— Ать два, ать два! — командовал приободрившимися солдатами Скобелев и те несокрушимой стеной двинулись вперед.
— Стой! Заряжай! Целься! Пли! — махнул саблей генерал и слитный залп шестилинейных винтовок влупил по притихшим жителям пустыни.
Не выдержав натиска и огня, те начали спешно ретироваться, не думая больше о продолжении перестрелки. Через несколько минут сады были совершенно очищены от неприятеля, и Красноводская рота с бравым видом и песнями вернулась к остальному отряду.
— Кто приказал? — тоном, не предвещавшим ничего доброго, поинтересовался Михаил Дмитриевич к моряков.
— Полковник Вержбицкий! — отвечал ему вытянувшийся во фронт Будищев, предано поедая начальство глазами.
— Ну-ну!
Наконец, рекогносцировка была окончена, и можно было возвращаться. Устроив напоследок артиллерийский налет на Денгиль-тепе и его окрестности, русские построились в походную колонну и под звуки марша в исполнении оркестра дагестанского полка двинулись назад к Егин-Батыр-кале.
Семьдесят гранат и сорок шрапнелей, обрушившихся на текинскую цитадель и ее окрестности, не смогли нанести значительных разрушений, однако вызвали немало жертв, в том числе среди женщин и детей, укрывшихся в безопасном, как им казалось, месте. Обозленные этими потерями, туркмены тут же вышли из крепости и один за другим бросались на уходящий русский отряд. Однако с какой бы стороны не нападали толпы текинцев, везде их встречали пушечные залпы и пулеметные очереди.
Постоянные взрывы, ружейная трескотня и музыка сливались временами в один непрерывный гул, отдававший какой-то фантасмагорией. Двигавшийся в арьергарде вместе со своим взводом Будищев успел потерять счет остановкам, во время которых он точным огнем отгонял наседавших врагов. Вода в кожухе постоянно кипела, механизм несколько раз заедал, но он, вертясь как белка в колесе, успевал доливать охлаждающую жидкость, чинить неисправности и стрелял, стрелял и стрелял.
Наконец, им удалось достичь лагеря и остановиться на отдых. Текинцы, только что буквально наступавшие русскому отряду на пятки, отошли за ближайшие возвышенности.
В Егин-батыр-кале, Скобелевым был оставлен небольшой гарнизон во главе с войсковым старшиной Верещагиным[4]. Пока основные силы ходили на рекогносцировку, оставшиеся как могли укрепились в брошенном текинцами ауле, заготовили топлива для костров, разложили их на точно отмеренном расстоянии от лагеря и все это под постоянным наблюдением противника. Все время пока продолжались работы, вокруг крутились небольшие группки вражеских всадников. Иногда они соединялись между собой и пытались напасть, но русские тоже не дремали и встречали джигитов картечью или слаженными ружейными залпами. Как правило, одного такого «вразумления» оказывалось вполне достаточно, и волна атакующих бессильно откатывалась назад, снова разбившись на несколько мелких кучек.
Все это время гардемарин Майер страстно желал только одного, чтобы текинцы подошли, наконец, к его огневому рубежу и дали ему возможность отличиться. Но, увы, их либо раньше рассеивал меткий огонь двух горных пушек, приданных их маленькому гарнизону, либо несносные жители пустынь нападали с другой стороны и отступали прежде, чем моряки успевали развернуть и приготовить к стрельбе массивную митральезу. Точнее массивным и неудобным был колесный станок, на котором вполне могло бы разместиться какое-нибудь более солидное орудие, скажем, трехфунтовка.
Все же, ему удалось дать в сторону текинских всадников пару очередей, от которых, по словам крутившегося рядом вестового Абабкова: — «самый что ни на есть, главный текинский князь скопытился». Все же столь скромный вклад в общее дело вовсе не показался гардемарину достаточным, и он с нетерпением ожидал возвращения товарищей, чтобы узнать подробности дела. Впрочем, подобное нетерпение сжигало не только его.
— Ну как там? — лихорадочно спрашивали они у возвратившихся в лагерь.
— Крепко жмет, текинец! — устало отвечали им «счастливчики». — Однако же и мы им всыпали!
— Это правильно!
— Все ли благополучно? — осведомился Майер у только что появившегося Шемана.
— Недурно, — отчего-то необычно сухо отвечал тот, спешиваясь со своего Буцефала. Затем, глядя на младшего товарища, немного смягчился и уже обычным тоном добавил: — потерь почти нет, механизмы митральез работали вполне исправно, а об остальном можете осведомиться у своего приятеля.
Будищев вошел в лагерь последним, насвистывая какой-то легкомысленный мотив. Лицо его было необычайно чумазо от порохового дыма и пыли, но вместе с тем совершенно спокойно или даже можно сказать безмятежно. Рукав чекменя порван пулями, но сам он, судя по всему, невредим.
— О, Сашка! — ухмыльнулся он, сверкнув белоснежными на фоне испачканной физиономии зубами. — Небось, соскучился?
— Есть немного. Все ли целы?
— Наши все. Только Нечипоренко пуля на излете за щеку зацепила. Вон идет репу морщит.
— Я смотрю, ты ему совсем не сочувствуешь?
— С хрена ли? Нечего было такую ряху наедать!
— Пить хочешь?
— И есть тоже. А еще хорошо бы баньку, да чтобы молодуха с веником попарила! Впрочем, можно обойтись и без веника…
— Эко ты хватил, брат.
— Ну, или хотя бы умыться.
— Вот это можно устроить, — улыбнулся гардемарин и кликнул вестового.
— Абабков! Приготовь воды для господина кондуктора.
— У их свой слуга имеется, — проворчал вполголоса матрос, но спорить не стал и скоро скинувший с себя верхнюю часть одежды Будищев, фыркая от удовольствия, умывался нагревшейся под горячим туркменским солнцем водой.
— А как тебе показалось в бою, Федя? — спросил у скромно сидящего в сторонке Шматова Майер.
— Как вам сказать, вашбродие, — пожал плечами бывший ефрейтор. — Стреляють, убивають… такого я ишо в Болгарии досыть насмотрелся.
— Но все же там были турки, а тут — туркмены.
— Башибузуки, они и есть башибузуки. Никакой разницы.
Тем временем, суета вызванная возвращением отряда понемногу спала. Было очевидно, что раздосадованные большими потерями текинцы не оставят русских в покое и ночью непременно случится нападение, а потому уставшие за день люди, по-быстрому утолив голод и жажду пытались хоть немного отдохнуть. Не были исключением и моряки, устроившиеся прямо у своих митральез. Впрочем, так повезло далеко не всем.
— Будищев! — поднял придремавшего кондуктора голос Шемана. — Возьмите троих матросов по вашему выбору и заступайте в секрет.
— Слушаю, ваше благородие, — отвечал тот, с трудом удержавшись от зевка.
— Займете место перед позициями. Правее от вас встанут казаки, а слева самурцы. В случае нападения подожжете костры. До них ровно пятьсот саженей и они послужат нам ориентиром.
— Понятно.
— Очень надеюсь, — с непередаваемой интонацией отозвался лейтенант, но Дмитрий, знавший про секреты и засады больше чем моряк мог себе представить, не стал разводить дискуссии, а просто повернулся к подчиненным и коротко спросил:
— Кто со мной?
— Я, — тут же подскочил вроде бы спавший без задних ног Шматов.
— Ты — не матрос!
— Все одно пойду! — набычился Федор.
— Кто еще?
— Я, — поднял руку Нечипоренко и страдальчески потрогал перевязанную щеку.
— Хороша компания, — покачал головой кондуктор, после чего пришел к выводу, что для демократии русский народ еще не созрел и пальцем ткнул в двух матросов: — Ты и еще ты, за мной!
Вскоре темнота накрыла притихший лагерь своим покрывалом. Костры, разведенные для приготовления пищи, догорели, и только неполная луна продолжала освещать бивуак своим тусклым светом. Однако после полуночи и закатилось и «волчье солнышко», оставив за себя лишь необычайно яркие звезды, равнодушно взирающие на землю из мрачных глубин космоса.
Будищев и подчиненные ему матросы расположились в небольшом природном углублении подле бархана, напряженно всматриваясь в темноту. Точнее, напрягали зрение только матросы, привыкшие к этому на кораблях, а Дмитрий со Шматовым, прекрасно знавшие, что если долго пялиться в темноту в ней скоро черти померещатся, больше полагались на слух.
— Кажись, крадутся! — едва не подскочил молодой матросик, услышавший характерное шуршание.
— Тихо, мать твою! — придавил его к земле кондуктор и еле слышным шепотом добавил: — сам чую.
В самом деле, к ним крадучись приближалась целая толпа спешившихся ради такого дела текинцев. Среди них были самые разные люди, от почтенных старцев, чей земной путь уже близился к завершению до совсем еще безусых юнцов, даже неподозревающих, что могут остаться здесь навсегда. От вооруженных до зубов нукеров местных беев до бедных пастухов, единственным оружием которых был простой кинжал. Кто-то потерял своих близких при последнем артобстреле, а иной всю жизнь прожил разбоем на большой дороге. Объединяла их всех только ненависть к непонятным пришельцам с далекого севера, пришедшим в их дом и желающих теперь установить в нем свои порядки. Как тени скользили они в ночи, пока один из них зацепил ногой за натянутую на невысоком колышке бечевку, к которой были привязаны консервные банки из-под сардин. Среди офицеров эта рыбка, затейливо приготовленная и упакованная французами, была излюбленным лакомством в походе. Жестяная тара потом выкидывалась, а рачительный Федька собирал ее, для каких-то своих надобностей. Но нынешней ночью Будищев нашел для них новое применение.
Противное дребезжание прогремело в окружающей их тишине подобно грому среди ясного неба, а вслед за этим тут же раздалось несколько одиночных винтовочных выстрелов, которые тут же перекрыл знакомый жителям оазиса рокот митральезы.
Будищев успел осмотреть доставшуюся ему позицию еще вечером при свете заходящего солнца и тут же понял, как именно будет наступать их противник и где можно расположить пулемет на треногом станке. Следовало, конечно же, доложить эти соображения Шеману, а если тот не даст разрешения то и полковнику Вержбицкому, а при необходимости дойти и до самого Белого генерала, но Дмитрий не любил беспокоить начальство по пустякам. Поэтому он просто приготовил позицию, а как только наступила темнота, добавил к получившейся картине маслом последние штрихи. И вот теперь оставалось только вести кинжальный огонь по противнику, имевшему неосторожность подойти слишком близко.
Разумеется, он знал что рискует. Мог подвести сложный механизм, или случиться перекос ленты, или они могли тупо заснуть после тяжелого дня и проворонить нападение, и тогда могло случиться все что угодно, но… не случилось. Так что теперь установленная низко над землей адская машина снимала кровавую жатву, срезая подбегавших джигитов как колосья спелой пшеницы, а превратившийся с ней в одно целое Дмитрий стрелял, успевая при этом понукать матросов и Федьку, чтобы они как можно скорее набивали опустевшие ленты патронами.
После первых же выстрелов, прозвучавших в ночи, пехота поднялась в ружье, а артиллеристы стали к пушкам, загодя заряженным картечью. Находившиеся в секретах караульные успели запалить костры, в неровном свете которых стали видны целые толпы наступающих врагов.
— Огонь! — раздалась команда офицеров, и слитный залп винтовок и пушек разорвал ночь напополам.
Выстрелы, взрывы, яростные крики атакующих и жалобные стоны умирающих на какое-то время слились в один протяжный вой. Текинцы наступали с трех сторон, но везде их встречали только пули и картечь, косившие храбрых воинов одного за другим. Вожди все время пытались ободрить своих джигитов и снова послать в бой, но их бешенный натиск так и не смог преодолеть непоколебимой стойкости русских.
Уже светало, когда текинцы пошли в третью самую отчаянную атаку. Расстояние между противоборствующими сторонами сокращалось иной раз до полусотни шагов и уже казалось, что неудержимая волна вот-вот захлестнет маленькую кучку гяуров, дерзнувших бросить вызов храбрейшим витязям Средней Азии. Но всякий раз она разбивалась об них, как о гранитную скалу и тут же откатывалась назад, но лишь для того, чтобы через минуту собраться с силами и броситься снова.
Однако человеческим силам есть предел и для текинцев он наступил раньше, чем для русских. Взошедшее солнце осветило поле битвы, и от увиденной картины даже в самом отчаянном сердце мог поселиться страх. Все пространство вокруг аула, сколько мог видеть глаз, было усеяно трупами туркмен, но особенно густо они лежали перед секретом моряков. Их было так много, что это зрелище тут же привлекло внимание самого Скобелева, немедленно подъехавшего туда.
— Чегт возьми! — только и смог вымолвить генерал, немного картавивший от волнения.
— Вот примерно так это и работает, ваше превосходительство, — устало доложил Будищев, отдавая честь.
— Невероятно!
— Рады стараться!
— Послушайте, кондуктор… каким образом ваша, э… митральеза, оказалась так далеко от позиций?
— В пылу боя, ваше превосходительство!
— Шутить изволите? — вскипел начальник отряда. — А если бы текинцы захватили вас вместе с ней?
— Осмелюсь напомнить, Михаил Дмитриевич, — поспешил вмешаться приехавший вместе с генералом Вержбицкий, — что ваше превосходительство дали полную свободу действий вверенной мне артиллерии.
— Я помню, но…
— Морская батарея подчинена мне и организационно входит в состав четвертой батареи двадцатой бригады, — почтительно, но вместе с тем твердо возразил ему престарелый полковник. — Если вам угодно знать мое мнение, то моряки действовали храбро и грамотно. Они лучше знают возможности своего оружия и минувшей ночью кондуктор доказал это самым блестящим образом!
— Но ведь был риск, что текинцы смогут захватить их…
— Так точно! Как и весь наш отряд. Я, ваше превосходительство, грешным делом, думал уже что все. Отвоевался… Ан, нет. Вывезла кривая!
Озадаченный неожиданным заступничеством Вержбицкого, Скобелев на секунду задумался. Как и всякий начальник, он не слишком-то любил, когда ему возражали. Однако в отличие от многих иных умел признавать свои ошибки. К тому же, полковник был прав. Место для засады было выбрано идеально и Будищев смог полностью использовать выгоды позиции. Да, он — странный, дерзкий, иной раз даже неприятный человек. Но с другой стороны, безусловно храбрый, умелый и чертовски хладнокровный воин. А если учесть, что эта митральеза, или как ее все чаще стали называть — пулемет — его изобретение, то такие люди имеют право на некоторую эксцентричность в мышлении и поступках.
— Ладно, — кивнул генерал, — мы с этим позже разберемся. А теперь уходим, пока наши друзья-текинцы не очухались!
— Винтовки бы собрать, ваше превосходительство, — хмуро заметил Будищев, — не то они подберут и в следующий раз снова по нам стрелять станут.
— Кондуктор дело говорит! — тут же согласился артиллерист.
— Раз дело, так и распорядитесь, — кивнул генерал. — Только не слишком задерживайтесь. Уходить надобно, пока они не очухались!
— Слушаюсь!
В лагере уже заканчивали запрягать лошадей и навьючивать верблюдов, а выделенные для сбора трофеев солдаты, казаки и матросы еще продолжали поиски. Разумеется, предметом их забот были не только берданки, но и иные ценности, благо в последних не было недостатка. Богато украшенное холодное и огнестрельное оружие, упряжь и многое другое.
Назначенный старшим над «трофейщиками» Будищев, разумеется, не принимал личного участия в сборе, однако пристально следил за происходящим, не допуская даже намека на конфликты. Впрочем, Шматов неплохо справлялся за двоих, собрав целую охапку сабель и кинжалов в драгоценных ножнах, которую тут же отволок к обозу и навьючил на многострадального верблюда.
— Эко ровно вы их положили! — не то восхищаясь, не то порицая пробурчал казачий урядник, переворачивая плотно лежащие тела в поисках ценностей.
К слову сказать, мягкие свинцовые пули, деформируясь при ударе, наносили страшные повреждения, разрывая иной раз человеческую плоть на куски. Однако столь малоаппетитное зрелище нисколько не смущало казака в его поисках. Наконец он, обнаружив на руке одного из павших перстень с крупным камнем, недолго думая, отхватил палец кинжалом и уже через секунду любовался своей добычей, разглядывая ее в лучах утреннего солнышка.