Ясно, что сюда карантин пока не дошел. Деньги плавят границу в швейцарский сыр. Горы высоки, император далеко.
Капитал отряхнул плечо и я, получив уговоренный сигнал, нацепил очки и маску, поднял капюшон и перепрыгнул через борт, чуть не поскользнувшись на мокром бетоне. Тени были слишком увлечены разгрузкой, чтобы отвлекаться. Спотыкаясь в кромешной тьме, я брел вдоль стены прочь от катера в поиске дверного проёма. Сердце дрогнуло, когда я было уткнулся в глухой угол. Но почти сразу рука нащупала обещанную дверь и, мельком оглянувшись, я проскользнул внутрь.
Я крался вперед, вытянув руки, боясь каким-нибудь звуком выдать себя. Каждый шаг раздавался гулким эхо. Но уже через несколько поворотов узкий коридор выбросил меня на улицу и, стараясь не делать резких движений, я прикрыл за собой дверь. Через дорогу угадывались ещё спящие дома, и лишь где-то вдали маячили редкие молчаливые уличные продавцы на велосипедах с прицепами. Сладкий запах печеного картофеля и едкого дыма просачивался даже через маску.
Шанхай!
Таймер на руке вспыхнул, отбросив на стену красные блики:
0 дней, 6 часов, 00 минут.
До поезда оставался час.
Поспеши, Джим.
Карантин означал, что как только первый прохожий поймет, что я иностранец, мне конец. Вся надежда была на смог. В середине осени ветер меняется с восточного на западный, и на место свежего океанского бриза с континента приходит удушающий холодный смог бесчисленных фабрик. Окружающее погружается в блеклую, разъедающую глаза дымку, илюди стираются в безликие силуэты в масках. Сплошного капюшона и пары изменений в походке достаточно, чтобы смешаться с толпой. Никому нет дела до закутанного до макушки прохожего.
Первым делом нужно было выбраться подальше от порта. Как только слухи о просочившемся иностранце начнут расползаться, выезды перекроют. Шаркающей походкой я зашагал вдоль кажущейся бесконечной стены, стараясь не выходить из её тени. В дремлющем субботнем городе одинокая фигура наверняка привлечет ненужное внимание. Дойдя, наконец, до перекрестка, я прислонился к облезлому стволу уже сбросившего листву платана, стараясь слиться с ним в одно целое. Не успел я толком осмотреться, как вдалипоказался мерцающий зеленый огонек такси. Слегка притормаживая на перекрестках, в плотной дымке оно летело, похожее на комету.
Водитель машинально повторил адрес, кивнул и сонно уставился на дорогу, лишь время от времени отрывисто нажимая большим пальцем на клаксон, притормаживая на очередном перекрестке. Он клевал носом.
Конец смены. Как удачно!
Сквозь лобовое стекло, увешанное планшетами и какими-то перемигивающимися устройствами, дорога была едва видна. Металлический голос без остановки бубнил адреса.
Несколько раз повернув, такси быстро выбралось из лабиринта жилых домов и выехало на эстакаду хайвея, набирая скорость. Я обернулся — сзади никого не было. Пока мы неслись над крышами домов по все ещё пустынному шоссе, я выдохнул и поправил громоздкие, больно въедающиеся в переносицу очки с выдавленными линзами. По сторонамбесконечной полосой мелькали рекламы машин, лапши и маленькой пухленькой девочки, присевшей в задумчивости рядом с лозунгом «Мечта Китая».
Конечно, можно было сразу поехать на вокзал, но, как бы ни давило время, оставлять столь очевидный след было опасно. Они наверняка будут опрашивать водителей. Мы приближались к центру, и в дымке, как привидения, начали проступать колонны офисных зданий. Ракетой, нацеленной в небо, справа показался шпиль русского дома и водитель свернул с хайвея. Он молча взял деньги, так ни разу не посмотрев на меня.
Перейдя дорогу, я подошел к очереди из такси, томящейся перед ещё спящим Ритц-Карлтоном. К моей радости, нового водителя моя персона также не заинтересовала, и уже через десять минут мы нырнули в подземную парковку вокзала.
— Покажи свою карточку, — устало попросил человек в форме сразу при выходе из парковки.
Патруль! Черт побери! Надо было выйти за несколько кварталов до вокзала!
Они стояли в засаде за углом. Я загнанно оглянулся, но пути назад не было.
— Покажи мне свою карточку, — уже раздраженным тоном повторил он на шанхайском диалекте. Не поворачивая голову, я ещё раз огляделся по сторонам — мы были почти одни. Лишь метрах в тридцати другой в такой же форме проверял входящих.
Думай, Джим. Думай быстрее. Это не полицейский, а просто какой-то помощник, дружинник. Клерк.
Сквозь бутафорские очки я видел усталые, печальные и распухшие глаза с набухшими синяками под глазами. Это был измотанный, больной и несчастный человек, застрявший наосточертевшей ему тупиковой работе. Я мог видеть его отчаявшуюся жену, каждый вечер от безысходности его пилящую. Все, на что ему оставалось надеяться, это ранняя пенсия.
Джим, пока никого нет, действуй.
— Пожалуйста, отпустите меня, я иностранец, — сказал я, приспустив маску, на ломаном пекинском диалекте, чтобы походить на корпоративного лаовая, одного из иностранцев, которых западные компании массово засылали сюда работать. — Завтра утром я лечу домой. Мне нужно лишь забрать мою семью. Пожалуйста!
Его глаза расширились, а рука потянулась к рации на поясе. Краем глаза я отслеживал его напарника, погруженного в проверку пары беспокойных уйгуров с целой телегой замызганных сумок.
— Пожалуйста, — я взял дружинника за рукав и он, моргая, уставился на золотой слиток в своей руке. Я говорил быстрым шепотом, пытаясь подыскивать правильные слова и одновременно просчитывать сценарии:
— Это золото, почти триста тысяч юаней.
Это были две или три его годовых зарплаты. Нас никто не видел, так что он мог взять золото и завтра выйти на пенсию, к радости жены. Если же он поднимет тревогу, все, что он получит, похлопывание по плечу и, может быть, грамоту… И ад дома, когда узнает жена. Шансы на моей стороне.
— Пожалуйста, отпустите меня. Это золото. Никто нас не видит. Я просто лаовай.
Он нервно оглянулся назад, и я увидел, как его глаза озарились. По-видимому, наши расчеты привели к одинаковому выводу. Как только его тело начало колебаться в нерешительности, я взял инициативу в свои руки.
— Спасибо! — шепотом сказал я, нацепил маску и двинулся вперед, ожидая оклика сзади. С каждым шагом по лестнице стучало в висках.
Главное не побежать, не сорваться.
Уже почти наверху. Вот, вот она — спасительная ступенька, за которой начинается привокзальная площадь. Уже виднелись часы на крыше и очередь, змеёй уходящая внутрь вокзала. Оставалось лишь перешагнуть порог…
Сзади раздался резкий крик и шум толкотни. Сердце замерло, и я в ужасе обернулся.
Уйгуры пытались поймать вырвавшийся чемодан, перекатывающийся вниз по лестнице. До меня никому не было дела.
Через пять минут, смешавшись с толпой, я уже пробирался через турникеты. Внизу лежали, как крокодилы на берегу, длинные белые поленья скоростных поездов. Войдя внутрь вагона второго класса, я нашел своё место и уткнулся в угол, с головой закутавшись в куртку и притворившись спящим. В кабине стоял аромат лапши быстрого приготовления и специй, где-то впереди шумно чавкали. Наконец раздался писк и двери захлопнулись. Это была финишная прямая — через пятьдесят три минуты будет Нанкин.
Пока поезд бесшумно набирал скорость, плавно сквозя через бесконечные ряды жилых башен, верхушки которых скрывались где-то далеко в пелене смога, я ещё раз проверил телефон. Его, вместе с очками, мне вручил капитан. Он также сунул мне пачку красных денежных знаков с председателем Мао, многозначительно смотрящим в сторону на что-то видимое ему одному.
Сигнал был сильным и устойчивым, синяя надпись China Mobile обнадеживающе переливалась в углу экрана. Я выключил его, чтобы не тратить заряд. Немного успокоившись и переведя дыхание, под покровом куртки я открыл папку и, стараясь не шелестеть бумагой, в который раз стал перебирать материалы Эйдана, ища какие-нибудь зацепки.
Оказалось, что Эйдан всё это время тайно изучал Ли. Как и у любого коллекционера, его мечтой было заполучить наиболее редкий, желанный и ценный экземпляр. Ли — единственный, когда-либо обнаруженный китайский Планк — был таким экземпляром, вершиной коллекции любого синтезатора. В руках я держал материалы, собранные на него Эйданом за последние сорок лет. Все они уместились в одну папку.
Ли был неуловим. Если до 1989 года отрывочные, косвенные следы ещё изредка намекали о его существовании, то затем Ли пропал окончательно. Единственное, что напоминало о нём, была его сестра, ставшая местной знаменитостью — газеты Нанкина регулярно публиковали трогательную историю её привязанности к дочери. Каждую субботу в парке она ждала Тьяо, свою дочь. Это был единственный мостик, ведущий к Ли.
Выйдя из вокзала, я на мгновение замер. Прямо передо мной раскинулись озёра и покрытые лесом холмы, подернутые розовым предрассветным туманом. Не в силах сдвинуться с места, я смотрел на этот осколок природы, зажатый в тисках цивилизации.
Времени нет. Вперед!
Парк уже был полон людей. Одни занимались тайчи, другие играли в шахматы. Метнувшись зигзагом из одной стороны в другую, я скоро нашел место, столь знакомое пофотографиям в газете. Бордюрный камень углом врезался в гладь воды озера. На камне, в стороне от людей, сидела женщина в истрепанной блеклой шляпке с полями. Лицо было отрешенным, как если бы оно было проекцией из какой-то параллельной вселенной. Глаза были закрыты, и лишь колебания иссохших цветов лотоса за её спиной напоминали о ходе времени.
Это была она!
Сняв очки, я присел на скамейку неподалеку, время от времени поглядывая на неё. В какой-то момент она искоса посмотрела на меня, едва уловимо, не открывая глаз. Медленно поднявшись, она плавно направилась в сторону ворот. Никто вокруг не обратил на её уход внимания, и только шахматист под деревом напротив машинально проводил её задумчивым, отсутствующим взглядом.
Минуту спустя я встал и последовал за ней, с каждым шагом сокращая дистанцию. Подойдя к массивным парковым воротам, мы почти поравнялись, пробиваясь через поток шумных туристов, с увлечением жующих жареных кальмаров на палке. Сразу за воротами шум начал растворяться позади, и скоро я следовал за ней в полном одиночестве. Мы свернули в небольшой переулок и через несколько кварталов показалась обветшалая кирпичная стена небольшого двухэтажного дома еще прошлой, до-коммунистической эры. Онаплавно толкнула узкую, почти незаметную с улицы дверь и, не говоря ни слова, жестом пригласила войти. Я благодарно кивнул, вошел и очутился в крохотном внутреннем садике. Также безмолвно она указала рукой на круглый столик в углу сада и исчезла внутри дома. Пятью шагами я пересек сад и неловко устроился на скрипящем стуле. Из пруда у стены, беззвучно то раскрывая, то закрывая высунутый из воды рот, за мной наблюдала белая рыба с красными отметинами на спине.
Я снял маску и капюшон и посмотрел на таймер.
Он появился в дверном проеме беззвучно, в мягких тапочках. В руках был поднос с чайником и двумя чашками.
Я искоса наблюдал, пока он нетвердыми руками разливал чай. Открытое лицо, все в глубоких морщинах, напоминало высохшее яблоко. Он пододвинул мне чашку и внезапно посмотрел на меня в упор.
И правда, как глубоки его глаза… Неужели так бывает? Казалось, у его зрачков не было дна.
Сделав несколько глотков, я решил начать первым.
— Нам повезло, что погода такая мягкая. Наверное, это последние теплые дни.
— Возможно вы правы, — вежливо ответил он. — Ваш китайский очень хорош. Где вы учились?
— Вы мне льстите. Я едва могу связать два слова. Немного учил в университете, — ответил я как этого требовал протокол и посмотрел на таймер.
К черту хорошие манеры, Джим! Я отбросил вежливость и вызывающе посмотрел ему прямо в глаза.
— Я Джим.
— Я Ли. Что привело тебя сюда? — мгновенно он перешел на «ты».
— Мне нужно знание.
— И как ты меня нашел?
— Практически случайно.
— Очень интересно… — сказал он, прикрывая рот рукой, как бы борясь с зевотой. Его ровные зубы были темно-желтыми от никотина. — Джим, в эту дверь не заходят случайно. Еслихочешь, чтобы я был открыт с тобой, тебе придется открыться мне.
Я поспешно кивнул.
— Мой учитель и я, мы построили машину, которая ищет аномалии в новостях. Эта машина нашла тебя. — я начал говорить скороговоркой. Чувство уходящего времени начиналообжигать меня изнутри.
— И зачем вы её построили?
— Чтобы искать людей с истинным знанием.
— Истинным знанием?
— Настоящих экспертов. Искателей правды. Планков.
— И как же вы их находите?
— Компьютерный алгоритм просматривает новостной поток и исторические архивы, ищет характерные комбинации.
— И почему машина подумала, что я один из этих, как их, Планков?
Я посмотрел на таймер.
— Ты подпадаешь под параметры. У тебя черты, присущие искателям истины.
— Например?
— Ты избегаешь внимания.
— Ну, в этом мире нет недостатка в интровертах.
— Это так. Но в экстренных ситуациях ты всё же появляешься на поверхности.
— И что же это были за ситуации?
— Восстание на площади Тяньаньмэнь. Это было твое последнее появление. Ты консультировал Дэн Сяопина. Машина нашла целых два эпизода, когда ты принимал активное участие. Под вымышленным именем, разумеется.
— Что-нибудь еще?
— Ты искатель настоящих ценностей.
— А это как?
— Этот мир полон имитаторов, иллюзий, обманов и паразитов. Так устроена природа. Но приложив некоторое усилие, многих из них можно избежать. Чем и занимаются искатели настоящих ценностей. Они роются глубоко в сути вещей и отбрасывают подделки.
— Докопаться до сути… Понять, что важно… — едва уловимо усмехнулся он.
Я смотрел на него.
— Продолжай, Джим. И как же ты их находишь?
Меня бросило в жар. Ли же был спокоен. Убийственно спокоен, как эта рыба в пруду.
— У них есть собственное мнение.
— А это как?
— Многие вещи ценны лишь тем, что их считает ценными кто-то другой. Как картины Рембрандта. Когда-то давно кто-то заплатил за них баснословные деньги. И теперь толпа слепо идет вслед. И действительно, если это не настоящее искусство, разве за него заплатили бы такие деньги? Разве считали бы столько людей эти картины ценными? Собирали бы выставки столько людей? Толпа собирается вокруг рембрандтов, полагаясь на мнение других. Это не собственное мнение, это мнение толпы.
— Хм-м. Толпа, говоришь? Ну и как ты их находишь, этих искателей?
— Надо смотреть на скрытые сигналы. Например, отношение к роскоши. Выбирает ли человек фальшивую, или настоящую роскошь.
— Фальшивую роскошь? — он повел бровью.
— Роскошь, к которой стремятся потому, что окружающие считают её желанной. Роскошь, которая повышает социальный статус, и только. Другими словами — рембрандты.
— И же как отличить настоящую роскошь от фальшивой?
Почему он задает так много вопросов? Вдруг он не Планк? Нет, он должен. Должен быть! Все эти вопросы — просто он хочет убедиться… Он ведет разведку. Проверяет меня.
— Для этого есть «никто не смотрит» тест. Захотел бы ты эту вещь на необитаемом острове? Где некому её показать? Когда некого ей впечатлить, продемонстрировать статус? Если нет, это фальшивая роскошь.
— А настоящая роскошь?
— Время, друзья, любимое дело и дом с видом на море.
— И где же мой дом с видом на море? — ухмыльнулся он.
— Я уверен, что с твоего балкона открывается неплохой вид на озеро Щуэн-у.
— Ты наблюдателен, — его круглое лицо вытянулось в улыбке. — Что ещё? Расскажи. Расскажи, Джим.