Почтамт, городская управа, пассаж. И в другую сторону — пассаж, городская управа, почтамт. Как бы весело. Как бы карусель.
Устав нарезать круги, он подошел к дереву в центре и почти не удивился, обнаружив, что оно пластиковое. Конечно, откуда здесь живое? Здесь все мертво.
— Мертво! — выкрикнул Виктор, и звук голоса затерялся где-то между зданий.
Он начал обрывать повязанные на ветки ленты, и тварь в голове смолчала, а, значит, была согласна. Или ей было все равно.
На лентах золотились надписи, но большинство букв стерлось. На одной прочиталось: "Счастье". Или, как пожелание: "Счастья!". Счастье, повешенное на дерево.
Завтра я спущусь в Провал, думалось Виктору. Погуляю среди камней, как это было до меня. Дочитаю отчеты и напишу свой, почти не отличимый от прежних.
И все.
Тайна останется тайной. Я уеду и умру там, в столице, с глупой надеждой, что за нами когда-нибудь прилетят. Но лететь некому.
Мы — экспансия. Мы — смертники, проведшие двенадцать световых лет в скорлупе. Нам каждому по плюс пятьдесят земных лет, сложившихся в основном из разгона и торможения корабля-ковчега.
Конечно, мы могли бы наладить сообщение.
Первый сигнал: "Мы долетели" был послан сразу при посадке. Второй сигнал: "Мы живы" ушел с ретранслятора через год. Третий сигнал: "Готовы к приему новых колонистов" должен был уйти еще через четыре.
Но не ушел.
Виктору сделалось так горько, что последовавшее наказание он перенес с отупляющей мрачной решимостью.
Рука, нога, припадок. Проходили уже.
Поднявшись, он заковылял в поиске Веры и заблудился в трех домах. Забыл название улицы, без ночного электрического сияния все казалось не таким, как надо.
Как я рад!
Это же действительно счастье, думалось ему, когда хуже быть уже не может. Как тут ленту не повязать? На ветку ли, на шею ли.
Счастья!
Какими-то закоулками, раза три рухнув в траву, он пробрался к задам управы, к двери полицейского участка и долго дергал ручку и просил Яцека открыть.
— Господину следователю срочно… необходимо… будьте человеком, Тибунок!
Потом он, свесив голову, долго сидел на полукруглом крыльце и смотрел, как молодые травинки ласкают носки туфель. Пытался слушать тварь, но та молчала — ни "нельзя", ни "можно". Так-то, Василь.
Домой, решил Виктор, затоптав оранжевые ростки. В "дом для идиотов". Идиоту нужно отоспаться.
Мимо мертвых домов (собиратели пумпыха-то вернулись или нет?), он по памяти добрел до Донной. Небо потемнело.
В детективных фильмах на героя давно бы уже совершили покушение, а то и два.
Развязка близка, притихший город наблюдает сквозь ставни, как герой останавливается на середине улицы, взгляд его из-под шляпы (черт, нет шляпы!) обегает подозрительно сгустившийся мрак подворотен.
Не пропал Неграш. Убит!
И угодил он в это дело по чистой случай…
Что-то стукнуло в стену справа.
Отскочивший камень выкатился к ногам, темно-серый, округлый. Виктор наклонился его поднять. Второй булыжник ударил в асфальт, перелетев вперед на десяток метров. Град? Камнепад?
Это же в меня, запоздало сообразил Виктор. Кто?
Он обернулся. Две мужские фигуры стояли в глубине улицы.
— Эй! — окликнул их Виктор. — Вы идиоты, что ли?
Новый камень просвистел в ответ над его головой.
Придурки! Он, оскальзываясь, бросился к стене дома, затем, оттолкнувшись, ускоряясь, рванул по Донной в сторону водонапорной башни, вокзала.
Черт, не староват ли он для бега?
Камни били в фасады и скакали по асфальту слева и справа. Один ужалил его пониже лопатки, тело отозвалось болью, а затем налилось глухой бесчувственностью в месте удара.
Виктор юркнул между боковыми стенками домов, продрался на задний двор, напрочь заросший уже потрескивающей искрами травой, и оглянулся.
Фигуры появились в просвете и заторопились следом.
Кто ж такие-то? Виктор бросился сквозь траву на следующий двор. Не Настин ли дом? Может, к ней? Или к себе? Забаррикадироваться. Осмелятся ли войти?
Краем глаза он заметил, что фигуры не отстают, одна упала, но тут же поднялась. Снова свистнул камень.
Так, побивание камнями — это что, что-то библейское? Какие-нибудь поборники чистоты, древних земных обрядов?
Виктор сломал заборчик, вставший на пути, обогнул на вираже заросшую детскую горку, зацепился ладонью за угол дома, оценил мельком — бегут, сволочи. Тяжело, тоже не молодые, но ведь бегут. Где бы спрятаться?
Он снова пересек улицу, пустынную, вымершую ко всем чертям. Глухое эхо разносило звуки бега.
Хотел людей? Вот тебе люди. Целых двое. Рад ты им? Камни — это ж весело. Ухохочешься, пока не прилетит.
Кровь шумела в ушах. Виктор заложил крюк, намереваясь выскочить к пустырю, рядом с которым встретил Василя. Там, в развалинах, пожалуй, можно попробовать оторваться.
За спиной топали и со всхрипами дышали. Упорные. Еще бы наддув в комбинезоне работал на мышечные приводы. А голос, зараза, молчал. Казалось, он с ехидством наблюдает за ситуацией. Смотрит его глазами, хихикает. Бежишь, Рыцев? Ну-ну, беги, радуйся.
А может, это их желание, подумалось Виктору.
Погонять приезжего. Поставить несколько синяков. Может, один из этих — Настин ухажер. Или оба. А я с ней спал. Такие вот провинциальные развлечения.
Тварь что? Тварь желаниям потворствует.
Виктор резко свернул к остаткам стены и прижался к шероховатому местному кирпичу. Хотя глупо, конечно, таиться от того, кто у тебя в голове.
Преследователи не добежали, на слух остановились в пяти-шести шагах. Хриплое дыхание одного, "все-все-все" другого.
Трава вокруг несмело попыхивала электрическим светом.
— Эй, — услышал Виктор. — Мы все. Мы уходим.
Он усмехнулся.
Детская разводка. Не знают, где искать, и надеются, что он выглянет.
— Можешь… прятаться, сколько влезет… — добавил второй, одышливый, странно знакомый голос. — Бегаешь ты хорошо… для следователя.
— Счастливо оставаться.
Виктор нахмурился.
Присев, он осторожно выглянул. Фигуры действительно удалялись. Искры рассыпались перед ними. Затем они вышли на асфальт.
— Это что было-то? — крикнул он, выступив из-за стены.
Один из участников погони, не останавливаясь, устало махнул рукой. Зато другой повернулся, ожидая, когда Виктор приблизится.
— Здравствуйте.
— Здравствуйте. Вы же Шохо… — узнал Виктор.
— Шохонуров, — кивнул мужчина.
— И зачем это все?
Шохонуров пожал плечами. Небритость делила его лицо надвое — нижнюю темную половину и светлую верхнюю.
— Это ж ваше желание.
— Мое? — удивился Виктор.
— Ну, мы так поняли. Нам так… — Шохонуров замялся. — Вы, в общем, хотели этих… острых ощущений. Я не сильно попал?
Виктор дотронулся до спины.
— Я вовсе не хотел… Ай.
Шохонуров изменился в лице.
— Больно?
— Терпимо. Я вовсе не хотел острых ощущений. Я хотел… — Виктор подумал, стоит ли объяснять. — Не важно, впрочем.
Он проверил, цел ли планшет.
— Я тогда пойду? — спросил Шохонуров. — А то когда электричество, меня в сон клонит. Привычка выработалась. Никуда от нее.
— А где живете?
Они пошли рядом.
— А вот следующая за Донной, — показал рукой за дома Шохонуров.
— Ясно. Завтра поможете спуститься в Провал?
— Да, я помню. В мастерской есть переносная лебедка, я ее возьму. У Провала даже отверстия под нее просверлены.
Они брели в русле сполохов у обочин, отсветы электрических узоров загорались на стенах домов. Казалось странным: только что один бросал камни, а другой убегал, и вот уже идут вместе.
— Вы знаете, — сказал Шохонуров, — трава здесь еще слабо светится, вот дальше от города, где ее много…
Он замолчал, то ли не умея выразить, то ли решив, что Виктору это может быть не интересно. Странный человек, зачем тогда начинал?
Настя сидела на ступеньке своего крыльца. Увидела их, отвернулась. Нахохлилась, худое чучело в мешковатом вязаном балахоне.
— Проходите, не мозольте уже глаза, — сказала.
Но Виктор подошел.
— Настя, ты извини. Ты же знаешь, как оно все.
Настя кивнула, опустив голову. Виктору стала видна светлая линия пробора.
— Я знаю, да, — резко ответила Настя. — Все вы… нена…
Ее вдруг скукожило, сжало, из губ вырвался стон, она зубами впилась в собственную руку. Капельки крови закапали на колени.
— Я пойду, — испуганно произнес из-за спины Шохонуров и прошептал: — Не смотри на нее. Просто не смотри.
— Почему?
— Это… примета: в постель к ней попадешь…
Отступив, Шохонуров пропал между домами.
— На-асть, — потоптавшись, протянул Виктор, — ты шляпы моей не брала?
— Шляпы?
Женщина подняла лицо. Губы влажно блестели. Подбородок прочертила тонкая струйка.
— Ты ее, наверное, постирала.
— И вы об этом думаете? Вам это более важно?
Виктор пожал плечами.
— Люди держатся за мелочи. Потому что часто мелочи не дают сойти с ума.
— Вон как, — Настя, усмехнувшись, поднялась. — Я-то, дура, думала, что люди должны держаться за людей.
Она осмотрела руку, лунки зубов на коже, размазала кровь пальцами.
— Настя…
— Идите к себе, Рыцев, — мертвым голосом произнесла женщина. — Не стирала я вашу шляпу. Вообще ее не видела.
Она взялась за дверную ручку.
— Настя, да пойми ты! — крикнул Виктор. — Нами играют! Всеми! Это не я был ночью. Не я! И ты, возможно, была не ты. Где здесь настоящее? Где любовь?
Боль выкрутила ему ногу. Виктор упал. Дверь за Настей закрылась.
Что ж, мы все рады, каждый в свою норку, каждый нашепчет свое желание. Только толку-то. Морщась, Виктор дотянулся до окаменевшей икры, потискал и помял ее сквозь ткань штанины. Не удивительно, что никого, все себе загадывают…
Осторожно размышляя, он дополз, доковылял до "дома для идиотов".
Ногу отпускало медленно, резкая боль сменялась тягучей, за ней пошла послабее, на которую и внимания можно не обращать.
Вот еще что, подумал Виктор. Части тела.
Сегодня нога, желудок, точка за глазами. Еще на биоферме, комплексно. Вчера — несколько легких уколов, экзекуция перед кладбищем. Он передернул плечами, вспомнив. Как-то даже чересчур, кажется, поваляло.
Но опять же не видится взаимосвязи ни с определенным ходом мыслей, ни с отдельно думаемыми словами. Замечательно было бы, если такая взаимосвязь обнаружилась. Но есть ли она? Есть ли?
Виктор вздохнул.
Ладно, будем искать шляпу. Раз говорят, что не брали, то она где-то наверху. Не пополнить ли планшет делом о пропавшей шляпе? У сменщика появятся уже две загадки. Неграш и шляпа. Если, конечно…
Мысль запнулась — в доме горел свет.
Виктор заглянул в кухню и увидел грязный противень, несколько тарелок, дольки пумпыха на столе. В ванной влажно поблескивала стена под душем. Кто-то недавно мылся.
Интересно.
Стараясь не топать, он поднялся по лестнице под крышу.
Никого.
На раскладном столике стояла тарелка с нетронутым остывшим мясом, в высокой кружке, кажется, темнел синтетический чай. На кровати лежала книжка из стопки, оставшейся от предыдущих жильцов. Толстый пластик, клавиши прокрутки. То ли кто-то ожидал его, то ли у него появился претендент на мансарду.
Виктор спустился вниз, снова проверил комнаты, заглядывая в ниши. Ни людей, ни шляпы. Запоздало сообразив, он толкнул дверь на задний двор, но и там никого не оказалось. Сполохи разве что и резкие тени.
— Эй, кто тут? — на всякий случай спросил он, всматриваясь в шевеление травы.
Может, это на Настю что-то нашло, подумалось ему. Или это вообще ее обязанность — уборка и готовка, а я тут гадаю.
Он вернулся в дом.
Разделся до трусов, повесив комбинезон в ванной, посчитал ссадины и желто-коричневые пятна синяков, над поддоном сполоснул руки и шею, минут на пять застыл в коридоре, решив вдруг, что если гость и появится, то сейчас.
Даже пожелал, рад, рад.
Тварь смолчала, опять опрокинув все надуманное. Не мелькнула силуэтом в окне. Не стукнула женским кулачком в пластик. Стой, Рыцев, стой. Глупо смотришься, и этого достаточно. Ожидающий в трусах. Чего ожидающий?
Отмерев, он снова поднялся наверх.
А ведь я сегодня еще не ел, вспомнилось ему. Конфету только.
Мясо на тарелке выглядело аппетитно, поджаристо. Вилка — вот она. Хлеб с сыром. Зарыжевший уже пумпых.
Нет, наверняка это приготовлено ему. Яцеком. Или Верой. Если Верой — вообще замечательно.
Виктор сел на кровать и, помедлив, наколол мясо.
Пять минут животного блаженства. Кажется, он даже урчал. Да, припахивало, да, вязало рот, но если абстрагироваться, вполне сносно. Если же концентрироваться на вкусовых ощущениях, то, конечно…
Ну ее, эту концентрацию.
И чай оказался очень даже не плохим. Оригинального вкуса. Наверное, это было что-то новое. В столице пили класический, давно скомпонованный. Или жали кислый пумпыший сок.
На улице было тихо.
Только трава потрескивала. Если сборщики и вернулись с полей, то крадучись и молча. А ведь им еще ящики отвезти…
Интересно, подумалось Виктору, кто же приготовил?
Или тварь в голове просто приказала кому… Нельзя! Вилка, ломая непрочные зубцы, процарапала бедро. Затылок впечатался в скат. Дернувшаяся нога отправила в короткий полет столик с остатками пищи.
Скат, я рад.
Виктор упал лицом в жесткий прямоугольник книги, что-то в ней сработало, аудиодорожка зашипела в ухо: "Наказание для любого человека определяет несколько важных моментов его существования. Во-первых, оно очерчивает границы этого существования. Во-вторых, оно преобразуется в опыт, в большинстве случаев бесценный. В-третьих, пока есть наказание, пусть даже умозрительное, предполагаемое, у человека есть и возможность самосовершенствования, чтобы его избежать. Онгуцон харкнул кровью. Усвоил? — спросил Тагри. Как занима…"
Виктор повернулся на бок, и запись стихла. Не знаю такой книги, подумалось ему. Не читал. Я живу, я просто живу, и наказание определяет лишь, что я все еще жив. Далее появляются странные, мазохистские нотки: чтобы почувствовать себя живым… Да, чтобы почувствовать себя живым, приходится… Но так рад, рад.
Он сбросил книгу на пол. Затем пяткой, рукой подтянул к себе оставленный на краю планшет. Отдохнули. Будем читать другое.
Отчет Шумнова кроме описания места происшествия и трехдневных неудачных поисков (с коллективным обыском города на третий) содержал на вкладках еще несколько записей с опросами близких и знакомых Тимофея Неграша.
Виктор вывел на экран показания матери, Лепеты О.К.
В коротких строчках вопросы следователя были длиннее, чем ответы Ольги Кимовны. Когда вы видели сына в последний раз? Утром. Его поведение не показалось вам странным? Нет. Он говорил что-нибудь? Нет. Все было как обычно. Вы знаете, чем он занимался на ферме? Знаю. И чем? У него был свой проект. Какой? Скажите, если знаете. Ничего такого. Кажется, он пытался усовершенствовать процесс роста питательной массы. Зачем? Ему было интересно. А откуда он брал закваску? С общего танка. Вы не знаете, были ли у него помощники? Друзья? С кем он особенно общался? Не знаю. Разве что… Вы не особо интересуетесь жизнью сына? Он… он сам по себе.
Виктор задумался.
Получается, ферма была опытная? Или заброшена уже тогда, двадцать семь лет назад? Все остальные расположены восточнее, а тут лишний водовод, лишние насосные мощности. Хотя форматоры еще печатали детали будь здоров, и техника не сыпалась с такой скоростью, как сейчас. И действительно ли Неграш совершенствовал процесс роста? У кого бы спросить?
С другой стороны, Тимофей все равно был подконтролен. Все мы, как один. Что бы он там не изобретал…
А если аллерген? — подумал Виктор. Тот, что напрочь вышиб… Тогда, конечно, потеря, ай-яй, куда-то делся бедный Неграш.