- Ну, вот, откуда она взялась, такая, как ты думаешь? А? Мыкола?- посмотрев ей вслед, спросил мелко дрожащего диверсанта Алексей. - Что такое страх вообще не знает. Умница, красавица, да еще с такими способностями. За что нам так повезло? Ведь не достойны мы все ее, мне это сразу понятно стало, как только увидел
в первый раз. В долг дали? Только бы уберечь, не дать пропасть напрасно. А ты видел ее. Понял Мыкола?
Он подошел к нему, расстегнул наручники, бросил их на пол. Недоверчиво глядя на контрразведчика, Мыкола стал осторожно растирать запястья. Алексей усмехнулся и, открыв ящик стола, указал на лежащий там большой охотничий нож.
- Время помолиться тебе дать? Или как мужчина умереть хочешь? - спросил он, демонстрируя свои голые руки. - Бери, не стесняйся.
Несостоявшийся диверсант вскочил на ноги, схватил нож -
и тут же взвыл от жестокой невыносимой боли. Но даже этот истошный утробный крик не смог заглушить противный хруст беспощадно ломаемого сустава.
- Молодец, послушный мальчик, - спокойно сказал Алексей. - “Пальчики” свои на холодном оружии оставил. Вот ведь кто у нас лейтенанта убил, оказывается. Надо парня посмертно к награде представить.
ДАША И ИГОРЬ. СИМФЕРОПОЛЬ, КРЫМ, РОССИЯ
Специальная группа силовой поддержки “Евпатий Коловрат” в тот день, к сожалению, не сумела избежать потерь. Примерно в 18 часов, тяжело раненный старший лейтенант Игорь Соболев в коматозном состоянии был доставлен в военный госпиталь имени святителя Луки. Его сразу же прооперировали, но, по честному признанию врачей, шансов выжить у него практически не было. Уже поздно ночью, надев на входе синие бахилы и завязав волосы легким платком, Даша прошла в реанимационную палату. Посмотрела на бледное, отмеченное печатью смерти, лицо лежащего в кровати молодого мужчины, на подключичный катетер и системы для переливания крови на обеих руках, и печально покачала головой.
- Не надо его мучить, - сказала она пожилой медсестре.
Та подняла голову, вздохнула, собрала использованные шприцы и вышла из палаты.
- Ты сейчас должен слышать меня, Игорь, - тихо сказала Даша.
- Это Ты? - не открывая глаз, ровным безучастным голосом спросил раненый. - Я, наверное, умираю?
- Да, Игорь. Смерть уже стоит около тебя. Не бойся, солдат.
И поверь мне, таким, как ты, лучше умереть, чем жить инвалидом. Если хочешь, я могу побыть рядом с тобой, чтобы помочь перейти через эту черту.
- Да, я хочу, пожалуйста, не уходи.
Даша села рядом и осторожно взяла его за руку.
- Я вспоминаю сейчас о первой встрече с Тобой, - прошептал Игорь. - И о том, как совсем недавно мы летали в Прагу… Я не знал, кто Ты, но сразу, как только увидел, влюбился в Тебя…
- Я знаю.
- Но раньше ведь нельзя было об этом говорить?
- Да нельзя. И не нужно.
- А сейчас?
- Сейчас тебе можно все.
- Как странно… Мне кажется, что такое уже однажды было со мной. Когда-то давно… Перед тем, как мне умереть… Какая-то девушка рядом… Много крови вокруг… И раны в груди и на голове.
- Нет, Игорь, тогда все было не так, совершенно иначе. И сейчас, на пороге смерти, ты, если очень захочешь, сможешь вспомнить тот день. Ты хочешь попробовать? Это совсем нетрудно. Вот так. Ты видишь это?
- Да, - прошептал умирающий, и черты его лица заострились еще больше. - Я вижу…
- В год 7103 от Сотворения Мира запорожский Кош Базавлуцкой Сечи, ведомый Северином Наливайко, пришел под Луцк, чтобы хорошенько погулять там, отвести казацкую душу, побить и пограбить ненавистников всего доброго православного люда - заносчивых католиков-ляхов и верных им униатов-западенцев.
И, конечно же, посчитаться с тамошним епископом - Кириллом Терлецким. Тем самым, что ездил в Рим и самовольно написал на чистых бланках с печатями других епископов прошение королю
и папе о принятии унии всем народом и клиром. Ты помнишь, Игорь?
- Да, я хорошо помню все это. “Кто желает за христианскую веру быть посажен на кол, кто хочет быть четвертован, колесован, кто готов терпеть всякие муки за святой крест - приставай к нам”, - так кричали наши послы на площадях городов и местечек. И сразу же запылали дома поляков, евреев и местной шляхты.
- “Лях, жид и собака - всё вера однака”, - смеялись вы, громя костелы и синагоги, вешая раввинов и ксендзов. Но хуже всего приходилось тогда бывшим “своим” - предателям православной веры, униатам.
- Да, поляков, турок, татар и даже жидов мы могли и пощадить. А пойманных тогда изменников-униатов мы вырезали всех - до последнего человека. Но этот презренный обманщик, этот иуда, Кирилл, сумел убежать от нас.
- Иуда никого не предавал, Игорь. Он сознательно, зная, что его имя будет проклято в веках, пожертвовал собой, выполняя волю Учителя. И не смог найти в себе силы жить без Него. Неужели ты
и в самом деле думаешь, что Бог был обманут человеком? Или, что Христос сам обманул и цинично использовал своего несчастного ученика? Иисус доверял ему больше других, и именно Иуда хранил деньги общины апостолов. Мог в любую минуту уйти с ними, не марая свои руки кровью Учителя. И он, в отличие от прочих, знал и понимал ВСЁ. А другие ученики не понимали НИЧЕГО. Видели и слышали, но не понимали. Даже на Тайной вечере, когда уже ничего невозможно было скрыть, когда Иисус, у них на глазах, отдал свой последний приказ, они не поняли. Об этом прямо написано в Евангелиях. А у тебя уже почти нет времени. Не надо ничего говорить. Не надо давать оценок. Просто лежи и вспоминай.
Даша встала и отошла к окну. А раненый послушно замолчал
и слабо застонал, снова увидев горящие дома в том богатом селе у тихой речки.
Основные силы Коша уже уходили на Слуцк и Могилев. Оттуда, из белорусской Речицы, напишет Северин Наливайко польскому королю Сигизмунду III письмо с просьбой отдать казакам пустующие земли между Бугом и Днестром ниже Броцлава, обещая взамен помощь в войне против татар и турок. Ответом будет огромное войско, посланное на казаков, предательство, пытки и жестокая казнь в Варшаве. Но пока еще очень силен был Северин Наливайко, и, непрерывно пополняющееся окрестными крестьянами, казацкое войско направлялось в восставшую Белоруссию. Однако слишком широко разбежались по округе казаки, и небольшие отряды запорожцев еще можно было встретить на Западенщине -
и на Волыни, и близ Ровно, и севернее Тарнополя. И Данила Третьяк с тридцатью казаками Дядьковского куреня тоже отстал, задержался в Выривской волости. И попутал тогда бес Данилу, польстился он на красивую дочь попа-ренегата - совсем молодую, белокожую и стройную черноволосую дивчину. Наивную дурочку, которая могла сбежать, да не сбежала, и не спряталась, а бросилась к нему в ноги - жизнь родителям и братьям вымаливать. Предупреждал же его старый товарищ Семен Покутинец, просил не задерживаться, уговаривал не засматриваться на сатанинское отродье, да где там! Нечестивого попа со всей его фамилией, они, разумеется, повесили, а вот с девчонкой… Не удержался Данила Третьяк, попользовался, и не один раз. Так она ему понравилась, что, словно с ума сошел, забыл обо всем, с Семеном, который на пути встал, чуть не подрался, других саблей едва не посёк. Обычное на войне дело, в общем-то. Женщины - такая же добыча, что
и деньги, оружие, рухлядь всякая. Так было везде и всегда. Если местные мужчины настолько слабы и никчемны, что не способны свое имущество отстоять, пусть растят, кормят и воспитывают сыновей победителей. И те, когда вырастут и в силу войдут, своих матерей, сестер и дочерей не в пример лучше защищать будут. Вот только не вовремя затеял все это Данила Третьяк. Испуганная девчонка визжала, кусалась и царапалась, потом смирилась, затихла,
и лишь жалобно и тихо стонала, отдаваясь ему. И, хоть и была она униаткой, пожалел ее Данила, не стал убивать. Оставил лежать на окровавленной простыне с искусанными распухшими губами, судорожно сжатыми ногами и синяками на стиснутых ляжках. Перед тем, как уйти посмотрел еще раз на ее заплаканное лицо, высокую тонкую шею, небольшие твердые груди, подрагивающий впалый живот, стыдливо прикрывающую лобок маленькую ладошку, и почему-то грустно и нехорошо ему стало. Какие-то мысли, незнакомые, странные и ненужные, а слов нет, да и какие слова тут сказать можно. Только понял Данила вдруг, что не будет теперь ему жизни без этой, так некстати обиженной им, юной еретички.
“Хоть прямо сейчас с собой бери ее и уходи потом в сидни из сиромахов. Да ведь не выдержит она нашего пути, погублю, не довезу, помрет в дороге. Потом приехать забрать? Только бы выжила, не сотворила с собой ничего и не прибил никто”.
И так и не придумал, что сказать ей, как утешить, никогда не было так на душе тяжело, даже когда мать на его глазах умирала.
- Как зовут тебя?
- Оксана, - чуть слышно прошептала она, и снова тихо заплакала.
Молча снял Данила с себя заговоренный материнский крест, что удачу приносил и в беде уж столько раз выручал, и девчонке на шею надел, а ее маленький серебряный крестик себе взял. Вложил ей в руку тяжелый кошель с венгерскими золотыми дукатами, что у ковельского жида-ростовщика из тайника забрал - всю эту деревню на те деньги купить можно было. И окрестные хутора
в придачу.
- Это тебе. Ничего, проживешь, как-нибудь. И ни в чем нуждаться не будешь. Только спрячь подальше, не показывай никому, чтобы не отобрали. И… Если не даст мне Бог придти к тебе,
а мальчик вдруг родится… Данилой тогда назови… Ладно?
Не дождался ответа. Посмотрел на нее в последний раз, и вышел из хаты.
- Словно околдовала она меня, сам не понимаю, что нашло, простите, кого обидел зря, панове, - не глядя товарищам в глаза, хмуро сказал Данила Третьяк. - Как вернемся, в церковь схожу
и пудовую свечу во спасение души своей поставлю. И, вот те крест святой, весь курень три дня не одной горилкой, но лучшим венгерским вином поить буду, хабар свой в шинке без остатка спущу, лишь бы вы зла на меня не держали.
“А потом сюда, за ней вернусь, и горе всем, кто в это время, без меня, попрекнет ее или обидит”.
Дорого же обошлась казакам та задержка. Потому что столкнулись они с уланской сотней коронного войска, что спешно вел на запорожцев Станислав Жолковский, замок которого и поныне можно увидеть во Львовской области. Два часа уходили они от них и наткнулись, в конце концов, на главные силы поляков. Три тысячи человек.
- Нет прощения мне, братья, - пал перед товарищами на колени Данила Третьяк. - Погубил я вас всех из-за ведьмы униатской. Сами порубайте меня - как награду приму от вас смерть лютую…
- Вставай, Данила, - хмуро сказал Семен Покутинец. - Не дело сейчас друг друга рубить. Жили мы, быть может, и погано, да зато помрем сейчас хорошо. За православную веру и землю русскую. Если каждый хоть одного клятого ляха-католика с собой заберет, глядишь и простит Господь часть грехов наших.
Сняв шапки, перекрестились казаки. И, среди прочих, были меж них:
Евсей Богораз, сын дьячка из города Алексин, что стоит на берегах реки Оки.
Приблудившийся к казакам и крестившийся десять лет назад татарин Никита Черняченко из Кафы.
Лях Василий Перехрист, сирота из-под Кракова. Мальчиком привезли его в Сечь казаки, и воспитали в своем курене.
Литвин Богдан Семицвет из Полоцка.
Федор Угрин из Пешта.
Хорват Иван Лисиця.
И волох Афонька Щербатый.
Сняв шапки, стояли все они, чуть слышно шепча слова своей последней молитвы.
“Боже отмщения, яви себя! Восстань, судия Земли, воздай возмездие гордым. Доколе, Господи, нечестивые торжествовать будут?”
Польские всадники опустили копья, и перешли в галоп. Казаки вскочили в седла и двинулись навстречу. Тридцать человек против двухсот. И теперь уже каждый читал свою молитву - какую мог вспомнить.
“Не отврати, Господь, лица Твоего от мене и не уклонися гневом от раба Твоего: помощник мой буди, не отрини мене, и не остави мене, Боже Спасителю мой”.
Два отряда сблизились, схватились меж собой, и несколько казаков упали с коней, остались лежать на зеленой траве.
“Молим Тя, Заступнице наша, заступи за раба Твоего Матерним Твоим у Господа дерзновением”.
С седла повалился Федор Угрин, а Данила, увернувшись от копья, схватился с таким-то толстым усатым поляком, сшиб его
и развернулся, выбирая новую жертву.
“Это не мне, это тебе, Семен, и пусть Христос простит часть прегрешений твоих, как ты простил меня сегодня”.
Увидел, как юркий и верткий Никита Черняченко свалил одного за другим сразу двух противников.
“Аще ополчится на мя полк, не убоится сердце мое, аще востанет на мя брань, на Него аз уповаю”.
Пуля ударила в грудь коня Никиты, казак покатился по земле и затих, оглушенный, на радость бросившимся вязать его полякам.
Данила с размаху раскроил череп одному из них.
“Этот лях для тебя, Афонька Щербатый, возьми его от меня и без страха ступай на Христов суд”.
Окруженные толпой ляхов, пали Богдан Семицвет и Иван Лисиця.
“Помяни, Господи Боже наш, в вере и надежде живота вечнаго преставльшагося раба Твоего, и яко Благ и Человеколюбец, отпущай грехи, и потребляй неправды, ослаби, остави и прости вся вольная его согрешения и невольная”.
Евсей Богораз, весь израненный, все-таки дотянулся саблей до молодого красивого ляха, но и сам вылетел из седла. И огромный улан уже занес саблю над головой Данилы, но был зарублен появившимся откуда ни возьмись Васькой Перехристом. В тот же миг молодой казак был поднят на пику подлетевшим к нему сзади поляком.
“Молим Тя, Преблагий Господи, помяни во Царствии Твоем православных воинов, на брани убиенных, и приими их в небесный чертог Твой, яко мучеников изъязвленных, обагренных своею кровию, яко пострадавших за Святую Церковь Твою и за Отечество, еже благословил еси, яко достояние Твое”.
“Ну, а уж этот лях - мне”, - сжав зубы, подумал Данила, замахнулся и получил вдруг страшный удар саблей по голове. Кровь залила глаза, и не было сил поднять руку, чтобы утереть ее.
“Молим Тя, Господи, приими убо отшедших к Тебе воинов
в сонмы воев Небесных Сил, приими их милостию Твоею, яко павших во брани за независимость земли Русския от ига неверных, яко защищавших от врагов веру православную, защищавших Отечество”.
Не понимая ничего, Данила полетел с коня и упал плашмя, на спину. Бездонное голубое небо медленно угасло в его глазах.
“Помяни, Господи, и всех, добрым подвигом подвизавшихся за древнехранимое Апостольское Православие, за освященную и в язык свят избранную Тобою землю Русскую”.
Даша подошла, наклонилась над Игорем, посмотрела на ставшие широкими зрачки, закрыла мертвые веки и вышла из палаты.
ДАША И АННА. СЕВАСТОПОЛЬ, КРЫМ, РОССИЯ
Невысокая темноволосая женщина стояла у выложенной природным камнем стены напротив памятника затопленным кораблям, и волны, заливающие гранитные плиты набережной, почти касались ее маленьких ног. Издалека ее можно было бы принять за старшеклассницу, но вблизи явственно проявлялись морщинки вокруг не по-детски усталых, немного печальных, глаз. Женщину звали Анна, и ей было тридцать восемь лет. Многочисленные туристы не обращали на нее никакого внимания, пару раз ее даже толкнули и потом удивленно оглядывались, чтобы извиниться. Смущенно улыбаясь, женщина легонько кивала головой, и прохожие тут же отворачивались, полностью теряли интерес к ней.
В свое время Анна окончила педагогический университет и больше десяти лет проработала учительницей английского языка в одной из московских школ. Все изменил дурацкий кастинг программы про экстрасенсов, запускаемой одним из центральных телеканалов. Пойти на него ее уговорили коллеги. Ведь еще с институтских времен
у Анны была репутация “колдуньи”, предсказания которой, даже шутливые и сказанные невзначай, почти всегда сбывались. Она не могла вспомнить, когда все это началось, но, способности свои не афишировала, прогнозы делала неохотно, “гадать” специально и за деньги отказывалась принципиально и услугами ее пользовались исключительно родные и знакомые. Но в этот раз она, почему-то, проявила малодушие и позволила затащить себя на этот позорный просмотр, хотя в экстрасенсов никогда не верила и поголовно
считала их всех обманщиками и шарлатанами. И вот здесь несостоявшуюся “колдунью” ожидал настоящий шок: все ее попытки оказались более, чем провальными. Тридцать пять процентов совпадений - это даже меньше (и намного меньше) элементарной среднестатистической угадайки обычных людей. В полной прострации Анна вышла из какого-то ангара, в котором проводился отбор, и направилась было к метро, но не успела пройти и пяти метров.