— Я сказал, папе, что вы приезжали. — Он поднял глаза на мужчину, стоявшего рядом.
— Он описал вас, — проговорил мужчина. — Вашу руку и то, как вы умеете обращаться с лошадьми… Я быстро догадался, о ком он говорит, — его лицо и голос были жестки и в то же время осторожны, в них отражалось состояние, которое я теперь научился распознавать: нечистая совесть перед лицом неприятностей. — Мне не правится, что вы суете нос в мои дела.
— Вас не было дома — ответил я кротко.
— Да, и мальчик оставил вас там одного.
Это был жилистый человек лет сорока, на котором крупными буквами были начертаны дурные намерения
— Я и вашу машину узнал, — гордо заявил Марк. — Папа говорит, что я умный.
— Дети наблюдательны, — ехидно сказал отец,
— Мы ждали, пока вы не вышли из дома, — объяснил Марк. — И ехали вслед за вами всю дорогу. — Он сиял, приглашая меня включиться в увлекательную игру. — Это наша машина рядом с вашей. — Он похлопал по темно-бордовому «даймлеру». — Папа обещал, — продолжал весело щебетать Марк, — показать мне здесь все, пока наши друзья покатают вас на нашей машине.
Отец сердито покосился на мальчика — он не ожидал, что тот так сразу все выложит, но Марк, не заметив его взгляда, смотрел куда-то позади меня. Я обернулся. Между моей машиной и «даймлером» стояли двое. Рослые неулыбчивые типы с литыми мускулами. Кастеты и башмаки с подковками.
— Садитесь в машину, — сказал Рэммилиз, кивнув не на мою, а на свою. — Через заднюю дверцу.
Как бы не так, подумал я. Что он, принимает меня за сумасшедшего? Я слегка нагнулся, как бы повинуясь, по вместо того, чтобы открыть дверцу, обхватил Марка правой рукой, поднял и побежал. Рэммилиз закричал. Личико Марка рядом с моим было удивленным, но смеющимся. Я пробежал шагов двадцать, неся его, потом опустил на землю, двинулся от автомобилей в сторону толпы в центре ярмарки.
Проклятье, выругался я про себя. Это была своего рода засада, которая могла сработать, если бы не Марк. Один удар по почкам, и я оказался бы в машине прежде, чем успел бы перевести дыхание. Но им нужен был Марк для того, чтобы опознать меня. Хотя им было известно мое имя, в лицо они меня не знали.
Я приблизился к арене, где ребятишки на пони преодолевали препятствия, и обернулся. Бандиты продолжали преследование.
Я шел, огибая круг, натыкаясь на детей, когда оборачивался, и все время видел позади себя тех двоих.
Они не похожи на наемников, которых подослал Тревор Динсгейт, подумал я. Те были неуклюжие, помельче, менее профессиональны. Эти выглядели так, как будто такого рода работа была для них постоянным источником заработка, и, несмотря на относительную безопасность, на то, что в крайнем случае я мог выйти на арену и закричать «помогите!», в них было что-то устрашающее. Наемным головорезам обычно платят по времени. Эти двое, похоже, принадлежали к категории, которая находится на окладе.
Я зашел в балаганчик, где показывали фильм об овчарках. Выйдя оттуда, я не увидел своих преследователей, повернул и тут заметил, что один из них вернулся и идет в мою сторону, внимательно осматривая каждую палатку. У него был обеспокоенный вид. Через секунду он обнаружит меня… Я торопливо огляделся и понял, что стою перед входом в шатер гадалки. Проем входа закрывал занавес из черных и белых пластиковых лент, за которыми виднелась неясная фигура. Я сделал четыре быстрых шага, раздвинул ленты и вошел. Мой преследователь прошел мимо, мельком глянув на шатер гадалки. Он смотрел вперед — значит, не видел, как я вошел. Зато гадалка меня хорошо видела, и для нее я означал заработок.
— Что желаешь, дорогой, всю жизнь или только будущее?
— М-м, право, не знаю, — пробормотал я. — Сколько времени это займет?
— Четверть часа, дорогой.
— Давайте только будущее.
Я посмотрел в окно. Часть моего будущего рыскала среди автомобилей, окружавших арену с внешней стороны, расспрашивала посетителей, те отрицательно качали головой.
— Садись на кушетку возле меня, дорогой, и дан мне левую руку.
— Придется дать правую, — ответил я рассеянно.
— Нет, дорогой, — сказала она резко, — только левую.
Меня это позабавило. Я сел и протянул ей левую руку. Она потрогала ее, посмотрела внимательно и, подняв глаза, встретилась со мной взглядом.
— Ну, что ж, дорогой, придется правую, — сказала она после паузы, — хотя для меня это непривычно.
— Рискнем, — сказал я. Мы поменялись местами на кушетке, она держала мою руку в своих теплых руках, а я наблюдал, как мой преследователь движется вдоль ряда машин.
Еще пару минут гадалка что-то говорила, но я не слушал, а только смотрел через пластиковый занавес. Наконец, мои преследователи скрылись из виду.
— Сколько я вам должен? — Она сказала, я заплатил и тихо подошел к двери.
— Будь осторожен, дорогой, — сказала она.
Я остановился в мотеле и просидел весь вечер у телевизора, а на следующий день поехал в Честер на скачки.
Я пришел на ипподром впервые с тех пор, как провел тягостную неделю в Париже, и мне казалось, что происшедшая во мне перемена должна бросаться в глаза. Но, конечно, никто не заметил того мучительного чувства стыда, которое охватило меня, когда я увидел Джорджа Каспара у входа в весовую, и никто не изменил своего отношения ко мне.
Розмари Каспар, которая шла с другой женщиной и о чем-то болтала с ней, чуть не наткнулась на меня, прежде чем мы заметили друг друга.
— Уходите! — вскричала она яростно. — Что вы здесь делаете?
Мое лицо окаменело. Это невыносимо, подумал я. Я бы не мог ничего сделать для того, чтобы их лошадь победила, даже если бы остался. И все-таки… Я всегда буду думать, что, может быть, и смог бы, если бы попытался.
— Привет, Сид! — окликнул меня кто-то. — Какой чудесный день, не правда ли?
— Действительно чудесный.
Филип Фрайерли улыбнулся и посмотрел вслед Розмари.
— Она на всех бросается после катастрофы на прошлой неделе. Бедная Розмари. Принимает все так близко к сердцу… Вы что-нибудь узнали для меня?
— Не слишком много. Для этого и приехал сюда. — Я сделал паузу. — Известно ли вам имя и адрес человека, который организовал ваши синдикаты?
— Сразу не могу сказать, — ответил он. — Видите ли, я не вел дела непосредственно с ним. Синдикаты были уже в значительной мере сформированы, когда мне предложили присоединиться. Лошади были куплены, и большая часть акций продана.
— Они использовали вас, — сказал я. — Использовали ваше имя. Респектабельный фасад.
Он грустно кивнул.
— Боюсь, что вы правы.
— Знаете ли вы Питера Рэммнлнза?
— Кого? Никогда о нем не слышал.
— Он покупает и продает лошадей, — сказал я. — Лукас Уэйнрайт считает, что это он создал ваши синдикаты и манипулирует ими, но его не пускают в Жокейский клуб и на большинство скачек.
— Вот так история! — Его голос звучал печально. — Если Лукас занимается этими синдикатами… Что, по-вашему мне следует делать, Сид?
— Я думаю, вам следовало бы продать свои акции или полностью упразднить синдикаты и вычеркнуть свое имя из списка их членов как можно скорее.
— Хорошо, я это сделаю. И в следующий раз, Сид, если соблазнюсь, я попрошу вас проверить остальных участников синдиката.
К нам, приветливо улыбаясь, подошел мужчина.
— Филип! Сид! Рад вас видеть.
Мы ответили с искренним удовольствием, ибо сэр Томас Аллестон, нынешний главный распорядитель Жокейского клуба и вообще по сути дела вершитель судеб всего скакового бизнеса, был разумным, справедливым и непредубежденным администратором. Кое-кто считал, что он подчас бывает несколько суров, но эта работенка не для мягкотелых.
— Как дела, Сид? — спросил он. — Поймал каких-нибудь крупных мошенников в последнее время?
— В последнее время никого, — ответил я грустно.
Он улыбнулся Филипу Фрайерли.
— Наш Сид натянул нос Службе безопасности, вы еще не знаете? В понедельник ко мне приходил Эдди Кит, жаловался, что мы дали Сиду слишком большую свободу действии, и просил, чтобы не разрешали ему заниматься скачками.
— Эдди Кит? — переспросил я.
— Вы зря волнуетесь, Сид, — усмехнулся сэр Том$е, — я сказал ему, что скачки многим вам обязаны и что Жокейский клуб никоим образом не будет вам мешать. И можете считать, что это не только моя позиция, но и всех официальных лиц в Жокейском клубе.
Мы пошли в дверь с надписью «Посторонним вход воспрещен» и поднялись по лестнице в устланную ковром комнату, стеклянная стена которой выходила на скаковую дорожку. В комнате, уже находились люди, и слуга разносил напитки на подносе.
— Полагаю, что вы знакомы с большинством присутствующих, — сказал сэр Томас, радушно представляя нас. — Мадлен, дорогая… — обратился он к своей жене, — ты знакома с лордом Фрайерли и Сидом Холли? — Мы пожали ее руку. — Ах, да, Сид, — сказал он, дотронувшись до моей руки, чтобы повернуть меня лицом к еще одному гостю. — Вы не знакомы с Тревором Динсгейтом?
Мы смотрели в упор друг на друга, быть может, одинаково ошеломленные. Последний раз он видел меня лежащим на спине в амбаре, парализованным от страха. Он и сейчас прочтет его на моем лице, подумал я.
— Вы, оказывается, знакомы? — спросил сэр Томас, слегка удивленно.
— Да, мы встречались, — ответил Тревор Динсгейт.
В его глазах и голосе, по крайней мере, не было издевки.
Сэр Томас сказал светским тоном:
— Я только что говорил Сиду, как Жокейский клуб ценит его услуги, и это, видимо, совсем лишило его дара речи.
Ни Тревор Динсгейт, ни я ничего не ответили. Сэр Томас вновь слегка поднял брови и сделал новую попытку.
— Ну, ладно, Сид, каков ваш прогноз на главный заезд?
— О… Я думаю, Уайнтейстер.
Мне казалось, что у меня напряженный голос, но сэр Томас этого, видимо, не почувствовал. Тревор Динсгейт смотрел на бокал с золотистой жидкостью. Один из гостей обратился к сэру Томасу, и он повернулся. Тревор Динсгейт сделал шаг ко мне. Он заговорил быстро и жестко. Голос его был лишен жалости.
— Если вы нарушите обещание, я сделаю то, о чем предупредил вас.
Он не отводил глаз до тех пор, пока не убедился, что до меня дошли его слова.
Время шло. Уайнтейстер потерпел поражение в главном засаде, а в следующем заезде жокей Ларри Сервер доскакал на лошади синдиката Филипа Фрайерли до конца поля и остановился там. Мое состояние не улучшилось, и после пятого заезда я решил, что бессмысленно оставаться дольше, поскольку я не мог даже думать связно.
За воротами слышался обычный гогот шоферов, прислонившихся к своим автомобилям в ожидании хозяев. Среди них затесался один из жокеев стипль-чеза, лицензии которых на время были признаны недействительными за то, что они брали взятки у Рэммилиза. Я кивнул ему, проходя мимо.
— Джекси!
Я направился к машине, открыл дверцу и бросил бинокль на заднее сиденье. Сел за руль. Включил зажигание. Помедлил с минуту и подъехал задним ходом к воротам.
— Джерси, — позвал я, — садись. Я покупаю.
— Что покупаешь? — Оп подошел, открыл дверцу с другой стороны и сел рядом. Я вынул бумажник из заднего кармана брюк и, бросив его Джекси на колени, выжал сцепление.
— Возьми все деньги, — сказал я и выехал на шоссе.
— Все взять? — спросил он недоверчиво.
— Я хочу знать о Питере Рэммилизе.
— Только не это. — Он рванулся к дверце, но вовремя опомнился.
— Джекси, — сказал я, — никто не слышит, кроме меня, и я никому не передам. Ты только скажи, сколько он тебе заплатил и за что, и вообще все, что вспомнишь.
Он помолчал. Потом проговорил:
— Это стоит больше, чем моя жизнь, Сид. Говорят, что он привез двух профессионалов из Глазго для особой работы, и всякий, кто встанет сейчас у него на пути, будет растоптан.
— Ты видел этих профессионалов? — спросил я, подумав, что мне-то они были хорошо знакомы.
— Нет. Ходят слухи.
— А насчет того, что это за особая работа, слухи не ходят?
Он покачал головой.
— Что-нибудь связанное с синдикатами?
— Сид, ты же не ребенок! Все, что касается Рэммилиза, всегда связано с синдикатами. Он заправляет почти двумя десятками.
— А какая у него такса за такой номер, какой сегодня отколол Ларри Сервер?
— Сид, — взмолился он.
— Как ему удается посадить типа вроде Ларри Сервера на лошадь, к которой его никогда не допустили бы?
— Он мило просит тренера, протягивая полную горсть денег.
— Подкупает тренеров?
— Иногда это вовсе не трудно. — Он помолчал. — Не ссылайся на меня, но имей в виду, что прошлой осенью были заезды, на которых всех лошадей до единой выставил Рэммилиз. Он просто кроил скачки, как хотел. Бедняги букмекеры не могли понять, откуда на них обрушился удар.
Джекси снова пересчитал деньги.
— Ты знаешь, сколько здесь? — спросил он.
— Примерно.
За десятку или двадцатку Джекси соврал бы мне без зазрения совести. Но нас связывали общие воспоминания.
— Джекси, — сказал я, потеряв терпение. — Будешь говорить или нет?
— Да. Так и быть… Рэммилиз платил мне в десять раз больше обычного жалованья за то, что я проигрывал скачки. Слушай, Сид, ты клянешься, что это не дойдет до его ушей?
— От меня — нет.
— Он покупает вполне хороших лошадей. Лошадей, которые способны победить. Я думаю, он иногда зарабатывает на них до пятисот процентов. У него есть два приятеля — зарегистрированные владельцы лошадей. Он вводит их в каждый синдикат, а те ухитряются привлечь к делу какую-нибудь важную персону, и вся афера принимает законный вид.
— Кто же эти два приятеля?
Он попыхтел, но все-таки назвал имена. Одно ничего мне не говорило, зато другое фигурировало во всех синдикатах Филипа Фрайерли.
— Лошадей тренирует любой, кто может выпустить их в прекрасной форме за двойную плату против обычного тренерского жалованья и не задавать вопросы. Затем Рэммилиз решает, на каких скачках лошади будут бежать, к они все делают результат ниже своих возможностей, понимаешь?
— A как же случилось, что никто в Жокейском клубе, — спросил я как бы между прочим, — не разузнал об синдикатах и ничего не предпринял против Рэммилиза?
— Это всего лишь догадки. Понимаешь, я как-то краем уха слышал…
— Ну?
— Я ждал однажды за воротами в Кемптоне, и вышли два букмекера. Один из них сказал, что есть, мол, такой субъект в Службе безопасности, который все уладит, если цена будет подходящая. — Он снова помолчал. — Я не верю в это. Уж, по всяком случае, не в Жокейском клубе. Сид, — попросил Джекси. — Не вздумай ссорить меня с начальством. Я не повторю то, что тебе сейчас сказал, ни одному распорядителю.
В пятницу после обеда я поехал в Ньюмаркет к тренеру Мартину Ингленду. Я нашел его во дворе возле конюшен.
— Сид! — воскликнул он, увидев меня, по-видимому, действительно обрадовавшись. — Вот здорово! Я как раз начинаю вечерний обход конюшен. Ты не мог выбрать более удачное время.
Мы вместе переходили от стойла к стойлу — обычный ритуал, когда тренер осматривает каждую лошадь, проверяет ее состояние, а гость восхищается и делает комплименты.
— Смотри, это Флотилла, — сказал он, подходя к очередному стойлу. — Трехлетка. Он будет бежать на скачках Данте в Йорке в будущую среду, и, если выступит успешно, его заявят в Дерби.
Мы продолжали обход.
Быть может, именно это мне и нужно, подумал я, сорок лошадей, большая нагрузка, обычные занятия…
На следующее утро в 7.30 я спустился к конюшням в верховых брюках и фуфайке. Мартин, стоявший со списком в руках, прокричал мне «доброе утро», и я направился к нему, чтобы узнать, на какой лошади он разрешит мне поездить.
Конюх выводил Флотиллу. Я следил за ним с восхищением, потом повернулся к Мартину.
— Ну, что же, давай, — сказал он. Лицо его было радостным, глаза блестели. — Бери Флотиллу.
Я рывком повернулся к жеребцу, совершенно потрясенный. Его лучшая лошадь, его надежда на Дерби, а я — растренирован и с одной рукой.
— Не хочешь? — спросил он. — Я бы дал его тебе десять лет назад по праву. Мой жокей уехал в Ирландию на скачки. Так что выбор один: либо ты, либо кто-нибудь из конюхов, и, честно говоря, я предпочел бы тебя.