Яцека, покатившего тачку, им удалось догнать только в самом конце улицы.
Улица обрывалась на взлете, дальше были только трава и камни, поднимающиеся высоко вверх по склону до самой траурно-черной кромки. Натоптанная тропа по дуге уводила вправо. Там, над бурым колыханием, рыжели столбики ограды.
Кладбище.
— Фуда? — спросил Виктор.
— Да, — устало кивнул Яцек. — Только давайте вместе.
— Фис ффобьем, — сказал Виктор, берясь за ручку.
По мягкому, зернистому песку тачка шла тяжело, колеса проваливались, и даже втроем им пришлось тянуть ее изо всех сил.
Через спину Яцека Виктор нет-нет да поглядывал на Веру.
Кладбище, видимо, когда-то начинали делать на совесть, но потом забросили. Ажурное металлическое плетение тянулось метров тридцать, а затем, через промежуток входа, покосившись, стояла уже уродливая поделка в две горизонтальных жестяных полосы с криво приваренными вертикальными штырями.
То же было и с могилами.
Если первые имели могильные плиты с надписями и окантовку кирпичом, то последующие казались лишь заросшими травой холмиками.
Несколько могил были почему-то вырыты вне ограды.
— Осторожнее! — крикнула Вера, когда они едва не наехали на одну такую.
Яцек вывернул тачку и упал на землю.
— Я все.
Вера посмотрела на него, потом коснулась руки Виктора:
— Вы поможете мне копать?
— Фа, — сказал Виктор, сморщился, проведя языком по зубам, и повторил четче: — Да. Вы пофа… показывайте.
Мертвеца он кое-как забросил к себе на плечи, и они прошли за ограду на пустой, не раскопанный участок.
Вера подобрала две лопаты, воткнутые у относительно свежей могилы.
— Давайте здесь, — сказала она.
Виктор опустил труп.
Склон незаметно поднимался, трава выше росла гуще, тянулись к небу рыжие головки соцветий. Черно-серые спины камней виделись чужеродными вкраплениями.
Земля поддавалась легко, трава не переплетала ее корнями, они с Верой быстро сняли первый, мягкий, сантиметров в тридцать, слой.
Оглянувшись на Яцека, Виктор заметил, что тот уже не лежит, а сидит, привалившись спиной к ограде.
Эх, ему бы так.
Глубже пошел песок с мелким камнем, лопатой стало орудовать труднее, камень взвизгивал под металлическим лезвием.
Вера ровняла стенки. Виктор выгребал середину. Нагибался, распрямлялся, засевал мелким каменным горохом пространство.
Ему думалось: зачем? Зачем мы хороним мертвых? Они здесь почти не гниют. Желудок, кишечник, наполненные микрофлорой, — да. Остальное усыхает, твердеет.
Он вспомнил, как однажды присутствовал на вскрытии.
Давно, лет десять назад. Когда Алексу Крембою вздумалось эксгумировать отца, погибшего во время…
Можно об этом? Можно.
Серая кожа, тонкие полоски мышц под ней, выступы костей и несколько колотых, почерневших ран в районе живота.
Отец Алекса Крембоя пах пылью и травой.
У него был очень тонкий нос и веки — словно к ним прижали по грязному пальцу.
Он лежал на хирургическом столе, неестественно-худой, с ввалившимися щеками и казался спящим. Они сломали об него несколько пилок.
Он трясся под ударами долота.
Вскрыли грудину. Вскрыли череп. Усохший мозг был тверд как камень. Колотые раны на животе уходили в гнилую пустоту, к позвоночнику.
Что там можно было найти?
И, интересно, что пришлось сделать Алексу за это желание?
Мама, папа, подумал Виктор, спите спокойно.
Он ступил на дно полуметровой ямы. Хватит? Нет, мелковато.
— Виктор, вы не устали? — спросила Вера.
Ее светлое платье потемнело от пота на груди, прилипло, обрисовало, давая простор воображению. Виктор поневоле задержал взгляд, качнул головой:
— Нет. Вы посидите, если тяжело, а я тут сам.
Секунду, две они смотрели друг другу в глаза.
Он уловил промельк какого-то жадного, животного чувства, затем смущение, затем горечь. Вера изогнула губы в непонятной улыбке.
— Извините.
— Ничего, — сказал Виктор, вонзив лопату в землю.
— А почему ничего? — Вера опустилась в траву. — Вы же не знаете, почему я извинилась.
— Не знаю, — согласился он. — потому и выбрал нейтральную реплику. Видимо, вам есть за что извиняться, хотя я и не чувствую этого в себе.
Женщина улыбнулась.
Ее лицо сквозь качающиеся стебли казалось непостоянным, меняющимся — игра травы, игра теней. Вспыхивали и темнели глаза. Ломался овал.
— А я, знаете, не любила отца, — с вызовом сказала Вера. — Он принял это… этот голос всем сердцем.
— Вера, — тихо, предостерегающе, произнес Виктор.
— А мне не страшно, — рассмеялась она. — Пусть, пусть. Он уже мертв, и мы все…
Не договорив, она скорчилась, ее не стало видно, а темные, с рыжинкой волосы слились с травой.
Несколько секунд ничего, кроме шороха стеблей, слышно не было.
— Вера, — позвал Виктор.
Он постоял, опираясь на черенок лопаты и не решаясь шагнуть из ямы, затем услышал:
— А мне сейчас хорошо, Виктор. Вроде и наказана, а все равно легко. И дышится. Все время ждала окрика, всего боялась…
Вера говорила чуть хрипловатым голосом.
По движению травы он уловил, что она раскинула руки.
— Эти советы, эти можно-нельзя… Будто злобный карла приставлен… Знаете, почему он все время нас одергивает?
— Почему?
Это не Виктор.
Это его губы сложились в вопрос. Сами. Он был ни при чем.
Вера приподнялась, разглядывая его сквозь коричнево-рыжие, с прорехами, волны.
— Потому что ничего другого не может. Не способен.
— А желания?
Вера зашлась смехом.
— Разве это желания? Вы сами-то, Виктор, разве не видите, что он не исполняет ничего, а только разрешает. Дозволяет, мол, можно теперь.
Она закашлялась. И будто каркнула:
— Никаких чудес!
Виктор наморщил лоб.
— Я не знаю, — сказал он, прислушиваясь к себе, — думаю, это не так просто. Давайте поговорим об этом позже, если будет возможно?
— Боитесь?
Виктор кивнул.
— Боюсь.
Вера замолчала, и у него появилась возможность вновь заняться могилой. С полчаса он, зарываясь все глубже и глубже, махал лопатой и рассыпал землю.
Земля пахла пряно и дышала теплом.
Виктор вспотел. Комбинезон включил теплообменник, но стало едва ли прохладней. Издыхала умная одежда. Левый аккум вытек еще десять лет назад, а правый периодически перегревался. И заменить нечем.
Такое форматор уже не потянет.
Царапнув черенком о стенку, Виктор копнул в последний раз, занес и опрокинул лопату, и с трудом, налегая грудью, вытолкнулся из ямы. Побалансировал на краю, уперся носком, коленом, ухватился за стебли. Вылез.
Свалиться обратно было бы стыдно.
— Что? Уже? — поднялась из травы Вера.
— Да, давайте, — Виктор подошел к мертвецу и взял его подмышки.
Вместе они сволокли труп к могиле, затем Виктор опустил его ногами вперед. Мертвец вдруг раскрыл глаза и вяло зашевелился на дне ямы. Сел, подтянул ноги. На пустом, обращенном вверх лице появилась улыбка.
Вера судорожно вздохнула.
— Возьмите, — подал ей лопату Виктор.
Несколько минут они забрасывали могилу свежей землей. Мертвец с улыбкой подгребал ее к себе, пока мог.
Затем дошло до груди, до шеи, до рта, до носа. До глаз. Скрылась ссадина на темени. Напоследок мертвец словно решил устроиться поудобнее — земля вспухла от движения, осыпалась, открылась часть головы, ухо с застрявшим в нем камешком.
Но это было и все.
В две лопаты они быстро превратили могилу в холмик, голый, безтравный, серо-коричневый. Оставляя отпечатки стального полотна, пришлепали неровности.
— Все? — спросила Вера.
Виктор кивнул.
Они присели на холмик, как на скамейку. Сквозь косые прутья решетки травяное море, разрезанное тропой, катилось вниз, к городу, а сам Кратов казался очень маленьким, почти детским, с пятнышком площади, кубиками домов, пупырышком вокзала. Железнодорожная ветка черной ниткой по рыжему убегала за скальный выступ.
Виктор подумал, что во всем человеческом, во всем созданном с желанием жить, любить, развиваться есть особая красота.
Даже если само человеческое уже в прошлом.
Под чужим небом, на чужой земле город все же не был чужеродным. Но щемит, все равно щемит. Все уходит.
Шурша травой, к ним добрел Яцек, попросил глазами места, и Виктор сдвинулся к Вере, освобождая свой край. Яцек сел. Пальцы Виктора нашли Верины пальцы.
Можно? Можно. Вот тебе и желание твое.
— А правда, — глядя на Кратов, сказал Яцек, — что мертвецы иногда говорят?
— Ты-то откуда знаешь? — спросил Виктор.
— Мать рассказывала.
— Давно уже не говорят. Но пытались лет пятнадцать назад. Потом на спад пошло. Последние года три — ни одного случая.
— А почему?
— Яцек, я же не… бог тебе. Не знаю. Их, в общем, и не понять было. Мертвое не равно живому. Хотя, кажется, кто-то за ними записывал.
— А если это через мертвецов… ну…
Виктор чуть сжал Верины пальцы.
— Даже если, — сказал он, — это был способ какого-то контакта, какой-то коммуникации, то он провалился.
Яцек вздохнул.
— Да нет, понятно. Вон же, у каждого в голове…
Он, сморщившись, умолк.
Порыв ветра, видимо, переваливший через кромку кратера, разогнавшийся, обдул спину, затылок, побежал вниз, причесывая и волнуя непослушные травяные вихры, играя красно-бурыми переливами.
— А красиво, — сказала Вера.
— У нас тоже много травы, — сказал Виктор. — Но не такой, побледнее, что ли. И все больше за городом.
— Ну что ж, — Вера поднялась. — Надо идти.
Тепло ее ладони пропало.
Подол светлого платья поплыл вслед за ветром, приподнимаясь и показывая грязные колени, кожу чуть выше.
Виктор с трудом отвел взгляд.
— А вас можно пригласить на ужин? — спросил он.
— Можно, — улыбнулась Вера, укрощая подол. — Но вы лучше приходите ко мне. Вечером. Полевая, двадцать четыре. Это вон там, — показала она, — за почтой.
— Хорошо.
— Яцек, поможешь с тачкой? — обернулась Вера к молодому полицейскому.
— А господин Рыцев?
— А я еще посижу здесь, — похлопал по холмику Виктор.
— Всегда так.
Недовольно скуксившись, Яцек встал и поплелся за Верой. Они вышли за ограду кладбища (взмах руки, почти не слышное: "До свидания!") и окунулись в травяное море.
Виктор достал и включил планшет.
Так. Начнем с начала. Пошевелив плечами, он выбрал из спартанской простоты меню первый рапорт. В рапорте кроме самого текста было несколько аудио- и видеофайлов и десяток ссылок на местную библиосеть (данные медикарты, семья, знакомые). Там же имелась и стереография пропавшего.
Виктор вызвал ее на экран.
Тимофей Неграш оказался темноволосым, худым парнем. Угловатые скулы, темные глаза. Россыпь родинок на шее.
Виктор экстраполировал стереографию на двадцать семь лет вперед и получил мужчину с огрубевшим лицом, с морщинами на щеках, запавшими в череп глазами и открывшимся низким лбом.
Это запомним. Потому что если он жив…
Он же может быть жив? Трупа нет. Человек загадочно пропал. Его ищут каждый год. Конечно, здесь скользкий момент…
Виктор мотнул головой, отгоняя укусившую несуществующую мошкару.
Понял, понял, не думать об этом. Не будем думать, будем искать. Раз думать нельзя.
Значит, рапорт.
"Сегодня, девятого месяца двадцать второго дня Третьего года от Посадки пропал Тимофей Неграш, поселенец пятнадцати лет, темноволосый, глаза — светлые…"
Он перелистнул в конец.
"Рапорт составил и подписал: Шумнов И.С.".
Жив ли этот Шумнов? Сколько ему было тогда? Сорок? Пятьдесят? А может он совсем молодой был, как раз после…
Нельзя. Нельзя об этом.
Виктор, сцепив зубы, откинулся назад. Ничего нельзя, нет, я рад, рад. Но нельзя…
Облака белели над ним, чередовали светлые и темные бока, тянулись тонкими линиями к скальному массиву.
А солнца нет.
Свет есть, а с солнцем как-то… да.
Он снова подтянул планшет.
"…светлые, нос прямой, рост — сто семьдесят пять, телосложение — худое, приметы: родинки — созвездием — на левой стороне шеи, биопротез вместо левого мизинца, звездчатый шрам на затылке, заросший. Адрес проживания: Кратов, улица Крайняя, восемь.
Отец: Неграш, Федор Александрович, тридцать восемь лет, инженер-техник, был убит во время События…"
Виктор хмыкнул.
Вон оно как можно. Событие. Во время События. Значит, мой отец тоже убит во время События. И отец Алекса Крембоя. И мать Женьки Жукова. И брат…
В виски стукнуло болью.
Что, и Событие не устраивает? — спросил он.
Боль стала резкой. Клюнула, предупреждая, и пропала. Затаилась.
— И как жить с тобой? — выкрикнул Виктор.
Пальцы схватили горсть земли, кинули в воздух. Куда? Зачем? Прогоняя? Отбиваясь? Все это было бессмысленно.
Опрокинувшись, какое-то время Виктор лежал, слушая шелест травы. Свет проникал под веки розовыми и зеленоватыми пятнами. Пятна ползали амебами, делились, затухали, разгорались из едва видимых точек.
Где-то под черепом стрекотал кузнечик.
Ему вдруг подумалось: а подо мной также лежит мертвец, и мысли у него такие же, только, наверное, касаются невозможности одинокой смерти.
Всюду с ней, с ним… с этим.
Черт возьми, я не помню, как я жил раньше! Когда никого внутри. Там, в том времени, в десять, в двенадцать лет. Не помню!
Большой сводчатый корабельный зал…
Я рад, рад. Я читаю! Опережая боль, он стиснул планшет. Вот. Читаю. Читаю: "Мать: Лепета Ольга Кимовна, тридцать пять лет, инженер. Работает на ферме. Стереография, медикарта, психопрофиль прилагаются".
Никаких кораблей и залов!
Только ссылка внизу, ведущая к записи: "Умерла в пятом месяце Семнадцатого года от Посадки".
Он нахмурился, приподнялся на локте, вглядываясь в мелкие строчки. Умерла? А вообще кто-нибудь из свидетелей в живых остался? Не хотелось бы работать лишь с мертвой информацией, с записями, файлами, голосами давно уже не живущих людей. Плохо так работается, сухо. Он далеко не Холмс и не Дуаба Зизи.
Виктор вызвал библиосеть и обнаружил, что вся она, локальным куском, лежит здесь же, на планшете.
Вот так.
Накроется планшет, накроется и библиосеть. И все данные тоже. Интересно, есть ли дубль? Вряд ли, конечно.
Библиосеть столицы в десять точек доступа и то держится лишь благодаря форматору, штампующему вылетающие кристаллы. Глупо полагать, что в Кратове, без форматора, дела обстоят лучше. Вот вам все в одном, ни в чем себе не отказывайте.
Кладезь человеческой информации.
Даже памяти о нас не останется, подумал Виктор. Была колония и пропала. Растворилась, заросла травой.
Вымерла.
Ладно, это все не относится… Он вернулся к началу рапорта. Ветерок обдувал макушку, все время хотелось поправить шляпу, но шляпы не было. Сохла на Донной.
"Происшествие: Тимофей Неграш пропал на пути к отдаленной биоферме. Ферма находится на северо-северо-западе, рядом с расщелиной в стенке кратера, названной Провалом Зубарева. Рельеф каменистый, большей частью открытый. Расстояние от Кратова до фермы — две тысячи семьсот метров. Со стороны города этот участок склона и Провал закрывает здание вокзала и осыпь, и увидеть их можно только из трех домов окраинной улицы Светлой. Дома, к сожалению, необитаемы. Другие фермы расположены восточнее и выше по склону, но тоже отделены осыпью — участок с Провалом видится из них фрагментарно. Исчезновение обнаружено в пятнадцать двадцать шесть".
Обнаружено.
Очень быстро обнаружено. Это в полупустом после События (два месяца назад) городке. И рапорт тем же числом. "Сегодня…" Вполне возможно, что Шумнов И.С. набирал текст на месте пропажи.
То есть…
То есть, первыми среагировали не люди. Первым среагировало…
Виктор усмехнулся. Нет, он примерно так и предполагал, просто приятно видеть лишнее подтверждение.