Если говорить еще проще, Элин и Панси оказались нимфоманками. И более того, они не видели в этом ничего плохого.
При всем при этом Элин прекрасно осознавала, что все еще любит Гермиону, и если бы у нее была хоть капля надежды на то, что подруга однажды разделит ее чувство, она бы и не посмотрела в сторону кого-то другого. Но у Гермионы был Виктор, которому она регулярно писала, и Элин, чтобы не сойти с ума, просто не оставалось ничего иного, кроме как найти хоть какую-то отдушину для своих бушующих гормонов. Чтобы не разрушить дружбу, она изо всех сил выказывала перед Гермионой свое равнодушие, хотя в моменты, когда подруга ее не видела, готова была искусать себе все губы.
Но с того дня, как Элин начала регулярно встречаться с Панси, она постепенно стала замечать, что при виде Гермионы уже не сходит с ума от ревности и отчаяния. И она очень надеялась, что однажды Гермиона снова станет для нее тем, кем была когда-то — просто очень хорошей подругой.
А вот чем была Элин для Панси, пока оставалось загадкой. Элин знала, что у Панси имелся выбор — в школе было несколько студенток, не особо скрывавших свой интерес к представительницам своего пола, а бисексуальность девушек — игроков в квиддич вообще была в Британии постоянной темой для анекдотов. Сама Элин с начала года несколько раз ловила на себе заинтересованные взгляды в женской душевой и даже успела получить пару завуалированных намеков, оставленных ею без ответа.
Так почему же из всех возможных партнеров Панси Паркинсон выбрала именно ее?
— Мне передали, что вы хотите меня видеть, профессор Трелони.
— Да, милая. Проходи, присаживайся. Чашку чая?
Пока профессор возилась с чайником, Элин с любопытством оглядывала ее комнату. Трелони жила на самой вершине Северной башни, из класса прорицаний в ее покои можно было подняться по узенькой винтовой лестнице. Внутри же, вопреки ожиданиям Элин, не было ни волшебных шаров, ни карт таро, ни телескопов, ни огромных фолиантов со звездными картами и толкованиями снов. Профессору Трелони для личного комфорта оказалось достаточно всего лишь узкой кровати, стола, гардероба и глубокого кожаного кресла. Аскетизм комнаты скрашивали лишь яркие вязаные коврики, салфеточки и покрывала, которыми были завешены все стены и накрыты все горизонтальные поверхности, кроме небольшой части стола, за которым профессор, судя по всему, обедала.
— Мне не нужно многое, — отвечая на невысказанный вопрос, произнесла профессор. — Нет смысла загромождать материальный мир бездушными вещами, когда твое внутреннее око видит всю красоту Астрала...
— Ну, материальный мир отсюда тоже неплохо смотрится, — улыбнулась Элин, подходя к окну.
— Да, да... — рассеяно пробормотала Трелони. — Можешь сесть там, если тебе удобно. Извини, у меня нет второго стула, ко мне ведь очень редко кто-то наведывается.
Элин послушно уселась на подоконник и приняла из рук профессора чашку.
— Итак, — Трелони уселась в кресло и внимательно посмотрела на девушку. — В этом году ты перестала ходить на мои занятия. Могу я узнать, почему?
— Вы ведь и так знаете.
— Конечно, знаю. Но ответ нужен не мне, а тебе.
Элин вздохнула.
— Я... видела кое-что, — призналась она. — На каникулах смогла вызвать в хрустальном шаре Лабиринт мойр, ну и... Я думаю, что скоро умру.
— Как интересно, — задумчиво произнесла Трелони. — Ты видела что-то конкретное, или...
— Нет, — качнула головой Элин. — Я только видела, что моя тропа обрывается, а вы же сами знаете, что это значит.
— Я-то знаю, но ты... — Трелони внимательно посмотрела на Элин. — Ты ведь не из тех, кто покорно соглашается с предначертанным, не так ли?
— Нет, конечно, — согласилась Элин. — Я попыталась просчитать разные варианты, чтобы свернуть с пути... Знаю, вы не очень любите вычислительную магию, но что еще мне было делать? Выбор же есть всегда, верно? Как в той сказке про лягушку, попавшую в кувшин со сливками...
— И как, у тебя уже получилось взбить масло? — с интересом спросила профессор.
— Пока не знаю, — пожала плечами Элин. — В какой-то момент я перестала видеть будущее. У меня больше нет дара.
— Ты ошибаешься, — Трелони покачала головой. — Дар невозможно получить и невозможно потерять, он либо есть с рождения до смерти, либо нет. Лишиться его можно разве что вместе с магией.
— Если и так, то мой дар очень хорошо спрятался, — ответила Элин. — Хрустальный шар пуст, звезды молчат, карты говорят ерунду, а в моей чашке просто заварка, а не знаки.
— Такое бывает... — согласилась профессор. — Правда, очень редко... Ну-ка покажи!
Она вдруг поднялась с кресла, подошла к Элин, взяла ее за руку и некоторое время разглядывала линии на ладони. Затем, отпустив руку, вернулась на свое место.
— Так я и думала, — удовлетворенно сказала она. — Твоя линия жизни не прерывается, а расплывается. Дар у тебя есть, но ты не видишь будущее потому, что оно стало слишком неопределенным. Ты хотела воспротивиться судьбе, но судьба обидчива, она не прощает тех, кто слишком упорно её отвергает. Обычно она жестоко наказывает непокорных, но ты... Да, ты смогла что-то сделать. Что-то, что заставило твою судьбу отойти в сторонку и дать тебе самой решать, что случится в будущем. Поэтому-то ты его и не видишь. И не увидишь до тех пор, пока не прекратишь свои попытки... Впрочем, ты ведь их не прекратишь, верно?
— Конечно, нет, — Элин соскочила с подоконника и поставила пустую чашку на стол. — Вы были совершенно правы, профессор, мне и правда нужен был этот разговор. Но теперь мне, наверное, пора. Пойду и дальше взбивать сливки.
— Думаешь, у тебя получится? — улыбнулась Трелони.
— Даже если и нет, — ответила Элин, — то что с того? Если не выберусь из горшка, так хоть согреюсь напоследок. А если повезет, то еще и врежу лапкой по лбу тому, кто меня в этот горшок запихал.
12 октября 1995 года
— Господин министр, к вам мадам Амбридж, — раздался из трубки голос Перси Уизли.
— Пусть заходит, — Фадж устало потер ладонями лицо, нацепил на себя дежурную улыбку и поднялся на ноги. — Дорогая Долорес, вы не представляете, как я рад вас видеть. Уизли, чаю! Или, может быть, чего-то покрепче? Нет? Как угодно. А я, пожалуй...
Министр плеснул себе немного шерри, залпом выпил и устало опустился в свое кресло.
— Вы не представляете, как мне вас не хватает, — пожаловался он. — С вашим уходом все пошло наперекосяк, мне совершенно некому довериться. Всё, буквально всё приходится делать самому... Хорошо еще, Хамфри порекомендовал мне в секретари молодого Уизли, он прекрасно справляется с бумажной работой, без него было бы совсем тяжело...
— Я с огромным удовольствием вернулась бы назад, — вздохнула Амбридж, — но увы... Вы были тысячу раз правы, господин министр, когда посылали меня в Хогвартс. Это не просто рассадник смуты, это... У меня даже нет слов, чтобы описать то, что там происходит.
— Все настолько плохо?
— Все еще хуже. Посудите сами: учебные планы с Министерством не согласованы, каждый профессор ведет свой предмет так, как ему вздумается, про технику безопасности все забыли, за поведением никто не следит, дисциплина волнует лишь завхоза мистера Филча, но что он может сделать один... И, конечно, ни о каком патриотическом воспитании и речи не идет. Бытовые условия в замке тоже ужасные...
Амбридж сделала паузу, по едва заметному движению глаз министра уловив, что все перечисленное ему мало интересно.
— Но самое главное даже не в этом, — сказала она. — Мне кажется... Повторяю, господин министр, пока еще только кажется, что Дамблдор... Возможно, он хочет обзавестись своей личной армией.
— О! — Фадж явно оживился. — Вот об этом подробнее, Долорес. Почему вы так думаете?
— Потому что он превращает детей в солдат, — ответила Амбридж. — Профессор Блэк учит не защите от темных искусств, а настоящей боевой магии. Даже на первых курсах вместо боггартов и красных колпаков сейчас проходят щиты и парализующие чары, а уж на старших... Я видела, что там происходит, Корнелиус, это страшное зрелище! Не удивлюсь, если Блэк под прикрытием Дамблдора учит их непростительным заклятиям! Мне бы очень хотелось ошибиться, господин министр, но...
— Боюсь, вы не ошибаетесь, Долорес, — нахмурился Фадж. — То, что вы рассказали, прекрасно дополняет другие донесения. Я не могу вам сейчас сказать всего, но...
Министр надолго задумался.
— Вот что, Долорес, — наконец, сказал он. — Приоритеты немного меняются. Забудьте пока о Мальчике-Который-Выжил, он не самая большая наша проблема, его, скорее всего, просто используют втемную. Вскрылось кое-что намного более серьезное... К сожалению, я не могу сказать, что — не потому, что не доверяю, но риск слишком велик. Теперь ваша главная цель — Дамблдор. Следите за ним и за верными ему людьми и, если это возможно, постарайтесь его отвлечь. Постарайтесь сделать так, чтобы он не покидал школу, создайте ему проблемы.
— Я сделаю все, что в моих силах, — ответила Амбридж. — Но, господин министр, у простого профессора не так много возможностей...
— А что вы предлагаете? — спросил Фадж. — Хогвартс независим, и я не могу назначить вас на другую должность. Мне и двадцать второй указ удалось пробить с огромным трудом...
— Я думала об этом, — кивнула Амбридж. — Да, Министерство пока не может управлять Хогвартсом, но ведь школа получает бюджетное финансирование. И Министерство имеет полное право контролировать то, как тратятся деньги налогоплательщиков.
Она достала из папки лист пергамента и положила его на стол перед министром.
— Вот, извольте, докладная со списком вскрытых мною недостатков. Основываясь на ней...
— Долорес, вы чудо! — воскликнул министр. — Как я рад, что могу положиться хотя бы на одного человека во всем этом заведении! Сейчас же поручу подготовить соответствующий указ. Официально вы будете проверять качество преподавания, неофициально же...
Почтительный стук в дверь прервал его речь.
— Прошу прощения, господин министр, — произнес вошедший Перси Уизли, — но мне показалось, что это достаточно важно.
Он протянул Фаджу лист пергамента, на котором было написано всего несколько строк.
— Когда? — спросил министр, прочтя записку.
— Только что. Учитывая недавние события, я позволил себе...
— Все правильно. Идите.
Перси молча поклонился и вышел, закрыв за собой дверь.
— Вот еще на мою голову... — вздохнул министр. — Вы помните о недавнем происшествии со Стерджисом Подмором?
— Его, кажется, задержали летом при попытке проникнуть в Отдел тайн? — припомнила Амбридж.
— Верно. А о Бродерике Боуди слышали? Нет? Ах да, об этом не писали... Неделю назад его обнаружили у входа в зал пророчеств в совершенно невменяемом состоянии, он воображал себя кипящим чайником. Сейчас он в Мунго, и врачи говорят, что прогресс есть, во всяком случае, он уже не плюется и не просит снять себя с огня. После этого случая Амелия Боунс распорядилась установить в Отделе тайн дополнительный пост охраны, негласно, разумеется. И вот пожалуйста.
Он протянул Амбридж записку.
«В Отделе тайн задержан Джексон Эйвери, — было написано в ней. - Оказал сопротивление, был нейтрализован и препровожден в камеру предварительного заключения. От сотрудничества со следствием отказался, правом на адвоката не воспользовался».
— Он ведь...
— Да, — кивнул министр. — Один из тех, кто носил метку и был в свое время оправдан. И один из тех, на кого указал Гарри Олсен.
— И что все это значит, Корнелиус? — растеряно спросила Амбридж.
— Если б знать, Долорес, — вздохнул Фадж. — Если б знать...
Интермедия: Рита в джунглях
Когда-то Рита думала, что не может ненавидеть что-то больше, чем джунгли. Они, казалось, олицетворяли полную противоположность всему, к чему она привыкла и что любила.
Дома Рита делала укладку раз в неделю, здесь парикмахерских не было, а у нее самой не оставалось сил ни на что, кроме как стянуть волосы в пучок и убрать под панаму. Косметика, которую Рита прежде так любила, в джунглях тоже была не нужна, да и вряд ли ее макияж выдержал бы здешний климат. Слово «маникюр» в походе вообще звучало как начало смешного анекдота.
Рите пришлось научиться стирать одежду, ставить и убирать палатку, готовить еду на костре и прорубать себе дорогу через сплетение лиан. Что еще хуже, Ксенофилиус Лавгуд запретил ей использовать магию, обосновав это некой «опасностью», которая якобы поджидает неосторожных колдунов. Рита поначалу не поверила, но на следующий день, когда она по привычке обернулась жуком, чтобы разведать путь, ее едва не сцапала жуткого вида ящерица с языком длиннее собственного тела. Если бы не Ксено — который, к слову, вырвал ее из липкого плена без помощи палочки — карьера Риты закончилась бы самым что ни на есть бесславным образом.
— Я же предупреждал, — серьезно сказал Лавгуд, когда Рита вернула себе человеческий облик. — Знаю, вы не воспринимаете меня всерьез, но если я говорю: никакой магии, это значит — никакой магии. Вообще никакой. Мне бы не хотелось вас потерять, мисс Скитер.
Тон, каким Ксенофилиус произнес эти слова, настолько не вязался с его обычным придурковатым образом, что Рита сочла за благо послушаться.
Но еще хуже, чем физическая работа и невозможность колдовать, был информационный вакуум. Дома Рита узнавала новости раньше, чем они происходили, сейчас же она видела человеческое жилье едва ли раз в неделю или даже реже, когда они заходили в убогие деревушки, состоящие из десятка полуразвалившихся хижин.
К ее удивлению, Ксенофилиуса в этих деревнях, похоже, ждали. Во всяком случае, каждый раз при виде их экспедиции местные обитатели тут же оживлялись, выдавали тюк с заранее собранными припасами и провожали дальше, долго глядя им вслед.
Припасы, кстати, явно прибыли из более цивилизованных мест — там были консервы и крупы в ярких упаковках, мыло, спирт для горелки, спички и прочие предметы первой магловской необходимости. Пару раз попадались даже газеты, включая «Пророк», но старые, месячной давности. Рите однажды пришло в голову, что Британские острова могут вообще перестать существовать — их поглотит вынырнувший из Северного моря кракен, а она не узнает об этом, пока не завершится их безумное путешествие.
Одним словом, Рита ненавидела джунгли больше всего на свете... до тех пор, пока однажды ночью ее не разбудил шум дождя, ознаменовавший собой конец сухого сезона.
После этого она стала ненавидеть мокрые джунгли.
А потом ненависть ушла, сменившись тупым равнодушием. Рита потеряла счет времени, каждый день не отличался от предыдущего. Подъем, завтрак, джунгли, короткие привалы, обед, разогретый на спиртовке под наскоро натянутым тентом, потом снова путь сквозь джунгли и, наконец, остановка на ночлег.
Видимо, желая ей помочь, Ксенофилиус взял все хозяйственные обязанности на себя, но вышло еще хуже: теперь Рите вообще не было нужды о чем-либо думать. Она просто шла сквозь джунгли под потоками падающей с неба воды, на привалах сидела на мокрой траве, глядя перед собой невидящими глазами, ела, не ощущая вкуса, и проваливалась в сон, не чувствуя сонливости.
— Осталось совсем немного, — сказал Ксенофилиус однажды. — Потерпите еще чуть-чуть, мисс Скитер.
Рита лишь безучастно пожала плечами. Ксенофилиус поставил перед ней тарелку и принялся наблюдать, как она отправляет в рот куски мяса с кашей, проглатывая их почти не жуя.
— Осталось совсем немного, — повторил Ксенофилиус. — Сегодня пятнадцатое октября, и обещаю, Хэллоуин мы встретим уже дома.
Рита не ответила. Доев, она молча встала из-за стола и отправилась в свою часть палатки, на ходу стягивая с себя рубашку. Стесняться наготы перед Ксенофилиусом она уже давно перестала, ей было все равно.
— Ничего, ничего, — пробормотал Ксенофилиус. — Скоро вы оживете...
Риту разбудил глухой рокот, донесшийся снаружи. В первый момент она подумала, что началась гроза, но вспышек молнии не было, а рокот все не прекращался, то усиливаясь, то ослабевая, но не затихая до конца.
— Проснулись, мисс Скитер? — спросил Ксенофилиус из-за перегородки, разделявшей палатку пополам. — Хорошо. Поскорее собирайтесь, нам надо уходить.