Но со сном сложилось не сразу. Сегодняшнее перевозбуждение не желало сменяться достаточным для сна покоем. Я то проваливался в короткое забытье, при этом отчетливо слыша все звуки вокруг, то выныривал из него с мыслью только бы не дать волю всей палитре чувств, а то про отдых вовсе придется забыть. Я слышал всех петухов в квартале и даже начал их различать по тембру голоса. Под утро усталость все-таки взяла свое и мне удалось пару часиков поспать. Во сне я заходил в чистую и совсем не страшную реку, в которой, возле берега, плавал кругами большой рыжий лис. Когда я стал заходить в воду он подплыл ко мне и дружелюбно ткнулся мордой мне в руку, и я почувствовал его жесткие волоски возле пасти в застывшей сукровице. «Что, съел кого-то, бродяга?» - спросил я у него, и набрав полные легкие воздуха нырнул. И проснулся. Понимая что день начался, плюс какой необычный день начался все следы сна как ветром сдуло. Ну все. Как говорил мистер Горби – можем нАчать.
Глава 2.
Як тебе не любити Киеве мiй.
С моим не совсем обычным внешним видом особо крутиться напротив здания Центральной Рады было нельзя. Не хватало еще нарваться на какой-то патруль, и не успеешь пикнуть как поставят к стенке. Хорошо, что как раз напротив была нужная подворотня, из глубины которой было видно то, что мне надо. Кованые ворота уже были открыты. Я и так изрядно засветился, пока нашел удобное место для наблюдения. Единственный минус - это то, что увидев подъехавшего Грушевского надо было еще успеть добежать. Возле входа солдаты. А входить надо было вместе с ним. Для этого я немного поменял тактику, и стал за небольшим выступом стены, именно на выходе из арки на улицу, наблюдая за проезжающими автомобилями. Да и поесть бы уже не мешало, о чем мой желудок настоятельно напоминал.
Накануне утром.
Утро я встретил с дрожью в душе и теле. Под утро подмерз, уже чувствуется дыхание осени, и просыпаясь на меня опять нахлынул весь ужас моего нового положения. И только договорившись с собой, что сегодня вечером это все, скорее всего, кончится, я успокоился. Да и вообще, даже в самом неприятном деле необходимо, чтобы не свихнуться, найти положительные моменты. Надо просто напрячь мозги и смоделировать все так, чтобы любая работа приносила моральное удовлетворение.
Мое тело услужливо напомнило мне о вчерашнем маршброске с препятствиями. Ничего, пара ссадин да крепотура меня не пугает. Потихоньку расхожусь. После простенькой, легкой зарядки , согрелся, привел себя в порядок и тронулся в путь.
Повезло почти сразу. Вправо, в сторону Лукьяновского кладбища двигался обоз. Четыре телеги с какой-то бэушной мебелью и остальным хламом. А пятая телега везла небольшой шкаф и было там место для меня. Я с доброжелательным лицом подошел к последнему возчику, и на каком - то полусуржике попросил подкинуть меня в сторону центра. Красота, не надо махать руками, что бы подвезли, подошел, поравнялся и спокойно попросил. А тот, долго не думая, оценивающе на меня посмотрел и в ответ предложил мне поработать: помочь загрузить всю эту мебель в какую-то контору на Большой Житомирской. Я конечно же согласился, но было немного неприятно, что мужик принял меня за бродягу. Если бы он знал сколько стоит моя одежда, то он быстро поменял бы свою точку зрения, но удивился бы, наверное, глупой трате таких деньжищ на такое, по его мнению, барахло. Со скоростью пять - семь километров в час мы спокойно ехали по утреннему Киеву. Я всегда очень любил Киев особенно сразу после рассвета. Особенно в мае, когда цветут каштаны, и ты идешь с поезда и дышишь полной грудью, а асфальт мокрый и чистый после утреннего полива. Да и сейчас хорошо. Середина октября а не холодно. Я подумал, что у меня есть уникальная возможность насладиться дореволюционным Киевом. Раньше я часто проводил время за компьютером, рассматривая старинные карты города и фотографии. Мысленно я пробегал с раненым Алексеем Турбиным от Оперного туда, в неизведанные лабиринты Малоподвальной. Или представлял себе маршрут первого в Европе трамвая, читая старинные названия хорошо знакомых мне улиц. Но особенно мне были интересны люди, которых в мое время уже не было в живых, а на черно-белых фото они жили себе как ни в чем не бывало и даже не представляли какой ужас их ждет впереди. И вот сейчас я внимательно всматривался в лица проходивших мимо киевлян мысленно сочувствуя им. В поведении людей за сто лет ничего не поменялось. Прохожих было довольно много и они не торопясь топали по своим обычным делам. Чувствовался большой город. Простые жители были одеты кто во что горазд. Мещане более единообразно и строго, по нашим меркам. Женщины в длинных, почти до земли, платьях и юбках и в теплых жакетах и демисезонных полупальто. И у всех обязательные головные уборы. Мне из-за этого пришлось накинуть капюшон. Чем ближе к центру, тем больше прохожих и пролеток, а главное – автомобилей. Я всегда думал, что в это время машина была чудом, что-то типа слона. Ан нет. Оказывается киевляне уже вовсю пользуются самодвижущимися каретами. И бегают они, допотопные, довольно резво по мощенным булыжником мостовым, извергая из себя клубы сизого и вонючего дыма. Чем ближе к центру, тем их больше. На проезжей части кучки навоза и никаких бордюров.
— Ты, ваше благородие, никак дезертировал, - отвлек меня от моих мыслей сидящий рядом мужик. Я даже вздрогнул от неожиданности. Его лицо было не злобное, но с хитрецой.
— А с чего ты решил, что я благородие, - в ответ спросил я.
— Уж больно руки у тебя холеные и балакаешь через силу. Ты не пужайся, я все понимаю. Сам на фронте был. Сейчас благородия отменили, теперича все товарищи.
— Ты, братец, почти угадал. Учился я немало, да не из дворян я вовсе. Скажем – инженер. А сейчас какое число и месяц?
— Так уже пятнадцатое октября. Ты после тифа разве, что счет дням потерял?
— А год? - спросил я и замер.
— Одна тысяча девятьсот семнадцатый от рождества Христова.
Да уж, ровно на сто лет назад зашвырнуло. Мужик вроде миролюбиво настроен. Но хитрый и любопытный. И говорит по русски. И тут видны следы русификации.
— Да, после тифа. Еле выкарабкался, - сходу сочинил я. - А как вообще обстановка в Киеве, любезный?
— Да все как с ума посходили. Работать никто не хочет, все митингуют. Да палят друг в друга. Свобода!
— А тебя как звать-то? И что это за груз у тебя?
— Николай Хлынов, из-под города мы, тут не далеко, двенадцать верст будет, из Святошина. Вот обстановку канцелярскую со станции в новую контору доставляем. Выехали еще вчера да заночевали тут недалеко по случаю. Решили, что лучше сегодня пораньше тронемся, чтоб до обеда справиться да и назад. Ломовая артель у нас.
— А кто сейчас в Киеве командует?
— Это смотря как сказать. Если для простых, так Советы депутатов правят. А так Центральная Рада. Грушевский там голова. Да еще военные.
— А чего хотят? В смысле, на что народ призывают?
— Советы за равенство. Землю обещают крестьянам а фабрики рабочим. А в Раде одни за автономию, а другие за незалежность все собачатся.
Вот тут я охренел второй раз. Какая автономия к чертям. Как можно не понимать очевидных вещей, что эта автономия ничего не решит. Ладно, это я сейчас такой грамотный, а им пришлось первый раз идти по этому пути. Теперь становится понятно, зачем я здесь.
— А сидят-то на Владимирской?
— Да, сперва возле Золотых ворот были, а потом переехали. Там близко. Через перекресток. Да ты с нами почти до места доедешь.
Всю дорогу я только и делал, что крутил головой и угадывал так изменившиеся в мое время улицы. Вот перекресток с Дегтяревской, а вот Лукъяновская тюрьма каменной глыбой высится среди двухэтажек, в которой сейчас наверняка сидит кто-то из видных революционеров. А вот Глубочицкая. Все простое и какое–то маленькое.
Через полтора часа, с удовольствием поговорив, мы подъехали под разгрузку. Я хорошо знаю какой стала Большая Житомирская в мое время. Почти все из этих домов, кто выстоял, пережили реконструкцию. А здесь она натуральная. Парадные фасады, центр! А слева, в глубине проходных дворов, видны верхушки зеленых холмов на которых пасутся козы, как будто здесь город и кончается. А за теми холмами вечный Подол. А главное - Десятинная церковь, а не ее фундамент как в наше время. Я всегда думал, что ее спалили татары в очень давние времена. А оказывается нет – вот стоит себе красавица строгая, каменная. По-моему в тридцатые ее взорвут потомки ордынцев в месте с Михайловским Златоверхим. А там, в далеке, нет ни Оболони, ни Троещины, и вся даль, сколько хватает глаз, свободна от бетонных высоток. И такой простор, что даже захотелось поглубже вдохнуть. Правда для того, что бы все это увидеть, пришлось заглянуть в одну из подворотен.
Мебель сообща занесли быстро, хорошо, что на месте появилась еще пара крепких хлопцев. И я, попрощавшись с артельными и Николаем персонально, выдвинулся на Владимирскую. На перекрестке Большой Житомирской и Владимирской посмотрел налево, автоматически проверив на месте ли изящная красавица Андреевская церковь, и повернул направо, в сторону оперного театра. София Киевская как всегда восхищала. Бронзовый Богдан был огорожен металлической оградой, по периметру которой росли деревья и кусты. Создавалось впечатление, что Гетман во главе войска остановился на каменном пригорке, в окружении растительности, и показывает войску куда двигаться. А Михайловский Златоверхий был еще настоящим, не взорванным и восстановленным. Из-за того, что вокруг этой огромной площади не было высоток, казалось, что простора гораздо больше, чем в мое время. Вместо них площадь окружали храмы. Одновременно можно видеть и купола Десятинной, и Михайловский Златоверхий, и Софиевский Собор. А там, в сторону Подола, видны кресты Андреевской церкви. Теперь понятно, почему основным местом проведения торжественных мероприятий Киева была именно эта площадь. Это место – душа Киева.
Довольно многочисленная публика направлялась по своим делам, а я шел и наслаждался городом. Я не ожидал, что на улицах будет так много людей, явным отличием которых от киевлян моего времени было то, что они жили в более медленном темпе. Интернета и мобильной связи не было, поэтому все нужно было выходить, а ноги свои, не казенные. Шагали по своим делам гимназисты и военные, группами и поодиночке, каждый в своей униформе. Плыли в длинных платьях женщины и было очень жаль, что свободные одежды скрывают их фигуры. Дворники в серых фартуках перегоняли с места на место кучи желтых листьев. А голуби, как и у нас, летали и крутились под ногами. Вот слева здание теперешнего СБУ, как новая копейка, видно даже еще не заселено. Спрашиваю у проходящей на встречу тетки:
— Простите, а что это за здание не подскажете?
— Так це ж городська земуправа повинна була бути. А зараз вже не знаю.
Зато я знаю. Что было и что будет. И если все нормально сложится, то очень скоро это здание заработает на полную катушку, и станет нагонять ужас на разных там красных, белых и остальных цветных.
Поблагодарив женщину за информацию топаю дальше. Я перестал комплексовать по-поводу своего внешнего вида, прохожие, скорее всего, принимали меня за бродягу. Да и многие из простых местных были одеты во что попало. Чувствовалась дыхание затяжной войны. А мне наплевать, лишь бы не мешали. В первых этажах всех фасадных домов - магазины. Съедобное содержимое их витрин выглядит довольно аппетитно. Я поймал себя на мысли, что народ реально торгует будущим антиквариатом. А еще полное отсутствие пластика! Совсем нет никаких пакетов и одноразовых стаканчиков. Все натуральное. Свои покупки люди переносят в холщевых сумках, торбах, мешках и корзинах. Или просто, как вот дядя несет окорок, завернутый в бумагу, прямо под мышкой. А вот справа и Золотые Ворота, такие, какими я их помню с детства, до реставрации - просто две каменных, полуразрушенных стены с подпорками. В этой части города за сто лет практически ничего не поменялось. А вместо выхлопа миллионов автомобилей пахло дымком, осенью и навозом, как в селе. Вот гостиница «Прага» - красота этого здания всегда притягивала взгляды неравнодушных. И везде развешены плакаты и листовки - сразу видно, что здесь, как и у нас, в двухтысячных, идет напряженная политическая борьба. Вижу, что я здесь появился очень кстати.
Городской театр, как раньше называлась национальная опера, поражал своей монументальностью. Только перед центральным входом высились две каменные колонны в форме маленьких колоколен. И все выложено брусчаткой. А мне вспомнились наши с друзьями культпоходы на «Жизель» и «Набукко», с предварительной алкогольной заправкой, и даже немного взгрустнулось. Зато напротив театра не было этого чудовищного совдеповского многоэтажного монстра, который портил весь вид на этом прекрасном перекрестке. А стояли обычные двухэтажные дома с лавками в первом этаже. Вообще я просто балдел от этого давно забытого киевского шарма, из-за которого Киев любили все, кто хотя бы раз здесь побывал. Все испортили высотки в центре города и миллионы машин и жлобов. А я вижу все это настоящим, и душа поет от любви к родному городу. Несколько раз я останавливался и аккуратно фотографировал увиденное на свой смартфон.
Вот снизу, по Фундуклеевской, поднимается старинный трамвай, периодически разгоняя своим звоном не пуганых прохожих. Группа военных, верхом, пропустила шумный и угловатый вагончик, и, прибавив ходу, повернула налево, к Крещатику. Многочисленные пролетки стоят на краю проезжей части поджидая клиентов. Как говорят наши таксисты – стоят на фильтре. Чудеса да и только. Сбылась мечта жизни – я вижу и ощущаю свой любимый Киев таким, каким даже и не мечтал увидеть. И еще подумал, что как было бы хорошо, что бы в будущем главного архитектора города выбирали бы сами киевляне, а он, в свою очередь, должен быть киевлянином хотя бы в третьем колене, что бы его коренная принадлежность сдерживала порывы жажды мгновенного обогащения за счет родного города.
А вот и Дом Учителя, сейчас Центральная Рада, еще с двуглавым орлом на фасаде, но зато уже с желто-голубым флагом над прозрачным куполом. У входа без конца снуют штатские и люди в военной форме, но форма эта у всех разная, как на маскараде, есть и морская, и обычная серая разных оттенков. Возле дверей стоит боец в шинели и папахе и, главное, в шароварах с винтовкой с примкнутым штыком, а справа строй солдат в полувзвод в таких же серых шинелях внимательно слушают, судя по замашкам, унтер-офицера. Наверное помощник начальника караула или разводящий. Очень хорошо, что у входа есть люди, не так будет бросаться в глаза одинокий мужчина в не совсем обычной одежде. Занимайтесь ребята, вам сейчас не до меня. Оно и к лучшему. Идя по противоположной, от нужного мне здания стороне, я лихорадочно искал подходящее для наблюдения место. И как раз напротив, где в мое время во дворах высится стеклянная офисная многоэтажка, нашлась нужная мне подворотня.
Когда я в очередной раз, услышав звук мотора, выглянул из своего укрытия, то наконец-то увидел Михаила Сергеевича. Вот он, сидит за водителем в компании с каким-то молодым чернявым хлыщом , который не умолкал ни на миг, не давая своему собеседнику вставить хоть слово. Не узнать Грушевского было не возможно. Его характерная внешность сразу напомнила мне купюру в пятьдесят гривен. Автомобиль остановился напротив крыльца и пассажиры, не прерывая беседы, медленно пошли к входу. А я, перелетев через дорогу, уже почти подбегал к ним, срезая угол по правому пандусу. Внутри меня, как перед прыжком с парашютом, все напряженно замерло и телом управляло только подсознание. Но тут вдруг строй солдат резко вытянулся с равнением на право, прозвучала команда «Струнко!», а из здания буквально выскочил, видимо начальник караула, с саблей на боку и перейдя на строевой шаг вдруг замер в двух метрах от Грушевского, и на украинском языке четко отдал рапорт. Все окружающие, и я в том числе, застыли по команде, наслаждаясь выучкой и рефлексами молодого офицера. После доклада Грушевский с попутчиком стали заходить во внутрь здания, и я прибавил скорость и протеревшись между двумя застывшими солдатами, скинул капюшон, уже в холле, с простецким, улыбающимся лицом, как будто встретил наилучшего друга, с каким–то дурацким прибалтийским акцентом произнес:
— Здравствуйте, уважаемый Михаил Сергеевич.
Сказал я и начал движение прямо на него, с главной целью отсечь сопровождающих, которые уже оказались за моей спиной. Наглость – второе счастье. Мы медленно проходим в глубину помещения а напряжение возрастает.
— У меня для вас такие новости, что я даже боюсь за ваше здоровье. У вас крепкое сердце? - Спросил я доверительным тоном.
Грушевский медленно отступал в холл, сняв свои круглые очки и готовясь их протереть близоруко щурился, но в руках ничего подходящего не было.