чувствовал, на что надеялся и чего опасался — так же, как только что открыла мне свою душу она.
Так я и сделал. Услышав о моих размышлениях о том, какое из двух предложений могло бы принести больший шанс хоть изредка навещать ее на земле, она вдруг взяла меня под руку и крепко прижалась к ней. Замечательно! Ей, значит, можно за меня руками держаться, а мне стоит только руку протянуть… либо брыкаться начинает, либо еще лучше: головой в нос. Вот пусть только скажет сейчас что-нибудь! Я высвободился из ее рук (Вот пусть почувствует, как мне было приятно), обнял ее за плечи (Голову на всякий случай лучше повыше пока поднять) и… тут же почувствовал ее руку у себя на поясе. Ммм, прямо как в тот первый раз, после поездки к Свете… И идти даже можно. И она у меня прямо под рукой. И до головы моей, по-моему, не дотянется…
В общем, закончил я свой рассказ — как раз когда мы опять к забору подошли. И что бы вы думали? Выяснилось, что она уже давно свой рассказ закончила и больше ей говорить не о чем. Я круто развернулся назад (и нечего упираться — сейчас мы идем назад, и мой черед спрашивать) и напомнил ей, что ничего еще пока не слышал о ее разговорах с Галей — нашим дополнительным заданием, между прочим.
Информация, которую рассказала мне Татьяна, оказалась, однако, довольно интересной. Два внутренних голоса? Если ей один голос что-то нашептывает — тогда все понятно, случай классический. Когда ангел-хранитель начинает метаться в истерике и криком кричать, тогда у его человека и появляется этот самый внутренний шепоток — вместо разумных мыслей. Вот же идиот! Точно растерялся, не знает, что делать, и уже за любые методы хватается. Не удивительно, что Галя в своем рассудке сомневаться начала. Но два-то откуда? Может, это не у нее, а у него раздвоение личности? Сам себе проблему создает; сам ее и решает потом — героически? Но как же его к нам тогда пропустили? Или он уже здесь, на земле, свихнулся, не выдержав одиночества и напряжения? Вот еще новости — я же не свихнулся? А может, это Галино подсознание ему палки в колеса вставляет…?
Татьяна с ходу отмела мои предположения. Опять «Нет» на все, что я говорю? Отлично! Ты посмотри на нее — защитницу чести и достоинства ангелов! Я уже не могу высказать, что думаю о коллеге-неудачнике! Лучше бы она своего ангела ослом каждые пять минут не называла и не оскорбляла его недоверием еще чаще! Галю она, понимаешь, лучше, чем я, знает! Она все, что угодно, лучше, чем я, знает! Кто из нас не в первый раз на земле работает — с этим самым человечеством? Кто из нас — психолог, в конце концов? Вот кстати, как психолог я и могу с Галей познакомиться. А там приглядимся…
Татьяна, похоже, вняла, наконец, голосу здравого смысла. Осознала, что это дело нам, конечно, поручено, но в списке этого «нам» на первом месте мое имя стоит — как опытного профессионала, не единожды уже доказавшего уровень своей подготовки… И вообще, когда она моими земными делами командует, я же не вмешиваюсь! Так пусть мне ангельские оставит! Э, черт, Галя же — не ангел. Так, об этом не надо. Молчит, не спорит. Что-то меня это уже тревожить начинает…
Татьяна вдруг сказала: — Слушай, время-то уже к вечеру. — Ох, ты, действительно, шесть часов. Часы мне, как всегда, были не нужно, но я все же взглянул на руку, лежащую у нее на плече — притянув ее, словно ненароком, к себе. — Давай в магазин сходим, а там и домой, ужинать. — О, домой звучит просто великолепно! Ужинать! А потом… Я, между прочим, ничего не забыл — у нас на вечер большой разговор остался. — А завтра…
Все мое хорошее настроение как рукой сняло. Завтра я бы с удовольствием дома остался. Последний же выходной, честное слово! Но Татьяна уже говорила про какой-то пляж…
Пляж? Опять она что-то новенькое придумала! Да что же ей на месте-то не сидится! Правда, слова ее про «купаться» мне понравились. Очень, знаете ли, приятные ассоциации возникли. Что значит — рановато? Это для кого вода холодная? С другой стороны, что же она раньше туда не ездила, если теперь об этом… пляже с таким восторгом говорит?
Татьяна удивленно глянула на меня: — Так мне раньше не с кем было ездить!
Я снова приободрился. Если на пляж нужно ездить с кем-то, значит, там не исключена возможность опасности. Я был бы очень не против начать хранить ее по-настоящему — если уж не получается дома остаться. Решено — завтра едем на этот волнующе интригующий пляж, где можно купаться и куда не ездят в одиночку!
На завтра же Татьяна и разговор о Гале перенесла. Ах, там еще и посторонних ушей не будет! И глаз, можно надеяться, тоже. Ни человеческих, ни ангельских. Если нам удастся оказаться на свежем воздухе и наедине — не то, что в этом парке… Тогда я, пожалуй, о чем угодно говорить готов. Некоторое время. И после того, как мы поговорим — сегодня — о более важных вещах…
Татьяна вновь замолчала, уйдя в свои размышления. Уже, наверное, тактику строит, как увиливать от сегодняшнего разговора. Судя по тому, сколько мне потребовалось времени и сил, чтобы выдавить из нее признание в том, что я ей небезразличен… Я ей увильну! Я ей уже показал однажды, что на ее человеческое упрямство у меня есть ангельское терпение и настойчивость, что водить ангела за нос — по крайней мере, долго — даже ей не… Я вдруг вспомнил, как она меня вынудила обманом и чай пить, и картошку есть… Да пойдем мы сегодня в магазин или нет?!
В магазине Татьяна совсем притихла. Я воспользовался этим редким моментом, чтобы подойти к делу заготовки продуктов с должной серьезностью и обстоятельностью. В целом, даже неплохо, что у нее холодильник пустым оказался — открыв, таким образом, для меня широкое поле деятельности в магазине. Поскольку в прошлые наши приходы сюда Татьяна так и не смогла дать мне исчерпывающие ответы по сравнительной характеристике тех или иных молочных и кондитерских товаров, я решил обратиться за профессиональным советом к продавщице. Она любезно откликнулась на мою просьбу… и вдруг я обнаружил, что Татьяна отошла к другому отделу и уже говорит с продавщицей, тыча пальцем в стеклянную витрину. Могла бы, между прочим, вместе со мной послушать объяснения специалиста! Никакого стремления расширить свой кругозор! Ладно, я ей сам потом его расширю. Перспектива оказаться более сведущим, чем Татьяна, в области еды привела меня в отличное расположение духа.
Она уже возвращалась, демонстративно держа перед собой пакет с чем-то — неброско коричневато-телесного цвета. Мои мысли сами собой метнулись в шоколадно-орехово-сливочном направлении… Все также нарочито она положила это нечто в корзинку и с вызовом глянула на меня. Который только-только вошел во вкус углубления своих гастрономических познаний. Теоретических, разумеется. Что бы это ни было, есть его она меня не заставит. По крайней мере, здесь. А любопытство еще никому в вину не ставилось.
Я спросил у нее, что она положила в корзинку.
— Мясо, — коротко ответила она, и я оторопел. Мясо? А почему оно такого странного цвета и… не расползается кровавым пятном?
Татьяна бросила на меня многообещающий взгляд и произнесла с тихой угрозой: — Попробуешь — узнаешь.
Понятно. Могла бы и повежливее то же самое сказать, если уж объяснять не умеет. И чего, спрашивается, она обижается, когда продавщицы ей в ответ фыркают, если от нее самой волна агрессии девятым валом катит? Слава Богу, что хоть только в магазине. Так, нужно идти отсюда поскорее.
В овощном отделе меня встретили старые знакомые. Я быстро наполнил корзинку даже с виду аппетитными овощами, с удовольствием ощущая рукой их упитанность и сочность. Фруктов бы еще… Вон яблоки, например, так и просятся в рот, и пахнут почти так же, как все в Татьяниной ванной… Да ладно, некуда уже — в следующий раз две корзинки возьму. А сейчас домой — и быстро!
Но Татьяна вдруг дернула меня за рукав, сказав, что дома заканчиваются чай и кофе. Ну, конечно, об этом она не забыла; а то, что ничего к чаю в доме почти неделю не было — это ей все равно! Вот взять сейчас и спросить — что бы она без меня делала? Нет, лучше не надо. А то еще заявит, что не может без меня это свое… странное мясо есть. С нее станется.
У чайно-кофейного ряда меня опять словно к полу пригвоздило. Да изучу я когда-нибудь этот магазин или нет? Мне же на это жизни не хватит! Когда мы проходили по знакомым отделам, у меня прямо плечи расправились — как-то увереннее себя чувствуешь, когда знаешь, куда смотреть и что спрашивать. И вот — на тебе! Оказалось, что в двух шагах очередные дебри Амазонки притаились в засаде. И что теперь? Опять блуждать наобум, выход на ощупь отыскивая?
В этом вопросе Татьяна отказалась помогать мне даже незаметно. Она сделала приглашающий жест в сторону бесконечного ряда и очаровательно улыбнулась, пробормотав что-то о привкусах. Ах, так? Ну что ж, привкусы — это как раз по моей части. Читать, между прочим, я тоже еще не разучился. Сейчас почитаем, представим себе — благо, какой ни какой опыт уже имеется… Обалдеть! Какой, спрашивается, привкус может иметь чай под названием «Цветок страсти»? Нет, вот это мне точно не нужно. А чем крупно листовой отличается от мелко листового? Уж точно не привкусом, если эти листья с одного и того же куста срезаны! Ага, вот еще «Послеобеденный»… Нет, нам это не подходит — мы чай по вечерам пьем…
И наконец… Вот. Вот я всегда знал, что упорство и вера в свои силы всегда вознаграждаются. Перед моими глазами оказались коробки с простыми и понятными надписями — «С привкусом персика», «С привкусом малины», «С привкусом… Вот и решение моих проблем. Вот так можно — одним махом — и чай купить, и фрукты. Заодно, кстати, и разберусь, чем вторую корзинку в следующий раз наполнять.
Взяв на пробу четыре разные пачки, я повернулся к полкам с кофе. В мгновенье ока Татьяна оказалась рядом со мной и ткнула пальцем куда-то вниз: — Вот этот.
— Почему этот? — спросил я, оглядываясь направо и налево. Успешное решение чайной проблемы просто окрылило мое стремление к изучению непознанного. Здесь на всех пачках и банках тоже что-то написано. Почему бы не ознакомиться…?
Но Татьяна уже клала в корзинку выбранные ею кофе, ответив мне всеобъемлюще: — Потому что этот. Я всегда этот кофе пью. Тебе он тоже, по-моему, понравился.
Услышав в ее тоне знакомую окончательную нотку, я не стал настаивать. Нет-нет-нет, сегодня я спорить с ней не буду. Сегодня мне совсем не хочется, чтобы она заупрямилась, разозлившись. Сегодня она мне нужна в добродушном и податливом настроении. Сегодня нам предстоит важный разговор…
Я даже ужин сам приготовлю, решил я, когда мы подходили к дому. Во-первых, быстрее будет, да и потом… Не часто, согласитесь, бывает, когда желания твои полностью совпадают с долгом. Я должен проследить за тем, чтобы она поела, как следует, так? Я должен убедиться, что ее ужин разумно сбалансирован и должным образом приготовлен, так? Вот и я говорю. Да и свое удовольствие растянуть не мешает. Я уже предвкушал ощущение мясистости овощей, мягкости хлеба, недолгого сопротивления сыра под ножом, скользкой изворотливости масла… И запахи, запахи — дразнящие язык и небо обещанием скорого пиршества… Пожалуй, пару кусочков я в рот все же положу — нужно же попробовать, что я на стол ставить буду…
Опять нет! Да почему опять нет? Завтрак у меня, по-моему, очень неплохо вышел. Да был я уже сегодня в душе!
И вдруг она сказала, что ей хочется приготовить мне ужин. Я растерялся. Обида куда-то ушла, бросив на прощание неубедительно возмущенное: «Ну, почему ей всегда хочется делать именно то, что и мне?». На смену ей пришло… я не знаю, что это было. Мне всегда было трудно понять, что я чувствую, когда она смотрит на меня своими огромными лучистыми глазами — так смотрит. Мне вообще легче, когда она говорит — тогда я либо киплю от злости, либо умираю от смеха, либо кидаюсь со всего разгона покорять очередную вершину, которую она мне незаметно под нос подсунула…
Чувствуя, что еще минута такого молчания — и я позорно стеку на пол вязкой лужицей варенья, я ретировался в ванную. В самом деле, освежиться никогда не помешает…
Выйдя из душа и увидев томящееся в ожидании меня пиршество на столе, я окончательно смирился с потерей шанса подготовиться к нему. Да ладно — что за дискриминация, в самом деле: лишать язык удовольствия, когда нос и руки наслаждаются? Пусть уж все органы чувств принимают участие в празднике жизни! Я всегда был за справедливость и равноправие.
Не прошло и пяти минут, как я в очередной раз убедился, что решение не спорить с Татьяной никогда не было одним из лучших.
Она предложила мне попробовать… мясо.
Я мог бы поддаться.
Исключительно ради спокойствия в доме.
В котором сегодня мне нужна была обстановка мира и взаимопонимания.
Но она упомянула Анабель!
Это что — у нас новый образец для подражания появился? Потому что она дольше меня на земле живет? Или потому что она не знает, что такое смущение? Или потому что она к отцам-архангелам сама явилась за разрешением жить на земле в видимости? Или… потому что она своим Франсуа вертит, как хочет?!
Я рявкнул.
Не сдержался.
Но рявкнул коротко.
И почти сразу же пожалел об этом.
Для восстановления атмосферы мира и взаимопонимания я безропотно остался мыть посуду после ужина, в то время как Татьяна пошла принимать ванну. Где-то в глубине души я даже обрадовался. Вот она сейчас разнежится — ванна всегда действовала на нее умиротворяющее — а у меня будет минут пятнадцать-двадцать, чтобы обдумать, как вернуться к тому разговору, начатому в парке…
Через сорок пять минут я обнаружил, что, бродя бесцельно по квартире, постоянно оказываюсь у двери в ванную. Откуда не доносится ни единого звука. Что прикажете думать? Может, она время тянет, чтобы я рухнул от волнений, забыв о каких бы то ни было разговорах? Какое там рухнуть — у меня такое ощущение, что я сегодня вообще не засну! А может, она там заснула? Я ей засну! Люди должны спать в кровати. Под одеялом. И под моим неусыпным надзором. А может, она уже… сознание потеряла? Это же надо — в ванну на полный желудок, когда организм и так с перегрузками работает! С перегрузками, с перегрузками — я по себе чувствую. А может…?
О, Господи! Да я сниму завтра эту чертову дверь — ко всем чертям! Нечего мне баррикадироваться от меня — пусть вон шторкой прикрывается, если уж очень хочется. Мне через нее все равно все видно будет. Почти. У меня весьма некстати заработало воображение. А может, взять сейчас и зайти туда — проверить, как там дела? Не исключено, правда, что я тогда эту дверь прямо сегодня сниму — собственной головой. А если чуть приоткрыть ее и одним глазком… В конце концов, это — моя прямейшая обязанность: не спускать с нее глаз. Желательно обоих. Но что-то подсказало мне, что говорить мы в этом случае будем — долго и подробно — совсем не о том, чего бы мне хотелось. И только после того, как с меня сойдут поставленные ею синяки…
Когда, еще через пятнадцать минут, дверь в ванную чуть приоткрылась, я ринулся к ней в полной уверенности, что мне сейчас придется подхватывать безжизненное тело Татьяны, сумевшее — из последних сил — толкнуть эту дверь в надежде на помощь. Но из двери на меня глянуло ее лицо, сияющее тем самым покоем, которого я так долго сегодня добивался. Ах, она еще и сияет? Она округлила глаза и безмятежно поинтересовалась — а что, собственно, случилось?