Она вздохнула и принялась читать следующую эсэмэску. От мамы, которая лишь недавно научилась отправлять текстовые сообщения и наверняка ничего не знает насчет звонков раз в неделю, иначе никогда бы не оставила здесь дочь. Ведь правда?
«Малыш, мы думаем о тебе. Веди себя хорошо, ешь больше белка. Поговорим, когда сможем. Любим тебя, мама и папа».
Люс вздохнула и подумала, что родители не могли не знать. А как еще объяснить их унылые лица, когда она утром помахала им, стоя у школьных ворот, сжимая в руке спортивную сумку? За завтраком она еще пыталась шутить о том, как наконец избавится от жуткого новоанглийского акцента, который подцепила в Довере, но мама с папой даже не улыбнулись. Она-то думала, что они все еще сердятся. Они никогда не повышали голос, и Люс твердо знала: если когда-нибудь совершит действительно серьезный промах, они будут говорить с ней так же спокойно. Теперь она поняла, почему родители так странно вели себя сегодня утром. Просто сокрушались о том, что лишены любой связи с дочерью.
– Мы тут ждем кое-кого, – пропела воспитательница. – Ума не приложу, кто бы это мог быть.
Внимание Люс резко вернулось к коробке для запрещенных предметов, уже переполненной контрабандой. Некоторые предметы она даже не смогла опознать. Она кожей ощущала на себе пристальный взгляд темноволосого парня. А подняв глаза, отметила, что на нее смотрят все. Ясно, ее очередь. Она зажмурилась и медленно разжала пальцы. Телефон выскользнул из ладони и, уныло клацнув, упал на вершину кучи разнообразных предметов. Этот звук символизировал абсолютное одиночество.
Тодд и Габби направились к двери, даже не взглянув на Люс, а второй юноша повернулся к воспитательнице.
– Я могу показать ей тут все, – вызвался он, кивая на Люс.
– Это не предусмотрено нашим уговором, – воспитательница ответила быстро, будто ждала этих слов. – Ты вновь новичок. И это означает, что на тебя опять распространяются ограничения для новичков. Ты вернулся на старт. А если тебе не нравится, стоило, наверное, подумать, прежде чем нарушать условия досрочного освобождения.
Юноша бесстрастно замер. Тем временем воспитательница потащила Люс, напрягшуюся на словах «досрочное освобождение», к стене.
– Шевелись, – торопила она. – Койки!
И ткнула пальцем в окно, выходящее на запад, указывая на стоящее вдалеке здание из бетонных блоков. Люс увидела Габби и Тодда, бредущих к нему, и еще одного парня, нарочито замедлявшего шаг, будто нагнать их значилось последним пунктом в его списке дел.
Спальный корпус оказался огромным прямоугольным зданием, мощной серой глыбой. Глядя на тяжелые двойные двери, трудно было представить, что за ними существует какая-то жизнь. Посреди газона высилась большая каменная стела, на которой была выбита надпись «Общежитие “Паулина”». Собственно, Люс читала об этом на сайте школы. В подернутом дымкой утреннем свете здание выглядело еще уродливее, чем на унылой черно-белой фотографии.
Даже отсюда виднелась черная плесень, затянувшая весь фасад. Окна были перегорожены рядами толстых стальных прутьев. А это что?! Люс сощурилась. Колючая проволока поверх ограды вокруг здания?
Воспитательница заглянула в документы на планшете, перелистывая дело Люс.
– Комната номер шестьдесят три. Вещи пока брось в моем кабинете к остальным. Вечером разберешь.
Люс подтащила красную спортивную сумку к трем ничем не примечательным черным чемоданам. Машинально потянулась за мобильником, куда обычно записывала все, что нужно запомнить. Но когда рука нашарила лишь пустоту в кармане, она вздохнула и доверила номер комнаты собственной памяти.
Она по-прежнему не понимала, почему нельзя просто остаться с родителями. От их дома в Тандерболте до «Меча и Креста» меньше получаса езды. Как было бы прекрасно вернуться в Саванну, где, как любила говорить мама, даже ветер дует лениво. Медленный, спокойный ритм Джорджии подходит ей куда лучше, чем суета Новой Англии.
Школа «Меч и Крест» совсем не похожа на Саванну. Безжизненное, бесцветное место, куда ее отправили по решению суда. На днях она подслушала, как папа говорил по телефону с директором, кивая, словно рассеянный профессор: «Да-да, возможно, лучше всего будет, если за ней смогут постоянно присматривать. Нет-нет, мы вовсе не хотим вмешиваться в вашу работу».
Отец явно не понял, в каких условиях будут «присматривать» за его дочерью. Школа «Меч и Крест» больше всего походила на тюрьму строгого режима.
– А что вы говорили насчет камер? – спросила Люс воспитательницу, торопясь покончить с обзорной экскурсией.
– Камеры. – Та указала на небольшое устройство с мигающим красным огоньком, свисающее с потолка.
До сих пор Люс их не замечала, но стоило воспитательнице показать, как поняла, что камеры здесь повсюду.
– Видеонаблюдение?
– Именно так, – со снисходительным одобрением кивнула воспитательница. – Мы разместили их на виду, чтобы вы о них не забывали. Мы следим за вами везде и всюду. А потому лучше не делать глупостей. Если это, конечно, в ваших силах.
С каждым разом, когда кто-нибудь заговаривал с ней словно с полнейшей психопаткой, Люс все больше и больше укреплялась во мнении, что так оно и есть.
Все лето ее терзали воспоминания. И во сне, и в редкие минуты, когда родители оставляли ее одну. В той хижине явно что-то произошло, и все, включая Люс, хотели только одного: выяснить, что именно. Полиция, судья, социальный работник – все пытались вытрясти из нее правду, но Люс знала не больше, чем они.
В тот вечер они с Тревором, шутя и подначивая друг друга, спустились к пляжным домикам у озера, подальше от остальной компании. Она попыталась объяснить, что это одна из лучших ночей в ее жизни, пока та не превратилась в самую худшую.
Сколько раз Люс снова и снова мысленно возвращалась в ту ночь, слышала смех Тревора, ощущала прикосновение его рук и пыталась убедить себя, что ни в чем не виновата.
А теперь каждое правило и предписание в «Мече и Кресте» словно утверждало, будто она действительно представляет угрозу для других и нуждается в надзоре.
На ее плечо легла крепкая ладонь. Воспитательница.
– Слушай, если тебя это утешит, ты тут далеко не худший случай.
Первый человеческий поступок. Люс не сомневалась, что он, по идее, должен ее приободрить. Но ее отправили сюда из-за парня, погибшего при невыясненных, подозрительных обстоятельствах. А ведь она с ума по нему сходила. И тем не менее, поди ж ты, она «далеко не худший случай». Люс задумалась, с чем же еще им приходится иметь дело в «Мече и Кресте».
– Ладно, с ознакомлением покончено, – заключила воспитательница. – Дальше давай сама. Вот карта, если тебе понадобится еще что-нибудь найти.
И вручила девушке ксерокопию грубого, нарисованного от руки плана, при этом глянув на часы.
– У тебя еще час до первого занятия, а моя мыльная опера начинается в пять, так что, – она махнула рукой в сторону Люс, – исчезни. И не забудь, – она последний раз показала на устройства под потолком, – камеры следят за тобой.
Прежде чем Люс успела ответить, объявилась тощая темноволосая девчонка и погрозила ей длинным пальцем.
– О-о-ой, – поддразнила та голосом, каким обычно рассказывают страшилки, пританцовывая вокруг Люс. – Камеры следят за тобо-ой.
– Убирайся отсюда, Арриана, пока я не устроила тебе лоботомию, – одернула воспитательница, хотя по краткой, но искренней улыбке стало понятно, что она по-своему привязана к безумной девице.
Столь же ясно, что Арриана не отвечала взаимностью. Продемонстрировав в ответ непристойный жест, она уставилась на Люс, явно намереваясь зацепить и ее.
– А вот этим, – воспитательница яростно черкнула что-то у себя в бумагах, – ты заработала себе поручение. Покажешь тут все маленькой мисс Солнышко.
Она кивнула на Люс, которая в черных ботинках, черных джинсах и черном свитере выглядела отнюдь не солнечно. В разделе «Форма одежды» интернет-страничка «Меча и Креста» жизнерадостно сообщала о том, что, пока учащиеся отличаются хорошим поведением, они могут одеваться, как им вздумается, лишь с двумя небольшими оговорками: стиль должен быть сдержанным, а цвет – черным. Те еще вольности.
Водолазка, которую утром мама заставила Люс надеть, была немного ей велика и не красила фигуру. К тому же главное ее украшение – густые черные волосы, ниспадавшие до самой талии, теперь были почти полностью обрезаны. Пожар в хижине подпалил ей прическу, оставив проплешины, и после долгой поездки в гробовом молчании домой из Довера мама усадила Люс в ванну, достала папину электробритву и, не произнеся ни слова, обрила ей голову. За лето волосы слегка отросли – как раз настолько, чтобы некогда великолепные локоны теперь спадали нескладными завитками чуть ниже ушей.
Арриана смерила ее взглядом, постукивая пальцем по бледным губам.
– Превосходно, – заключила она, шагнув вперед, чтобы взять Люс под руку. – Я как раз подумывала, что мне пригодился бы новый раб.
Дверь в вестибюль распахнулась настежь, вошел высокий зеленоглазый парень.
– Здесь, – обратился он к Люс, покачав головой, – не боятся обысков с раздеванием догола. Так что, если ты припрятала что-нибудь «лишнее», – он вскинул бровь и высыпал в коробку полную горсть неопознанных предметов, – лучше избавь себя от хлопот.
Арриана чуть слышно рассмеялась. Парень вскинулся и, заметив ее присутствие, открыл рот, но тут же закрыл, словно не был уверен, как начать.
– Арриана, – ровным тоном произнес он.
– Кэм, – отозвалась она.
– Ты его знаешь? – шепотом спросила Люс, гадая, бывают ли в исправительных школах компании того же рода, что и в подготовительных вроде доверской.
– И не напоминай, – отмахнулась Арриана, вытаскивая Люс за дверь, в тусклое сырое утро.
Задний фасад главного здания выходил на разбитую дорожку, огибающую грязное футбольное поле. Трава на нем разрослась так, что оно больше походило на заброшенный земельный участок, но выцветшее табло и деревянные трибуны напоминали о его изначальном предназначении.
За полем стояли четыре строгих здания: слева общежитие из шлакоблоков, справа огромная старая уродливая церковь, а между ними два здоровенных строения, в которых Люс угадала учебные корпуса.
Вот и все. Весь мир сузился до жалкого зрелища, открывшегося ее глазам.
Арриана незамедлительно свернула с дорожки и потащила Люс в поле, на верхнюю скамейку мокрых деревянных трибун.
Соответствующее сооружение в Довере буквально кричало «будущие спортсмены из “Лиги плюща”»[1], поэтому Люс всегда избегала там задерживаться. Но это пустое поле с проржавевшими погнутыми воротами свидетельствовало о другом. О чем именно, разгадать оказалось далеко не так просто. Три грифа-индейки кружили в вышине, унылый ветер качал голые ветви дубов. Люс зарылась подбородком в ворот водолазки.
– Ита-ак, – протянула Арриана. – Теперь ты познакомилась с Рэнди.
– Я думала, его зовут Кэм.
– Не о нем речь. Я имела в виду того. – Она резко мотнула головой в сторону кабинета, где осталась воспитательница, уткнувшаяся в телевизор. – Ты-то как думаешь – мужчина или женщина?
– Э, женщина? – осторожно предположила Люс. – Это что, проверка?
Арриана ухмыльнулась.
– Первая из многих. Ты прошла. По крайней мере, я так думаю. Пол большинства здешних преподавателей – предмет постоянных споров. Не беспокойся, ты скоро привыкнешь.
Люс решила, что Арриана шутит, впрочем, шутит классно. Но все это так отличалось от Довера. В прежней школе напомаженные будущие сенаторы в зеленых галстучках буквально просачивались сквозь коридоры, храня высокомерное молчание, и казалось, все кругом просто усыпано деньгами.
Обычно ученики доверской школы кидали на Люс косые взгляды, словно предупреждая: «Не вздумай испачкать наши белые стены отпечатками своих пальцев». Она попыталась представить там Арриану, бездельничающую на трибунах, громко отпускающую грубые шутки. Попробовала угадать, что могла бы подумать о ней Келли. В Довере не было никого ей подобного.
– Ладно, выкладывай, – Арриана плюхнулась на верхнюю скамейку, жестом предлагая Люс присоединиться. – Что ты такого натворила, почему загремела сюда?
Тон ее был шутливым, но Люс все-таки села. Нелепо, но она почти надеялась, что хотя бы в первый школьный день прошлое не успеет подкрасться и лишить ее относительного спокойствия. Разумеется, здесь все тоже захотят знать.
Кровь стучала в висках. Как и всякий раз, когда Люс мысленно пыталась вернуться в ту ночь. Она так и не избавилась от чувства вины из-за случившегося с Тревором, изо всех сил пыталась не увязнуть в тенях воспоминаний о происшедшем. Нечто темное и неописуемое, о чем она никогда и никому не сможет рассказать.
Ни за что.
Тогда она как раз начала рассказывать Тревору о странном эффекте присутствия, который ощущала той ночью, об извивающихся тенях, нависших у них над головами и грозивших омрачить чудесный вечер. Разумеется, теперь уже слишком поздно. Тревора больше нет, его тело обожжено до неузнаваемости. А Люс? Виновна?
Никто не знал о темных очертаниях, иногда являвшихся ей во мраке. Впрочем, они возникали постоянно. Появлялись и исчезали настолько давно, что Люс уже не могла бы припомнить, когда увидела их впервые. Но точно помнила, когда впервые осознала, что тени приходят не ко всем.
Только к ней.
Когда Люс исполнилось семь лет, ее семья отдыхала на острове Хилтон-Хед, и родители взяли ее покататься на лодке. Солнце клонилось к закату, тени начали клубиться над водой, и она обратилась к отцу.
– А что ты делаешь, когда они приходят, папа? И почему не боишься чудовищ?
«Чудовищ не бывает», – заверили родители, но Люс продолжала утверждать, что рядом с ними находится нечто темное и дрожащее. Это закончилось визитами к семейному окулисту, покупкой очков, проверками слуха, когда она имела неосторожность описать сиплый свистящий шум, который порой производили тени, а затем и к бесконечными сеансами у психотерапевта. И, наконец, прописанными нейролептиками.
Однако все эти ухищрения так и не прогнали тени.
В возрасте четырнадцати лет Люс отказалась принимать лекарства. Именно тогда для нее нашли доктора Сэнфорда и доверскую школу. Они полетели в Нью-Гэмпшир, и отец поднялся на машине по длинной извилистой подъездной дорожке к особняку на вершине холма, именующемуся Тенистые Ложбины. Родители посадили Люс перед мужчиной в белом халате и спросили, по-прежнему ли ее посещают «видения». Ладони родителей взмокли от пота, когда они сжали ее руки, брови нахмурились от опасения, что с дочерью что-то не в порядке. Очень и очень не в порядке.
Никто не подсказал, что, если она не ответит доктору Сэнфорду так, как им всем хочется, ей светит любоваться на Тенистые Ложбины гораздо дольше. Люс солгала, притворилась нормальной, и ей позволили поступить в доверскую подготовительную школу и навещать психотерапевта лишь дважды в месяц.
Ей разрешили больше не принимать отвратительные таблетки, едва она начала притворяться, будто больше не видит тени. Однако она по-прежнему оставалась невластной над тем, когда они появлялись вновь. Ей был известен лишь мысленный список мест, куда они приходили к ней в прошлом: густые леса, темные воды, – и она стала избегать их любой ценой. Она знала только, что при их появлении ее обычно одолевает озноб. Мерзкое, ни на что не похожее ощущение.
Люс уселась верхом на одну из скамеек и сжала виски пальцами. Если она хочет пережить сегодняшний день, придется затолкать свое прошлое на задворки подсознания. Невыносимо даже самой копаться в воспоминаниях о той ночи, поэтому она ни при каких обстоятельствах не смогла бы озвучить ужасные подробности чудной, безумной незнакомке.
Люс воззрилась на Арриану. Та разлеглась на трибуне, щеголяя огромными солнцезащитными очками, закрывающими большую часть лица. С уверенностью утверждать невозможно, но, похоже, она, в свою очередь, уставилась на Люс, поскольку секунду спустя вскочила со скамейки и ухмыльнулась.