– Вот и правильно, – донеслось до него, – проваливай, нечего занимать хорошие кельи без разрешения.
В сердцах Карисмус швырнул на пол пожитки и развернулся. На лицах новых хозяев отразился испуг, но захлопнуть дверь перед его носом те не успели. Карисмус оттолкнул студентов так, что те повалились на кровати, сгреб со стола забытые книги и вышел. Дверь с тихим скрипом притворилась, за ней послышались торопливые шажки и сбивчивый шепот: читали запирающее заклинание.
Стиснув зубы и сердито сопя, Карисмус распихал книги по дорожным сумкам. С каждым томом была связана какая-то история. Вот этот с надорванным корешком напоминал о завороте кишок. Они с Рансуром долго копили деньги, чтобы купить эту проклятую «Энциклопедию великих открытий», самым впечатляющим из которых для Карисмуса явилось эмпирическое знание о том, как пагубно влияет на здоровье поедание теста. Ну не успел он заглянуть в кастрюлю, что первой попалась под руку, в то краткое мгновение, когда появилась возможность стянуть ее с кухни. Только Рансуру могла прийти в голову такая сумасшедшая мысль: продать сокурсникам талоны на питание, чтобы хватило денег на книгу.
А вот этот поистине антикварный образец допечатной культуры они приобрели… Шаги за поворотом коридора прервали поток воспоминаний, и Карисмус, торопливо повесив сумки на плечи, заспешил прочь. Во дворе юноша накинул на голову капюшон и нырнул в сумерки. Он углубился в парк и присел на скамью под «мертвым» фонарем. Она утопала в разросшихся кустах страстоцвета – надежный укромный уголок для влюбленных. Потому-то фонарь над скамьей и постигла такая печальная участь: пребывать в хронически заколдованном состоянии. Иногда управляющий наводил порядок в своих владениях, и освещение вспыхивало во всех закоулках академии. Но не проходило и двух дней, как фонарь над заветной скамейкой вновь окочуривался. Заклинание передавалось из поколения в поколение, и каждый следующий курс добавлял в его сложную вязь что-то свое. Это была своеобразная дуэль между студентами и наставниками, что из года в год противостояли тьме во всех смыслах, ведя желторотую смену по пути знаний.
Карисмус упер локти в колени и обхватил голову руками. Почему он не показал тем двоим, что почем в этой жизни, а просто молча ушел? На него это не похоже. Но разве мог он оставаться в той келье возле пустующей кровати друга?
Первые капли дождя упали на дорожку, забарабанили по молодой листве. Юноша засунул дорожные сумки под скамью, чтобы не намокли, и подумал: «Нужно попрощаться с Рансуром, повидать в последний раз».
По странному стечению обстоятельств он еще утром договорился, что после заката наведается в лазарет. Уж больно хороша была юная травница, а ее ночное дежурство открывало заманчивые перспективы. Только теперь Карисмус направлялся в лекарское крыло с другой целью.
Вот оно заветное окошко и рама чуть приоткрыта; внутри полумрак. Гигантские светлячки в стеклянных шарах слабо освещали помещение. Специфический запах лазарета впервые показался Карисмусу неприятным. Он проскользнул между пустых коек и осторожно выглянул в коридор.
Карисмус не единожды тут побывал, не из-за проблем со здоровьем, а исключительно по воле очаровательных травниц. Иноземки не соблюдали строгие нэреитские заповеди, столь почитаемые в Харанде.
Карисмус тихо крался по коридору и осторожно заглядывал в палаты. Он подозревал, что группу «Кши», разместили в полном составе в большой палате. Таковых было немного и пустовали эти помещения чаще других, поэтому идеально подходили для ночных свиданий. Удача не заставила себя ждать, и вскоре он обнаружил ребят.
Студенты спали, и такому сну более всего подходило определение мертвый. Карисмус обошел палату, но Рансура среди «выбывшей» группы не было. Шаги в коридоре заставили его спрятаться под кроватью и затаиться. В палату вошли две девицы, Карисмус признал в говорившей ту самую травницу, что назначила ему свидание.
– А я все жду – отчего ж не идет? – всхлипнула она. – Спасибо Рестель, хоть взгляну на него еще разок. Уж такой был хорошенький. Целовала бы и целовала!
Девушка переходила от кровати к кровати, разыскивая своего красавца, а другая осталась у двери и еле слышно пробормотала: «Мерзавец!».
До Карисмуса не сразу дошло, что речь о нем. Травница тем временем обошла палату, останавливаясь у каждой кровати.
– Его здесь нет.
– Значит, погиб, – сказала другая девушка, – но в холодные подвалы я не пойду.
– Одной мне боязно.
– Не пойду!
Всхлипывания, удаляющиеся шаги. «Погиб, погиб», – застучало в висках. Карисмус целый день обманывал себя, обманывал, когда шел в лазарет, обманывал, когда искал Рансура в палате. Но холодные подвалы!.. Это означало только одно: Рансура примутся разбирать на части во славу науки. «Как будто крыс и кроликов недостаточно! Не допущу!» – Карисмус выбрался из-под кровати и, распахнув окно, выпрыгнул в ночь.
Холодные подвалы не запирались. До сих пор даже среди вечно голодных студентов не находилось желающих украсть замороженный труп: кто знает, от чего умер тот или иной кролик. Это хранилище предназначалось для подопытных животных, тем больнее было найти там Рансура.
Свет пульсара выхватил бледное лицо друга.
– Не позволю! – прошептал Карисмус. – Пусть арестуют, но я им не позволю… Я отвезу тебя в храм Лита.
Он задохнулся рыданием, но сумел взять себя в руки. Сейчас время действовать, а не оплакивать мертвых.
Тело Рансура оказалось неожиданно тяжелым и одеревеневшим. Его одежда заиндевела и примерзла к камню. Она оторвалась от ложа с противным хрустом, и звук принялся эхом гулять под низким сводами подвалов, от чего Карисмуса пробрала дрожь. У него не было никакого плана, равно как и времени на его составление. Он с трудом выволок тело на улицу и затравленно посмотрел по сторонам: «Только бы никто не увидел!»
Очень кстати подвернулась тележка садовника. Юноша уложил на нее друга и, прикрыв плащом, повез через парк. По дороге прихватил вещи, что припрятал под скамьей влюбленных. Односторонний защитный контур позволил беспрепятственно выйти за ворота академии на пустынные в этот час городские улицы.
Карисмус шел, не останавливаясь, пока солнце не начало припекать. Уже прошло много времени с тех пор как ему попалась одинокая лачуга, другого жилья не встречалось. Неосмотрительно было давать Рансуру клятву доставить его в храм Лита, ведь в Харанде их мало. Беглец повернул на обочину, закатил тележку в кусты и переложил тело на землю, где прохладнее. Дал слово – держи, тем паче – на обряд в нэреитском храме денег все равно нет. А когда у студентов водились деньги? Но даже добросердечный, всепрощающий Лит сочтет оскорблением, если в его храм приволокут разложившийся труп.
Карисмус понял, что загнал себя в угол, и обратной дороги нет: поздно причитать: «Что я натворил?!». Украл тело, бежал из академии, обманув кредиторов, как заправский мошенник, взявший в подручные смерть. Ведь по бумагам он – сорвавшийся.
Карисмус отер пот со лба, солнце жарило как летом. Тело Рансура следовало охладить. Но как – без должных навыков? Любые мало-мальски хорошие идеи требовали для воплощения либо подручных средств, либо знаний и умений, которыми студент-недоучка не обладал.
– Что мне делать, Рансур? – прошептал он. – Ты всегда знал, как поступить. Мне оставалось отбросить гордыню и спросить. Сейчас я готов признать, что был неправ абсолютно во всем, что бы ни делал, что бы ни говорил, готов ползать в пыли, но ты все равно не ответишь.
Карисмус прижался лбом ко лбу Рансура, плакал и просил прощения за то, что остался жив, что не он защитил друга, благородный род которого теперь прервется. Он много за что просил прощения, в том числе за плебейскую неуклюжесть: серебряный медальон ученика академии выскользнул у него из-за ворота и лежал на губах Рансура, пока юноша предавался скорби. Карисмус приподнял его за цепочку и увидел, что с одной стороны блестящий кружок запотел. Это моментально разуверило юношу в том, что смерть вступила в свои права.
– Ублюдки! – с ненавистью крикнул Карисмус, оглянувшись в сторону покинутого им города. – Записали в мертвецы и умыли руки. Я проклинаю вас! Проклинаю!
С болью и отчаянием он посмотрел на друга. Беглый студент понятия не имел, как пробудить сорвавшегося от мертвого сна. Никто этого не знал, иначе харандские архимаги не дали бы распоряжения поместить тело в холодные подвалы. Но Карисмус преисполнился решимости сотворить невозможное, и ничто не заставило бы его передумать, как и нарушить клятву, которую он дал другу, стоя на коленях среди чахлых листков подорожника, призвав богов быть свидетелями. Он выбрал путь, оставалось ему следовать.
Шторм
На основе дневников Карисмуса Карагери
Корабль чудом не размолотило о прибрежные камни. Штурман, все еще бледный от пережитого напряжения, сосредоточенно замер у штурвала. Неподвижный взгляд затянутых бельмами глаз был устремлен за горизонт. Карисмус выбрался из трюма и нетвердой походкой прогулялся по палубе.
– Укачало, господин путешественник?
Как штурман определил, что это именно он, осталось загадкой.
– Еле жив, – признался Карисмус. Ему прежде не доводилось путешествовать морем. О таком он только читал. Не удержавшись, юноша спросил:
– Прости, если докучаю, поди многие интересуются…
– Ты о том, как я «вижу»? Просто чувствую. Понимаешь?
– Теоретически.
– Пусть оно так и остается.
Штурману претило вспоминать, а тем более рассказывать, как он – зеленый в ту пору юнец – позволил опоить себя в портовом кабаке. Хмельному почти до беспамятства, ему влили в рот паленое зелье, и он потерял зрение. Но обрел нечто иное на всю оставшуюся жизнь.
Карисмус глядел во все глаза, но так и не заметил, как штурман активировал очередной столп, едва различимый на горизонте, и вызвал ветер. Лишь бисеринки пота на лбу указывали, что дело это непростое. Ветер наполнил паруса, надул их, сделав похожим на животы матрон на сносях, и суденышко прибавило хода. Из трюма показалась голова шкипера. Выбравшись на палубу, он свысока посмотрел на пассажира, бледного с прозеленью. Желторотый юнец-путешественник чем-то его раздражал. При виде него шкипер непроизвольно тянул правую руку к груди, точно желая проверить по-прежнему ли мешочек с монетами висит на шее. Об этом сокровище знали все и, как видно, подразнить мнительного скрягу не рвался только ленивый. Карисмус подозревал, что шутники неспроста нашептали ему про «больную мозоль» шкипера, и тому тоже наплели про пассажира что-то вроде: «Да это же известный вор!». Юноша и не ждал особого почета и уважения, когда садился на корабль контрабандистов. Уйму народа пришлось подмазать – ворожил для них без лицензии на свой страх и риск, чтобы дали наводку. Ни одно судно Гильдии мореплавателей не взяло бы его на борт с подозрительным грузом без документов. Но чувствовать себя самым жуликоватым среди жуликов Карисмусу было в новинку.
Вернувшись в Рипен, он понял, что узаконенные ограничения на занятия магией не позволят ему проводить исследованиями. Единственным выходом оказалось перебраться на острова Блавенского залива, где люди по сей день живут как в прошлом, оторванные от материка, его культуры, а главное, от неусыпного надзора властей, что более чем устраивало Карисмуса.
В море они вышли позавчера, выбрались как мышь на кухню, где прячется кот. На другой день их здорово потрепало – погода испортилась и, похоже, не собиралась налаживаться. Затянутый облачной пеленой горизонт и пенные барашки на волнах не сулили ничего хорошего.
Карисмус вернулся в кубрик и забрался в люльку. Он покосился на спящих моряков, те совершенно вымотались у мыса Ветров. Бедняга не переносил болтанку, спасала только фляга с чудодейственным средством. Особенно плохо Карисмус чувствовал себя, когда команда трапезничала, и запахи пищи, доводили его до отчаяния. Постепенно лекарство подействовало, и глаза начали слипаться под скрипы и стоны переборок.
Вечером, когда стемнело, судно подошло к берегу, и Карисмус вышел под затянутое тучами небо, готовое пролиться дождем. В тихой бухте можно было передохнуть от качки. Контрабандисты спустили шлюпку и ушли за товаром, не то припрятанным в пещере, не то доставленным к их прибытию. Причалив к берегу, они активировали кристаллы и цепочкой светлячков канули во тьму скального лабиринта. Шли в молчании, и даже звука шагов до Карисмуса не доносилось, только неугомонный шорох гальки, лениво тасуемой водой.
Когда шлюпка вернулась, пассажир вызвался помочь с переноской в трюм ящиков и тюков – он маялся не только от морской болезни, но и от скуки.
– Негоже вас напрягать, уважаемый, – оттеснил его шкипер, – мы людишки-то не какие-нибудь, а с понятиями.
«Мягко стелет, да жестко спать», – подумал Карисмус, ведь означало сказанное: «Не суй нос в чужие дела».
Вскоре подняли якорь, хоть разумнее было остаться, переждать непогоду. Видно, место неподходящее, чтобы задерживаться, понял Карисмус – грузились поспешно, говорили шепотом.
– Господин путешественник, не желаете присоединиться? – шкипер выразительно посмотрел на ящик с винными бутылками. Карисмус вежливо отказался, подумав: «Не иначе издевается, куда уж мне пить горькую – есть не могу, и он это знает».
– Хилая молодежь пошла! – подтвердил его догадку шкипер. – Ни на что неспособная. Тьфу! И старик Жумель – чтоб его демоны разорвали! – взял манеру пойлом расплачиваться. Я эту купасу на дух не переношу!
– Подфартило нам с твоей водянкой, – отозвался кто-то из команды. – Будешь нонеча нищебродской хреновухой пробавляться, а мы как господа – купасовой наливочкой.
– Дурачье! Продали бы ее с выгодой! – раздухарился шкипер. – Лишь бы зенки залить.
– Чай не кажный день такой амврозией горло могем промочить, – возразили шкиперу. Тот лишь отмахнулся, дескать, что с дурней взять. А у него от этой элитной дряни – водянка.
– Кок, с тебя закусь! Ты уж расстарайся, и мясца, мясца поболе!
– Много отрублю – могет сдохнуть. Будете тады рыбачить, – огрызнулся кок на требования команды. Он выглядел, как и полагается человеку его ремесла, – грузным. Складывалось впечатление, что кок ест один за всех: такими дрищами выглядели на его фоне остальные. Кроме шкипера конечно же.
– В этих-то водах?! Рыбачить?! Окстись! Туточки одни водоросля, живности нету.
– Вот и будете водоросля жрать! – загоготал кок и направился на камбуз.
«Что отрубит? У кого?» – размышлял Карисмус, не понимая, о чем судачат контрабандисты. Спросить не решился – и без того за дурачка держат, а вот проследить…
Из камбуза кок вышел с ведром внушительного объема и хорошо наточенным тесаком изрядных размеров. С таким и на абордаж пойти не зазорно.
– Эй, мясожоры! – Он призывно махнул орудием труда.
К нему присоединились двое, хоть желанием помогать не горели, видно, так жребий выпал. Заинтригованный Карисмус тихо последовал за троицей. В грузовой отсек не пошел – заметят. Ни к чему сердить шкипера, выкинет за борт и поминай как звали. Они ведь «людишки-то не какие-нибудь, а с понятиями». Он задержался поодаль. Из отсека послышалась какая-то возня, ругань и глухие удары. Криков, что примечательно, не последовало, но Карисмус решил убраться от греха подальше и заглянуть попозже на камбуз.
Он вернулся к себе, прихватил кружку и кисет с сушеными травами. Кок чистил овощи и обернулся на скрип двери с явным намерением послать посетителя куда подальше, но увидев, кто пожаловал, только пробурчал что-то под нос. Ведро Карисмус приметил сразу, как вошел в скудно освещенные владения кока, но оно оказалось пустым.
– Мне бы кипяточка, настоя заварить, – заискивающе попросил он и в это мгновение обнаружил то, ради чего затеял шпионские игры.
На разделочном столе разрубленная на куски лежала… Карисмус чем угодно мог поклясться, что перед ним человеческая нога. Ступню заслонял кок, но представлялась она женской: очень уж аккуратным выглядело колено. Но впечатление развеялось, когда в неверном свете масляных светильников под слоем соли с перцем он рассмотрел серую лаково блестящую кожу. Карисмус порывисто шагнул вперед и обнаружил, что конечность венчает плавник.