Что говорить. Оставили свой след эти фантастические события, оставили. Или, может, кому-то покажется мало, неубедительно? Так я ведь и сотой доли… я… ого-о. Про этот дом можно такого, понимаете ли…
А с этим рассказом, собственно, все. Дом теперь тихий, славный. На него водят смотреть. «Перебесился», — ласково говорят о нем жильцы. Изредка-изредка вздохнет там что-то, но то ли это недоотсеченный мятежный теплопровод, то ли сантехник-ветеран никак не выберется из хитросплетений дома, тут и там натыкаясь на гостеприимных хозяев. Периодически он позволяет себе короткий отдых и тогда похрапывает, приложившись к чемодану с инструментом, а мальчик охраняет его сон… Забыл, забыл! А где же Нипикин Саша, школьник, юный техник и фаталист? Где он, наш герой? Одаренный ребенок уже вернулся с занятий литературно-механического кружка; разломав свой старый процессор, он построил новый, еще надежней стянул его корпус изолентой и подарил папе.
И представьте, агрегат заработал! Правда, почти сразу саморазрушился от переохлаждения, но Сашин папа все-таки успел написать один-единственный фантастический рассказ и тотчас отнес его в редакцию популярного журнала, которая располагалась здесь же, в доме, рядом с бюро ритуальных услуг, помните?
Дик Френсис
ЗАКУЛИСНАЯ ИГРА
Мне снилось, что я мчусь на скачках.
Ничего удивительного. Я участвовал в тысячах скачек.
Барьеры, через которые надо было перепрыгивать, лошади и жокеи в разноцветных костюмах, и целые мили зеленой травы. Согнувшись и приподнявшись на стременах, верь в напряжении скорости я скакал галопом мимо скамеек, занятых людьми, люди выкрикивали мое имя, желая мне победы. Побеждать было моим призванием. Для этого я там и находился. Этого жаждал. Для этого был рожден.
Во сне я выиграл скачку. Крики перешли в овацию, и овация подняла меня на крыльях, словно на гребне волны. Но важнее была победа, а не овации.
Я проснулся в темноте, в четыре часа утра, со мной такое часто случалось.
Никаких оваций. Полная тишина.
Вспомнил, что не буду больше участвовать в скачках, никогда. Щемящая боль утраты нахлынула с новой силой.
Я вынул батарейку из протеза руки и вставил новую. Пальцы начали шевелиться.
Как странно, подумалось мне, эта процедура стала настолько привычной, что я совершал ее механически, бессознательно — словно чистил зубы. И я понял впервые, что мне наконец удалось примирить свое подсознание, во всяком случае, когда я бодрствую, с тем, что моя левая рука от локтя и ниже состоит из металла и пластика.
Теперь я почти все стараюсь делать одной рукой — так быстpee. Искусственная рука, приводимая в действие соленоидами, которые получают электрические импульсы от культи, сжимает и разжимает пальцы, словно тиски.
Она выглядит как настоящая рука, и иногда люди не замечают, что это протез. На пальцах вытиснены ногти, обозначены выпуклости сухожилий и синеватые линии вен. Оставаясь один, я все меньше пользуюсь ею, но предпочитаю носить ее, не снимая. Раздался звонок в дверь.
Я вышел в маленькую прихожую и посмотрел в глазок.
На коврике перед дверью стояла пожилая дама с синим шарфиком на голове. Я открыл дверь и вежливо сказал:
— Добрый вечер, чем могу быть полезен?
— Сид, — воскликнула она, — можно мне зайти?
Я смотрел на нее и думал: «Нет, я ее не знаю. В конце концов многие незнакомые мне люди зовут меня Сид, и я всегда воспринимаю это как комплимент».
Из-под шарфика выбивались черные букли, глаза закрывали темные очки, на губах блестела темно-красная помада. Гостья все еще ожидала, что я узнаю ее, но это случилось лишь после того, как она нервно оглянулась и я увидел в свете лампы ее профиль.
Я с удивлением спросил:
- Розмари?
Послушайте, — сказала она, протиснувшись в дверь, которую я приоткрыл пошире, — мне необходимо поговорить с вами.
— Ну, что же… заходите.
Пока я закрывал дверь, она подошла к зеркалу в прихожей и стала развязывать шарфик.
— Боже, какой у меня вид!
Она стянула шарфик с головы, вместе с ним слетели черные букли, и она встряхнула знакомой гривой каштановых волос — Розмари Каспар, которая называла меня Сидом вот уже пятнадцать лет.
— Боже, — сказала она снова, пряча темные очки в сумочку и стирая бумажным платочком губную помаду. — Я должна была прийти, должна.
Наблюдая, как дрожат ее руки, и отмечая отрывистость ее речи, я подумал, что повидал немало людей в таком состоянии с тех пор, как сделал своей профессией распутывание неприятностей и избавление от несчастий.
Не сняв плаща, она прошла за мной в гостиную и рухнула на диван так, как будто у нее вдруг подкосились ноги. Глаза ее беспокойно блуждали по комнате. Я налил ей джина.
— Выпейте, — сказал я, протягивая бокал. — Так в чем проблема?
— Проблема! — вскричала она, сразу заводясь. — Если бы это была просто проблема, стала бы я тайком разыскивать вечером вашу треклятую квартиру в этом дурацком парике, если бы могла открыто подойти к вам на скачках?
— Почему же?
— Потому что мне меньше всего хочется, чтобы на скачках или где бы то ни было видели, как я разговариваю с Сидом Холли.
В прошлом я несколько раз ездил на лошадях ее мужа. В ту пору, когда я был жокеем, в те далекие времена, еще до успеха, славы, падений, изуродованной руки и всего прочего. С Сидом Холли, экс-жокеем, она могла сколько угодно говорить на глазах у всех. К Сиду Холли, превратившемуся в некоего детектива широкого профиля, она явилась в темноте.
Розмари внезапно подняла глаза и посмотрела на меня изучающим взглядом, словно никогда раньше не видела, и я понял, что она заново меня оценивает.
— Все говорят… — начала она неуверенно, — что вы очень успешно… занимаетесь делами такого рода. Но не знаю… теперь, когда я здесь… не думаю, чтобы… я хочу сказать… вы ведь жокей.
— Бывший, — отрезал я. — Почему бы вам не сказать прямо, что вам нужно? Если я в состоянии, то помогу. Сядьте поудобнее и начните сначала.
Словно во сне, она встала, расстегнула и сбросила плащ и снова сева на диван.
— Нет никакого начала… Джордж на обеде, — сказала она. — Мы останемся ночевать в Лондоне. Он думает, что я пошла в кино.
Джордж, ее муж, считался одним из трех наиболее известных в Англии тренеров скаковых лошадей и входил в десятку самых видных тренеров мира. Определенная часть лучших чистопородных скакунов из года в год попадала в его конюшни, и уже самый факт, что лошадь находится у Каспара придавала владельцу определенный вес.
— Джордж не должен знать, — предупредила оно нервно. — Обещайте, что не скажете ему о моем приходе.
— Считайте, что обещаю.
— Вы поймете, почему… — Она сделала глоток. — Он не хочет признаваться, хотя до крайности встревожен. — В голосе ее звучал какой-то надрыв. — Что вы подумали но поводу Глинера?
— Хм… Я был разочарован.
— Настоящая катастрофа, — сказала она. — Он был одним из лучших двухлеток, каких когда-либо тренировал Джордж. Глинер блестяще выиграл три скачки двухлеток. И потом всю прошлую зиму считался фаворитом скачек на призы гиней и Дерби. Все предсказывали, что он будет вне конкуренции.
— Да, — сказал я. — Помню.
— И что же? Минувшей весной он участвовал в скачках на приз «Тысячи гиней». Выдохся задолго до конца. Полный провал. Нечего было и думать выставлять его на Дерби.
— Случается, — сказал я.
— А Зннгалу? — воскликнула она. — Такое тоже бывает? Два лучших молодых жеребца в стране. Оба превосходно выступали как двухлетки, оба из наших конюшен. И ни тот, ни другой не выиграли ни гроша в прошлом году — уже трехлетками. Так и стояли в своих стойлах, прекрасно выглядели, пожирали корм, но толку от них не было никакого.
— Странная история, — согласился я не совсем уверенно.
— А что было с Бетездой за год до этого? Отличная двухлетняя кобылка. Фаворит на «Тысяче гиней» и Оукс. Она вышла на старт в «Тысяче». По виду стоила миллиона, а пришла десятой. Десятой, как это так?
— Джордж, наверное, всех их проверял, — робко заметил я.
— Конечно, проверял. Чертовы ветеринары толклись на конюшнях две недели. Проверки на допинг. Все, что положено. Результаты отрицательные. Три потрясающие лошади — и никакого проку. Никаких объяснений. Ничего!
Я вздохнул. На мой взгляд, такие истории случаются с большинством тренеров и не дают повода для мелодраматического визита в парике.
— А теперь, — продолжала она как бы между прочим, — Три-Нитро!
Я невольно присвистнул. Три-Нитро именно в эти дни был героем разделов скачек во всех газетах, его считали лучшим молодым жеребцом за последнее десятилетне.
— До приза гиней осталось всего две недели, — сказала Розмари. — Две недели, начиная с сегодняшнего дня. А вдруг что-то произойдет… вдруг все закончится так же ужасно… и он потерпит провал как те, другие?.. Джордж твердит, что никто не может пробраться к Три-Нитро, охрана — надежней быть не может. Но он боится, я знаю. Сам как натянутая струна. Я предложила ему пригласить вас охранять жеребца, так он чуть не взбесился. Никогда не видела его таким разъяренным
— Розмари… — начал я, покачав головой.
— Послушайте, — прервала она, — я хочу, чтобы вы приняли все меры предосторожности и чтобы с Три-Нитро ничего не случилось до приза гиней. Вот и все. Скажите, что вы беретесь. Назовите какую хотите сумму, я заплачу. Дело не в деньгах.
— Видите ли… у меня нет никакой возможности охранять Три-Нитро так, чтобы Джордж не знал об этом.
— Вы можете это сделать. Я уверена. Вы сделали уже много такого, что люди считали невозможным. Три-Нитро должен победить. Вы должны принять меры, чтобы ничего не случилось.
— Ладно, Розмари. Попытаюсь что-нибудь придумать.
Я проводил се в прихожую. Розмари взяла со столика свой черный парик и напялила его, раздраженно затолкала под него каштановые кудри, ненавидя себя, свой маскарад и меня, ненавидя вынужденный визит ко мне и необходимость лгать Джорджу, действовать украдкой. Она снова густо намазала губы и, порывшись в сумочке, достала темные очки, затянула узел на шарфике.
Стройная элегантная женщина сознательно превратила себя в уродину.
Я отворил дверь. Она повернулась и ушла, не оглядываясь.
Я провел остаток вечера за чтением сборников программ скачек, изучая карьеры Бетезды, Глинера, Зингалу и Три-Нитро, и не почерпнул из них ничего полезного.
Для буднего апрельского дня на трибунах в Кемптоне было довольно много народу. Перед весовой мелькали знакомые лица, слышались обрывки разговоров, которые, по существу, не менялись веками.
Я заметил Джорджа Каспара, разговаривавшего со своим жокеем, — у него три лошади участвовали в послеобеденных заездах, — а также Розмари, которая судорожно вздрогнула, когда увидела меня в десяти шагах от себя, и быстро повернулась ко мне спиной.
Кто-то слегка дотронулся до моего локтя, и приятный голос произнес: «Словечко по секрету, Сид»
Я улыбнулся еще до того, как повернулся, потому что лорд Фрайерли, граф, землевладелец и на редкость порядочный человек был одним из тех, на чьих лошадях я выступал на многочисленных скачках
— Рад вас видеть, сэр. — сказал я.
— Я уже говорил, чтобы вы называли меня просто Филипп.
— Верно… простите.
— Вот что, — сказал он, — я хочу, чтобы вы кое-что для меня сделали… Мне говорили, что вы чертовски ловко ведете расследования.
— Разумеется, я помогу, если сумею, — сказал я.
— У меня неприятное чувство, что меня водят за нос, — продолжая он. — Вы знаете, что я на все готов, лишь бы мои лошади выступали, и чем больше, тем лучше. Так вот, в прошлом году я согласился стать одним из зарегистрированных владельцев в ряде синдикатов… ну, знаете чтобы нести расходы совместно с восемью-десятью другими людьми, хотя лошади выступают от моero имени и жокей одет в мои цвета.
— Да, я заметил.
— Дело в том, что… я незнаком со всеми остальными лично. Синдикаты организованы одним субъектом, который занимается только этим — подбирает людей и продает им лошадей.
Мне проходилось слышать о случаях, когда организаторы синдикатов покупали лошадей за небольшую сумму, а продавали членам синдиката раза в четыре дороже. Хитрый бизнес, пока еще легальный.
Эти лошади скачут хуже, чем могли бы, Сид, — сказал он без обиняков. — У меня есть сильное подозрение, что кто-то в синдикате определяет, как они должны пройти. Не согласитесь ли вы выяснить это для меня? Аккуратно и без шума?
— Конечно, сделаю, что можно, — сказал я.
— Отлично, — удовлетворенно произнес он. — У меня не было сомнений, что вы согласитесь. Я захватил для вас фамилии членов синдикатов. — Он вытащил из внутреннего кармана сложенный лист бумаги.
— Я займусь этим делом, — пообещал я
Проходя мимо Джорджа Каспара, разговаривавшего с каким-то мужчиной, я вежливо пожелал хороших скачек, как принято и таких случаях, а он кивнул головой и бросил: «Привет, Сид».
Считая разговор законченным, я продолжал идти к выходу.
— Сид! — окликнул он меня, повысив голос.
Я обернулся. Он сделал знак, чтобы я подошел.
Хочу познакомить тебя с Тревором Динсгейтом, — сказал Джордж.
Я пожал протянутую руку: белоснежная манжета, золотая запонка, гладкая бледная кожа, слегка влажная, ухоженные ногти, на маленьком пальце золотой перстень с ониксом.
— Ваш победитель? — спросил я. — Поздравляю.
— Вы знаете, кто я?
— Тревор Динсгейт?
— И все?
Я впервые видел его совсем рядом. Влиятельные люди часто имеют привычку прищуриваться, которая выдает их чувство превосходства, и он не преминул пустить ее в ход. У него были темно-серые глаза, черные, тщательно причесанные волосы и тонкие губы, что как нельзя лучше согласуется с решительным характером.
— Ну же, Сид, — сказал Джордж Каспар, видя, что я заколебался. — Я предупредил Тревора, что ты все знаешь.
Я взглянул на него, но мне удалось прочитать на его жестком обветренном лице желание подразнить. Для многих моя новая профессия была просто игрой. В данном случае я не видел причин отказаться от прыжка через подставленный обруч
— Букмекер? — сказав я предположительно и, обращаясь непосредственно к Тревору Дннсгейту, добавил: — «Билли Боунз»?
— Что я вам говорил! — воскликнул Джордж, очень довольный.
Тревор Динсгейт отнесся к моему ответу философски. Он не пытался вызвать меня на дальнейший разговор, который мог принять менее дружелюбный характер. Говорили, что его настоящее имя — Шаммок. Тревор Шаммок из Манчестера был наделен от рождения острым умом, на пути к корысти сменил фамилию и многих друзей.
Проникновение Тревора Динсгейта в высшие сферы ознаменовалось приобретением старой, но близкой к краху фирмы «Билли Боунз». За последние несколько лет фирма «Билли Боунз» стала крупной компанией.
Мы поговорили о его жеребце, выигравшем забег. Потом настало время идти смотреть третий заезд.
— Как Три-Нитро? — спросил я у Джорджа, когда мы на правились к двери.
— Отлично, — сказал ом. — В превосходной форме.
Мы расстались, и я провел остаток дня без особого толка, наблюдая за скачками, а когда собрался уходить, у выхода меня остановил служащий ипподрома.
— Вам записка, мистер Холл.
Он протянул мне ничем не примечательный конверт. Я сунул его в карман и направился к своей машине. Сел в нее. Вынул конверт, вскрыл и прочитал:
«Сид!
Я был занят весь день, ко мне надо вас повидать. Не могли бы вы встретиться со мной в чайной комнате ресторана после окончания последнего заезда?
Лукас Уэйнрайт.»
Мысленно выругавшись, я двинулся обратно через стоянку автомашин, вошел в ворота и направился к ресторану. Время ланча истекло, и теперь подавали сандвичи и кондитерские изделия. Капитана Лукаса Уэйнрайта, директора Службы безопасности Жокейского клуба, не было видно.