Члены комиссии переглянулись.
— А что показывают записи тренировочного режима? — спросил Мальцев.
— Хаотический бессистемный сбой. Помеха не поддается дешифровке.
— Может быть, упущена из внимания какая-то деталь? — спросил художник.
— Мы ввели в старый надежный компьютер около шести миллионов параметров, начиная от состояния погоды — давление, температура — и кончая астрономическими явлениями, стартами космических кораблей и тому подобным. Да что старты! Заложили даже, например, такое: в какой день недели родился каждый из обслуживающего персонала «Веги».
— Это очень хорошо — такой широкий охват, — одобрил Мальцев. — И что, совсем ноль?
— Почти совсем. Наибольшая вероятность связана с двумя факторами. Сбои происходили в солнечную погоду — тут более-менее понятно. И второй фактор, совершенно непонятный: сбои всегда проходили в дежурство оператора Семеновой.
— Любопытно, — насторожился Мальцев. — И какова же степень вероятности... если популярно, через аналогию?
— Если через аналогию... — я немного подумал и, как мне кажется, нашел хорошее сравнение: — Представьте, что вы стоите на окраинной улочке и вычисляете степень вероятности появления автомобиля с четным номером. Если учесть, что вы не знаете, разрешено ли вообще по этой улице движение автомобилей, вот тогда и получится полная аналогия... Сгруппировать можно все. Но не из всякой вероятности следует закономерность. Классический пример из школьного курса теории вероятностей: совпадение судеб американских президентов Линкольна и Кеннеди. Линкольн избран президентом в 1860 году, Кеннеди — в 1960 (разница 100 лет). Оба президента убиты в пятницу, в присутствии жен. Преемниками обоих президентов были Джонсоны. Джонсон (Линкольна) родился в 1808 году, Джонсон (Кеннеди) родился в 1908 году (опять разница 100 лет). Убийца Линкольна Уй-во родился в 1829 году. Убийца Кеннеди Ли Освальд — в 1929 году (снова разница — 100 лет). И так далее.
После экскурса в школьный курс теории вероятностей наша странная комиссия посидела молча некоторое время. Вопросы иссякли. Да и какие вопросы могут быть у дилетантов!
Только Мальцев сидел и молчал, как мне показалось, осмысленно.
— Значит, так, — подвел он итог. — В первый же солнечный день проводим эксперимент.
Он набрал номер компьютера-кадровика и распорядился оповестить оператора Семенову, чтобы в ближайшее время она никуда не исчезала из города.
Связываться с солнечным днем было, конечно, рискованно. По графику его ждали через десять дней. Но могли и отменить под разными предлогами, как часто бывало. После введения программы «Погода» мы, конечно, научились управлять климатом. Но ведь чтобы где-то все время светило солнце, нужно, чтобы в другом месте все время шел дождь. Наша рядовая промышленная зона не относилась к солнечной. Считалось, что мы тут можем обойтись без солнца. Говорят, когда-то здесь зеленели пышные леса, а теперь куда ни глянь — цивилизованное болото, голая мшистая земля, расчерченная водосборными канавами. Ради нашего эксперимента никто не станет перекраивать график погоды. Если только Мальцев не отыщет убедительных аргументов.
...Было уже около восьми утра, а дождь не переставал. Крупные капли били в стекло. Мальцев все ходил и ходил по крышам умолкнувшего завода. Я смотрел на него и ждал, когда же он проявит неуверенность, поднимет голову, чтобы посмотреть на небо. Не похоже, чтобы сегодня дождь кончился, хотя Мальцев убеждал нас вчера, что солнце на сегодня нам «дали».
Я так и не дождался от Мальцева ни проблеска неуверенности. Вот он закончил прогулку и направился к зданию вычислительного центра.
Ровно в восемь все собрались в большом зале компьютера. Это было светленькое помещение с микроклиматом, с четко поддерживаемыми стабильными параметрами давления, влажности и температуры. Оно бы совсем походило на стерильную операционную какого-нибудь госпиталя, если бы не цветы в горшочках, расставленных на маленьких столиках, укрепленных на стенах между оконными проемами. Большой стол, совсем как в операционной, принесли сюда специально месяц назад для нашей комиссии.
Сейчас за ним сидели наши молчаливые творческие интеллигенты. По другую сторону стола одиноко расположилась высокая и, по-моему, красивая девушка в форменном белом халатике и голубой шапочке. Это и была таинственная Валя Семенова — злой гений «Веги», если принять точку зрения Мальцева. Мне, конечно, были смешны все эти дилетантские расследования, но свою часть дела я исполнял добросовестно, приученный моей профессией к точности и порядку.
После небольшого приглядывания друг к другу (Валя смотрела на нас просто и с интересом) Мальцев поставил задачу:
— Мы выдвигаем перед вами, Валентина Сергеевна, два условия во многом противоположного характера, — сказал он. — Вы должны забыть, что в этом зале, кроме вас, находимся мы, что мы за вашей работой наблюдаем. Словом, ведите смену как всегда. Но, с другой стороны, вы должны все время помнить о том, зачем мы здесь собрались, чтобы не пропустить в своих действиях никаких деталей, подробностей — они могут оказаться решающими. Вы должны знать, что речь идет не только о миллионах рублей, недополученных из-за простоя завода, не только о судьбе одной из перспективнейших электронно-вычислительных машин, но и о замедлении научно-технического прогресса. Сейчас сотни научных программ законсервированы и ждут решения нашей комиссии.
— Я понимаю, — сказала Валя негромко, но твердо, — меня только обижает: неужели тут все думают, что я нарушаю инструкцию по работе с «Вегой»? Я вчера еще раз ее перечитала и вижу: ничего такого я не делаю. Как все. Почему же меня заподозрили?
Тут встрял поэт. Начал уговаривать оператора, что ее никто ни в чем не обвиняет. Просто, мол, что-то происходит во время ее дежурств. А может, просто совпадение. Слушать его умные объяснения было смешно.
Пока он так ворковал, Мальцев шепнул мне озабоченно:
— Плохо, что она полезла в инструкцию. Сейчас начнет изо всех сил доказывать, что не виновата. В общем, чистоты эксперимента нет.
Я только пожал плечами. Как будто вся наша комиссия не насмешка.
Именно в этот момент показалось солнце. Да такое сильное, что пришлось задернуть шторку, чтобы лучше видеть экран дисплея. Пока на нем отражалось все то же: «Вега» работала как часы.
Члены комиссии устроились поудобнее, а Валя приступила к своим обычным делам. Она проверила и записала рабочие режимы «Веги», откорректировала установку «Климат» (при этом спросила: может быть, нам хвойную рощу в зале воссоздать, но Мальцев напомнил, чтобы она делала все как обычно). Потом Валя проверила систему сигнализации, для порядка списала нули сумматора продукции со счетчика, хотя знала, что никакой продукции нет. Она, как положено, сделала запрос о состоянии энергохозяйства, материального склада и других подразделений завода. На дисплее четко прошли все сигналы и выдали ей нули тренировочного режима, которые она тем не менее тоже аккуратно заприходовала в оперативную память «Веги».
Я, естественно, обращал на девушку не много внимания — следил за дисплеем. Мне докладывать. Дисплей фиксировал четкую уверенную работу машины. Действовал известный «закон подлости»: долгожданного сбоя все не было и не было.
Так прошел час, и второй, и третий. Солнце вовсю палило. Крыши завода высохли и побелели.
Вахта Семеновой кончалась.
Результат нулевой, если не считать колоссального количества сожранной энергии (в тренировочном режиме энергетический цикл разрывается, энергетический КПД резко падает). И еще я подумал о том, что только машина может вот так вхолостую вкалывать с полной отдачей, именно такое отношение к делу и проводит границу между искусственным и живым разумом. К примеру, если наша комиссия еще пару дней проработает вхолостую, наши мозги совсем отключатся.
У некоторых коллег по комиссии они, похоже, уже отключаются. Мой сосед, художник, например, сидит и цветочки рисует. Жиденькие такие цветочки, с четырьмя лепестками крестом, похожими на маленький пропеллер самолетов винтовой авиации.
Вахта Семеновой заканчивалась. «Вега» рубила свое исправно.
— Ну, хорошо, — сказал Мальцев, — а какой-нибудь вспомогательной работой вы не занимаетесь на вахте?
— Что вы! Инструкция категорически запрещает! — округлила Валя глаза.
— Я не о том говорю, — разочарованно вздохнул Мальцев.
Тут художник завершил свой гербарий, размашисто расписался на листе и протянул рисунок Семеновой.
— Да вот... я иногда еще цветочки поливаю, — между прочим сказала та, принимая рисунок.
— Ну, полейте...
Валя принесла воды, полила. Естественно, «Вегу» это мокрое дело ничуть не расстроило. Машину будто заклинило на хорошей работе, точно она изо всех сил старалась выслужиться.
Тут наш биолог показал пальцем на три цветочных горшка, елочкой прикрепленных к стене как раз над серебристым шкафом криогенных преобразователей, и спросил:
— А почему вы в те горшки ничего не садите? Высоко? Не хочется забираться?
— Я сажу, но там цветы не растут. Может быть, жарко, а может, из машины выходит какой-то дух... — Валя пожала плечами и добавила: — Корни растут, а цветы не растут.
Она взяла стульчик, подошла к шкафу криогенных преобразователей и отломила тоненький зеленый червячок, вылезший через днище в дырочку для спуска лишней влаги.
— Нет, постойте! — остановил ее руку, протянутую к другим, вылезшим на свет белый корешкам, биолог. — Кто вам сказал, что это корни?
— А что же еще может вниз пробиться? — резонно спросила Валя.
Мальцев, сидевший все время с непроницаемым выражением лица, заинтересовался разговором и даже подошел ближе.
— Постойте! — он взглянул на отломанный слабо зеленый червячок, который Валя держала на ладони под самым носом у биолога. — Да ведь это самый настоящий росток!
— О чем вы говорите? — усмехнулся биолог. — Где вы видели цветок, растущий вниз?
— А вот мы посмотрим! — Мальцев помог Вале спуститься со стульчика, сам вскочил на него и снял все горшки с цветами.
Он положил их на бочок, как бутылки, на наш огромный стол, чтобы не сломать росточки, нетерпеливо оглянулся по сторонам — чем бы распилить пластмассовые горшочки, а потом, весь горя нетерпением, просто ударил по одному ребром ладони. Тонкая розовая пластмасса спружинила, но не сломалась.
— Ах, черт! — не сдержался Мальцев.
Я подал ему горячий паяльник. Он быстро провел жалом по стенке горшка. Завоняло жженой пластмассой, паяльник, как волнорез, легко вошел в стенку горшка, оставляя по сторонам неровной дорожки два грязных валика расплавленной пластмассы. Ком земли выпал на стол. Мальцев быстро, но осторожно разломил его, потом очистил тоненький вертлявый росточек и слабую паутинку коричневых корешков. И мы все убедились: корни росли вверх, а росток, пробив неимоверную по его силенкам толщину земли, упорно стремился вниз, к далекому маленькому отверстию в донышке горшка.
— Невероятно! — сказал биолог. — Ничего не понимаю.
И сел.
Мальцев оглядел всех нас как-то странно весело. Потом живо подошел к серебристому шкафу криогенных преобразователей и зачем-то взглянул, как он крепится к стене. Мог бы у меня спросить. Я бы сказал, что там карабинное крепление, которое позволяет отцепить шкаф от стены и развернуть в ходе ремонта. Мальцев тут же сообразил что к чему и отцепил карабины.
— А сейчас я вам покажу фокус, — сказал он. Как заправский фокусник, он покрутил ладонями у нас перед носом (стоит ли говорить, что мы окружили его со всех сторон). Потом демонстративно, одним мизинцем, он зацепил уголок шкафа криогенных преобразователей и повел рукой. Тяжеленный шкаф, как пушинка, поехал по полу, точно на воздушной подушке. И только гибкие кабели не позволяли увезти его далеко от стены.
Мальцев достал записную книжку, вырвал листочек. Присев на корточки, он просунул его под основание шкафа и легонько подтолкнул бумажку. Она пролетела под днищем шкафа и вылетела к стене.
Шкаф висел в воздухе!
— Замечательно, — сказал Мальцев буднично, словно ему все было ясно. Он снова взял листок, подсунул его под шкаф наполовину и попросил меня временно выключить криогенные преобразователи. И когда я это сделал, мы все увидели, что шкаф опустился на пол и придавил бумажку. Мальцев ее подергал — она не поддавалась.
Он сделал знак — я включил ток. Мальцев легко подвинул шкаф к стене, пристегнул его карабинными защелками, потом пригласил всех нас к столу.
Самое глупое лицо, наверное, было у меня. Хотя и биолог смотрел на корешки так, словно видел живую змею там, где рассчитывал потрогать мертвую.
— Итак, что мы имеем, коллеги? — спросил Мальцев. И сам себе ответил: — Цветочек перепутал верх и низ. Небом для него стало то, что мы называем землей.
— Искривление поля тяготения? — предположил я.
— Да, точнее антигравитация. Источником ее стали криогенные преобразователи. Создалось искусственное поле тяготения, направленное встречно полю тяготения Земли, потому-то шкаф и теряет вес.
— Замечательно! — в тон Мальцеву заключил я. — Что же удивительного в антигравитации в наше время? Как это приближает нас к выявлению причин сбоев?
Мальцев удивленно взглянул на меня, потом обратился к Вале:
— Вот вам пример удивительной односторонности человека. Мы сейчас прикоснулись к явлению, которое может перевернуть всю нашу технику, подарить людям массу интересных вещей, а он отмахивается, потому что настроен на детективную волну — найти причину сбоя. Да поймите вы: то, что мы сейчас нашли, вполне оправдывает и работу комиссии, и даже месячный простой завода.
Тут я просто разозлился. Это же ясно, куда Мальцев гнет. Уцепится за находку, поднимет ее, как флаг, и опять останется в победителях. А сбои оставит мне — некогда, мол, такой ерундой заниматься.
Но я только буркнул:
— От нас ждут исполнения порученного.
Тут Валя взглянула на часы и спросила, можно ли ей идти, потому что вахта ее закончилась.
— Нет, подождите! — остановил Мальцев. — Расскажите-ка нам о ваших цветочках.
— Да что рассказывать... Я даже названия не знаю. — Валя как будто и сама удивилась неожиданной трудности. — В нашей семье их называли «звездочками». Бабушка мне говорила, что они приносят счастье... Они вообще-то очень капризные. Еще когда жива была мама, я заметила, что чахнуть начали наши «звездочки», как будто вырождаться. Цветки становились мельче, и цвет их стал какой-то желтоватый. А когда я пришла работать в вычислительный центр с установкой «Климат», принесла цветы сюда. Вот как они похорошели, отошли! А цвету сколько! Просто удивительно — земля та же, и вода та же, а не узнать.
— Может, вы их чем-то подкармливаете? — спросил биолог, внимательно присматриваясь к «звездочкам».
— Нет, бабушка говорила — их нельзя подкармливать. Она за ними умела ухаживать. Но даже у бабушки я не видела такого их бурного цветения. Посмотрите, какие сильные стебли! А листья! Сколько жизни, здоровья!
Биолог чувствовал, что все ждут от него какого-то объяснения, но ничего не мог сказать.
— Я не специалист, в ботанике все перезабыл, — сказал наконец он, — но, думаю, не ошибусь, если скажу, что этот вид семейства крестоцветных еще в двадцатом веке считался редчайшим, а в прошлом веке его занесли в атлас исчезнувших растений. Просто удивительно встретить сейчас здесь этот цветок, да еще в таком прекрасном состоянии. Думаю, будет сенсация.
Мальцев положил росточек на ладонь:
— А я не о сенсации думаю. Вот смотрите, этого росточка могло не быть. Он мог исчезнуть, как уже исчезли тысячи других растений, животных, микроорганизмов, а ведь все они были когда-то полноправными формами жизни. Цветок сохранился чудом. Для чего? Подсказать нам, сигнализировать о чем-то значительном, об антигравитации «Веги»? Но тогда разве бесцельным было его существование, чтобы вот так однажды человечество безжалостно вычеркнуло его из списка форм жизни на Земле?
— Что поделаешь, — заметил биолог, — низкая форма живого... Вид не приспособился.