Начальная стадия его магического воздействия проходила вполне успешно. Но то, что Имхотепу предстояло совершить дальше... Его прежние заклинания были не серьезнее детских стихов перед тем, что он должен был произнести.
Имхотеп вновь обратился к Книге Мертвых, читая запретные строки, а жрецы еще плотнее окружили его и тело прекрасной женщины, не прерывая своего заунывного пения. Отвратительная жидкость в бассейне заволновалась, порождая лопающиеся на поверхности пузыри, словно бы закипая. На какое-то мгновение трансформации чудовищной жидкости поколебали невозмутимую отрешенность жрецов, вселив в их сердца трепет и ужас. Лица их побледнели, но, закрыв глаза, они продолжали тянуть монотонную мелодию. Они не замолкали даже тогда, когда мерзкая жидкость по-настоящему закипела в углах бассейна, то и дело выплескиваясь на облицованные камнем края.
Словно живое существо, жидкость из каждого покрытого мраком угла выбросила черные щупальца, а потом неспешными потоками потянулась из бассейна, сливаясь в единый ручей, прямо к алтарю. Горячая, почти обжигающая субстанция окружила жрецов, стараясь пробраться мимо их обутых в сандалии ног. Потом она начала вздыматься и, издавая отвратительную вонь, даже касаться тел замерших жрецов. Черное нечто тянулось к алтарю и уже облепило статуи с головами быков, служивших основанием алтаря.
Имхотеп, погруженный в чтение заклинаний, казалось, не замечал блестящей черной жидкости, скапливающейся возле его ног. Один из жрецов, самый молодой, бросил взгляд вниз, к своим стопам, и всмотрелся в сверкающее отражение: оттуда, из глубины адского зеркала, на него взглянуло его собственное, но уже мумифицированное мертвое лицо.
Крик животного ужаса вырвался из молодого жреца, перешел в кошмарный отчаянный вопль и эхом разнесся под сводами пещеры. Юноша бросился прочь из магического круга, расплескивая черную жидкость, тонким слоем затянувшую плиты пола. Беглец старался достигнуть лестницы, но поскользнулся и упал. В тот же миг черная жижа обволокла его и, залившись в рот, заглушила последний вопль. Поток жидкости увлек тело к бассейну, превратив несчастного в кошмарнее варево.
Увлеченный произнесение магических заклинаний, Имхотеп вряд ли даже обратил внимание на происшедшее. Он внимательно следил за черной жидкостью, плавно взбиравшейся по стенкам сосудов с внутренностями. Через короткое время потоки жижи начали постепенно втекать внутрь драгоценных емкостей...
Ставшие черными, сосуды завибрировали и зашатались, а из одного даже послышалось ритмичное биение ожившего человеческого сердца.
Сердце Анк-су-намун забилось снова!
Белки вытаращенных глаз Имхотепа покраснели, зубы по-звериному оскалились, когда он наблюдал, как черные вязкие щупальца заструились но резным барельефам скарабеев и кобр, разлились по о6сидиановой поверхности алтаря и устремились к неподвижному телу, книга Мертвых сама потянулась вверх из рук Верховного жреца и повисла над Анк-су-намун. Таинственная жидкость тем временем покрыла уже всю фигуру бывшей наложницы, обволакивая сладострастные изгибы ее тела, превращая его в подобие черной блестящей статуи...
В завершение чудесного превращения жидкость, подобная ожившей ртути, начала словно бы всасываться во все отверстия и поры мертвого тела. Казалось, что плоть сама стремится поглотить покрывавшую ее жидкость, и вскоре залитый ею поп совершенно очистился. Черная жижа исчезла без следа.
Прекрасное обнаженное тело, распростертое на алтаре, впитавшее в себя невероятное количество таинственной субстанции, лежало спокойно и неподвижно, как и полагается мертвецу. Затем оно задрожало.
Имхотеп внимательно наблюдал за процессом.
Тело содрогалось и завязалось в конвульсиях, что говорило о том, что заклинания подействовали.
– Вернись ко мне, Анк-су-намун, – прошептал Имхотеп, и эти слова уже не являлись частью заклинания. – Вернись но мне...
Так неожиданно, что жрецы внезапно прервали свое пение и даже сам Имхотеп вздрогнул, глаза Анк-су-намун широко раскрылись.
Она ожила.
Верховный жрец осторожно погладил возлюбленную но щеке, и их глаза встретились. Она молчала. Говорить она еще не могла. Душа Анк-су-намун возвратилась из Царства Мертвых, по для полного ее физического воскрешения извлеченные из тела органы должны были вернуться на свои места. Для этого требовалось сделать последний, самый ужасный шаг.
– Ты не почувствуешь боли, – нежно произнес Имхотеп.
Хотя неподвижное лицо его возлюбленной ничего не выражало, глаза, казалось, говорили: «Делай то, что должен сделать, любовь моя. Делай все то, что ты должен сделать... »
Имхотеп, положив Книгу Мертвых на ладонь одной руки, другой принялся совершать пассы, вызвав даже у жрецов изумление его силой. Сосредоточив все свое внимание на том, что он должен был совершить сейчас. Имхотеп извлек из-под черного плаща ритуальный кинжал. Его темное лезвие, широкое у рукояти и сужающееся и концу, было настолько острым, что одно легкое прикосновение к нему грозило парезом.
Выражение лица Имхотепа, на котором отражались обуревавшие Верховною жреца эмоции и, вызвало оторопь у его приспешников. Высоко подняв кинжал, напоминающий змеиный зуб, и стиснув его рукоять так, что побелели пальцы. Имхотеп бросил взгляд на свою возлюбленную. В ее широко распахнутых глазах он прочел немое согласие женщины на то, чтобы погрузить сверкающее лезвие в ее восстановленную нежную плоть.
После того как органы Анк-су-намун будут помещены в ее тело, оно полностью вернет себе свое физическое совершенство. Не останется ни шрамов, ни следов от кинжала Имхотепа и от того лезвия, которым сорок дней назад она оборвала свою жизнь. Кипящая внутри ее тела черная жижа окажет свое магическое воздействие и завершит полное исцеление Анк-су-намун.
Под возобновившееся монотонное пение жрецов сердце Анк-су-намун, помещенное в сосуд, билось все сильней и ритмичней, словно предчувствуя. что уже недалек тот миг, когда оно окажется на своем месте в прекрасной груди женщины. Своей пульсацией оно словно задавало ритм заунывному пению. Глаза Имхотепа вновь обратились к книге, лежащей на левой ладони. Он держал кинжал, готовый пронзить грудь женщины, а голос Верховною жреца, произносящего последние строки заклинания, срывался почти на крик, заглушающий и пение жрецов, и удары ожившего сердца...
И тут, неожиданно, заполняя шумом своего вторжения все обширное пространство пещерного храма, явились они. Преодолевая по несколько ступеней за раз, скатываясь по ним, издавая громкие воинственные вопли, ворвавшаяся толпа яростных татуированных воинов окружила место проведения ужасною ритуала.
То были медджаи!
Словно полчище саранчи, они заполнили все вокруг. И прежде чем рука Имхотепа с зажатым в ней кинжалом опустилась, он был схвачен сразу несколькими мускулистыми руками. Стальные пальцы сжали его запястья, вырывая книгу и не давая опустить кинжал. Имхотеп издал ужасный вопль, когда предводитель медджаев, ногой в тяжелой сандалии, с хрустом, словно панцирь жука, раздавил драгоценный сосуд с бившимся внутри сердцем Анк-су-намун. Крик отчаяния Верховною жреца заметался под мрачными сводами. Эхо постепенно затихло.
Сердце Анк-су-намун замолчало навсегда.
Когда живые ткани сердца, словно мякоть перезрелого плода, брызнули из-под сандалии медджая, произошло нечто настолько быстрое и невероятное, что впоследствии те, кто остался в живых после нападения на тайный храм, не могли с уверенностью сказать, случилось ли все это на самом деле или привиделось в темноте, озаренной неверным светом факелов.
Из всех отверстий и пор тела Анк-су-намун начала изливаться густая черпая жижа. Собираясь на полу небольшими лужицами, она устремлялась, избегая прикосновений к присутствующим, в сторону, образуя небольшое озерцо. Затем таинственная жидкость, подобно животному, обладающему целью и волей, метнулась к бассейну с кипящей отвратительной субстанцией, откуда недавно появилась и влилась и чудовищное варево из человеческих останков.
С выражением мучительной боли Имхотеп, удерживаемый медджаями. взглянул в лицо своей возлюбленной. Какое-то время ее глаза смотрели на него, а потом их веки медленно сомкнулись.
Верховный жрец Осириса вновь издал душераздирающий крик, зловещим эхом отозвавшийся под сводами огромной пещеры. Имхотеп опять потерял любимую! И на этот раз, возможно, безвозвратно.
Теперь медджаи‚ должны были воздать за содеянное нынешней ночью.
– Ты проклял сам себя, Имхотеп, – объявил предводитель стражей фараона. В его глазах соседствовали глубокая печаль и еле сдерживаемая ярость. – Но ты навлек проклятие и на своих верных жрецов. Прежде чем тебя постигнет заслуженная кара, ты станешь свидетелем того, что произойдет с ними. Тебе придется унести вину за их мучения с собой, чтобы и в подземном царстве тебя смогли осудить по достоинству.
В другом зале храма, предназначенном для погребальных церемоний, жрецы-бальзамировщики в масках, изображавших голову бога Анубиса, занялись последователями Имхотепа. Ему пришлось увидеть, как в мерцающем пламени факелов и светильников его верные жрецы были мумифицированы заживо.
Бальзамировщики, орудующие крючьями, иглами, щипцами и ножами, сохраняли абсолютное спокойствие, словно имели дело не с вопящими и извивающимися в муках живыми человеческими телами, а с мертвой плотью усопших. Самой ужасной была операция, когда голову бальзамируемых дли неподвижности зажимали между двумя деревянными брусками. Но несчастные уже не кричали, так как их языки были вырезаны, а рты зашиты. Теперь бальзамировщики раскаленными докрасна крючьями, вводимыми в нос, крошили на мелкие кусочки мозг внутри черепов и постепенно извлекали: его через ноздри.
В каждом случае смерти предшествовало безумие.
Имхотеп пытался отвернуться или зажмурить глаза, чтобы не видеть происходящего, но служители, чьи лица скрывали маски шакалов, удерживали его голову и, если было необходимо, насильно оттягивали ему веки.
Этот кошмар продолжался несколько часов. Теперь у ног Имхотепа лежали тела двадцати одного преданного ему жреца. Некоторые из них слабо подергивались, напоминая выбирающихся из кокона насекомых. Скорее всего, это были лишь рефлекторные конвульсивные движения: ведь эти люди были лишены всех органов и мозга. Или все же они каким-то непостижимым образом еще могли испытывать боль? Но какие бы невыносимые страдания ни были причинены жрецам, Имхотепа ожидала совсем невообразимая участь. Хотя ему трудно было представить горшие страдания, чем созерцание мук своих сподвижников.
Однако его мнение изменилось, когда бальзамировщики, силой раскрыв Имхотепу рот, вырезали ему язык.
Обезумев от боли, он понял, что кричать можно и без языка. Затуманенным взором он видел, как из темных щелей к брошенному на пол языку устремились крысы и в мгновение ока растерзали его в клочья.
Лежащему Имхотепу приподняли голову, чтобы он не захлебнулся кровью, и предводитель медджаев обратился к нему:
– Ты удостоиться особой чести, Имхотеп. Ты станешь первым, над кем будет совершен обряд проклятия хом-дай.
Это было самым древним и страшным проклятием, которого до сих пор не заслуживал ни один из когда-либо ходивших по земле преступников. Вот уж действительно редкая честь.
Как и его жрецов. Имхотепа обмотали бинтами, но оставили отверстия для глаз, ноздрей и рта. Бинты были липкими – их пропитали отвратительным составом, который бальзамировщики зачерпывали из котла, наполненного варевом, кипевшим в бассейне. Слабо извивающегося Имхотепа, лежащего на полу пещеры, продолжали поливать мерзкой жижей, чтобы бинты хорошенько пропитались ей.
Затем шакалоголовые бальзамировщики подняли тело Верховного жреца, словно неодушевленный предмет, каким он почти что стал, бросили в деревянный ящик, который затем установили в гранитный саркофаг. Отупевший от боли, едва не теряя сознания, Имхотеп уставился в каменный потолок пещеры, ожидая, когда крышку задвинут и пришедшая вместе с темнотой смерть оборвет его страдания.
Но ему пришлось испытать еще кое-что.
Перед саркофагом появился бальзамировщик в маске, держащий в одной руке глиняный кувшин. Видимо, подумал Имхотеп, его решили подвергнуть еще одному унижению. Возможно, заполнить той же вонючей жидкостью все внутреннее пространство саркофага?
Жрец в маске опрокинул кувшин на живую мумию, но из горла сосуда полилась не черная жижа.
Жуки.
Бесконечным потоком из кувшина хлынули навозники-скарабеи, распространявшие тяжелый гнилостный запах. Они обволокли забинтованное тело Имхотепа живым шевелящимся покровом. Некоторые из насекомых пытались забраться под бинты, часть покрыли лицо Верховного жреца уродливой движущейся маской. Другие проникли в рот, лишенный языка, а самые проворные атаковали ноздри.
Имхотеп, наверное, рассмеялся бы, если жуки не ползали бы сейчас вверх и вниз по его горлу. Он сокрушал зубами их отвратительные панцири, а насекомые в свою очередь пожирали его изнутри. Проклятие, обрушившееся на Имхотепа, обрекало его теперь на вечную загробную жизнь. Жуков ждала та же участь. Отныне они стали неразлучны, соединенные вечностью.
Только теперь крышку ящика закрыли. Погруженный в темноту, Имхотеп уже не мог видеть, как из мрака выступил предводитель медджаев и запер ящик восемью хитроумными замками, использовав для этого специальный ключ. Потом приблизились жрецы и надвинули тяжелую крышку саркофага, сделав каменную гробницу непроницаемой для воздуха. И снова предводитель медджаев воспользовался восьмиконечных ключом, запирая саркофаг.
– Здесь ты останешься навсегда, – негромко произнес медджай, но Имхотеп все равно услышал эти слова, гулко прозвучавшие в его новом крошечном мире. – Заключенный внутри, ты обречен мучиться вечно.
Когда ритуал закончился, предводитель медджаев сложил восемь треугольных выступов ключа вместе, превратив его в подобие золотой восьмиугольной шкатулки с секретом.
Собрав вокруг себя воинов, главный ни медджаев обратился к ним:
– Теперь мы должны принять все меры предосторожности, чтобы Тот, Чье Имя Не Называется, никогда не покинул места своего заточения. Иначе он превратится в ходячее воплощение несчастий всего человечества, настоящего пожиратели плоти, обладающего силой веков, властью над песками и славой непобедимого.
Подчиненные молча склонили головы. Заживо погребенному вместе со скарабеями Имхотепу, как и собравшимся рядом с саркофагом медджаям, было известно, что именно такова была цена наложенного проклятья хом-дай. Самого ужасного из всех. Вот почему никогда ранее, независимо от того, что бы ни совершил преступник, оно не применялось.
На веревках тяжелый саркофаг погрузили в бассейн с кипящей и булькающей черной жижей. Таинственная жидкость залила саркофаг, расползаясь по его поверхности, а потом вдруг начала всасываться в поры камня, как раньше это происходило с мумией
Анк-су-намун. Через какое-то время саркофаг впитал в себя нею жидкость без остатка, осушив бассейн до последней капли, а вскоре и на его стенках невозможно было заметить ни малейшего следа черной слизи.
С помощью тех же веревок бальзамировщики извлекли саркофаг из сухого бассейна и, прилагая все силы, потащили его к выбранному месту захоронения.
Заключенный в свой холодный непроницаемый ад, терзаемый ползающими по нему и внутри него скарабеями, Имхотеп знал и потайные лазейка в страшном проклятии хом-дай. Если каким-то чудом ему и его возлюбленной Анк-су-намун случится восстать из мертвых, они станут самыми могущественными владыками этого мира. Вместе они будут непобедимы и смогут навлечь на землю все напасти, ужасы и бедствия. Тогда прервется людской род и погибнет все живое... кроме Имхотепа и Анк-су-намун.
Возможно, как и многие его жрецы, Имхотеп в конце концом сошел с ума, не выдержав выпавших на его долю страданий. Тем не менее невнятные крики живой мумии, заключенной в саркофаг и теперь засыпаемой массами песка, казалось, несли и себе угрозу страшного мщения перемешанную с холодной уверенностью неизбежного триумфа.