— Всенепременно! Вот просто сию секунду… Федор, сними немедленно эту дрянь!
Случившийся рядом Шматов, которому эта вывеска не нравилась с самого начала, с готовностью сорвал ее и остановился в нерешительности.
— А куды ее девать?
— В… — тут же уточнил адрес кондуктор, вызвав взрыв хохота у расходящихся гостей.
— Гусары, молчать! — покачал головой смеющийся Шеман.
Что касается несколько перебравшего гардемарина Майера, то он и вовсе решил никуда не идти, а на правах старого приятеля Будищева завалился спать прямо на его походное ложе.
— Можно я здесь прилягу? — запоздало поинтересовался он у Дмитрия.
— Валяй, — махнул рукой тот, прикидывая тем временем, где устроиться самому.
Однако, на Майера, как это часто случается с подвыпившими людьми, нашел стих поговорить.
— Скажи, пожалуйста, ты ведь восхищаешься Скобелевым? — неожиданно спросил он.
— Очень! — хмыкнул Будищев.
— Мне кажется, ты что-то не договариваешь! Нет, серьезно, этот случай с красноводцами он ведь… просто невероятен!
— Эх, Сашка-Сашка, — покачал головой кондуктор. — Михаил Дмитриевич, конечно, блин, гений. Солдаты тогда реально на измену подсели и чтобы их из ступора вывести, наверное, можно и шагистикой позаниматься, благо из текинцев стрелки как из дерьма пуля. Только вот вы-то не фига не гении! Пройдет лет двадцать-тридцать и его нынешние ординарцы станут точно так же перед немцами или еще кем-нибудь выделываться. И вот тогда наши кровью умоются… ты спишь что ли? Ну и ладно, один хрен ничего не поймешь сейчас.
Договорив свой монолог, Будищев зевнул и, недолго думая, улегся рядом с приятелем, после чего укрывшись буркой мгновенно заснул. А вот хорошо слышавший его Шматов задумался. Несмотря на всю свою кажущуюся простоту, Федор дураком не был и прекрасно понял, о чем говорит его боевой товарищ. Не раз и не два ему приходилось видеть, как начальство посылает солдат на убой, ради достижения непонятных ему целей. «Это верно, не берегут генералы нашего брата», — вздохнул он, но тут же поправился: — «Однако же Скобелев не такой, он солдата любит»!
Как и многие другие офицеры, всю жизнь прослужившие на Кавказе, полковник Вержбицкий частенько сквозь пальцы смотрел на мелкие нарушения устава или формы одежды. А потому, когда ему доложили о вызывающей вывеске над палаткой Будищева, он не стал сразу принимать карательные меры, а позвал к себе капитана Полковникова, чтобы сначала выяснить все подробности. Тот, разумеется, не стал ничего скрывать и чистосердечно поведал обо всем своему командиру, не поскупившись на краски.
— Что так и сказал, «только его величество может отменить»? — озорно блеснув глазами, переспросил он.
— Так точно, Антон Игнатьевич!
— Вот, сукин сын, — захихикал начальник гарнизона.
— Так ведь он прав, — пожал плечами капитан.
— То-то что прав. Ничего, я и без государя императора найду, как его прижучить.
— Осмелюсь заметить, кондуктор Будищев проявил себя в деле в высшей степени…
— Не нахваливай, Петр Васильевич. Сам знаю, что этот морячок — вояка каких мало! Ну, а посему поступим так: кто везет, того и нагрузим! Хе-хе.
— Это уж как водится, — скупо улыбнулся артиллерист.
— Прикажи-ка ему явится ко мне, скажем, после обеда.
— Да он и сейчас здесь. В приемной сидит.
— Вот как? И зачем же?
— Есть у него небольшой прожект по поводу использования митральез. Хочет предложить вашему благосклонному вниманию.
— Нашел время, — поморщился полковник, не любивший прожектеров. — Дело хоть предлагает, или так?
— Как вам сказать, Антон Игнатьевич. Задумка вроде не плохая, да и много не потребует, а пользу может при удаче принести не малую.
— Зови, коли так. Послушаем.
Капитан кивнул и через минуту перед Вержбицким предстал Будищев, одетый против обыкновения в мундир и благоухающий вежеталем.
— Здравия желаю, вашему высокоблагородию!
— Проходи-проходи, голубчик, — хитро улыбаясь, пригласил его полковник. — Экий ты сегодня, право слово, нарядный, посмотреть приятно. А то ведь обычно, прости господи, абрек абреком! Ну-ка расскажи нам Петром Васильевичем, что ты там надумал?
— Благодарю, ваше высокоблагородие, — почтительно отозвался Дмитрий и выложил на стол небольшой эскиз.
На нем была изображена повозка, на который был установлен пулемет на треноге и пунктиром указаны места для ящиков с пулеметными лентами. Рядом вид сверху с указанием сектора обстрела, а внизу указан вес повозки, как пустой, так и с грузом, ясно показывающий, что пары лошадей для перевозки будет вполне достаточно.
— Любопытно, — подслеповато прищурился начальник гарнизона, затем извлек из кармана пенсне и немного конфузливо водрузил его себе на переносицу.
— И давно ты это придумал?
— Давно, господин полковник.
— Что же раньше молчал?
— Никак нет. Я с самого начала именно такой вариант и предлагал, вот только армейские генералы меня и слушать не захотели, а на флоте такие телеги без надобности.
— Не захотели слушать, говоришь?
— Так точно. Для них митральеза, это что-то вроде пушки, а стало быть, нужен лафет.
— А для тебя это, значит, не пушка?
— Нет!
— А что?
— Средство поддержки пехоты в бою.
— И для этого ты хочешь, чтобы она была подвижной?
— Так точно!
— А эти, как их, треноги есть?
— Только одна. Но по ее образцу можно изготовить еще хотя бы три штуки. Тогда половина морской батареи будет стоять на стационарных позициях, а вторая сможет маневрировать во время боя, затыкая своим огнем в случае надобности прорехи в обороне или наоборот, прижимая обороняющегося врага к земле, давая нашей пехоте подобраться к нему поближе перед атакой.
— Дельно, — согласился Вержбицкий. — А что делать, если у противника такие штуки появятся?
— У текинцев вряд ли, — покачал головой Дмитрий, а вот если у немцев или еще кого, тогда кровью умоемся!
— И что тогда?
— Тут либо хороший стрелок нужен, чтобы не давать расчету вести огонь, либо давить артиллерией. Если огневая точка открыта, то шрапнелью, а если под крышей из бревен и грунта, только гранатами ковырять.
— Это же сколько снарядов понадобиться, чтобы с четырех верст расковырять? — нахмурился полковник.
— Если с четырех верст — эшелон. Только надо не палить в белый свет как в копеечку, а подкатить в упор на прямую наводку и влупить так, чтобы только ошметки в разные стороны полетели!
— Куда же ты ее подкатишь, дурень! — возмутился Вержбицкий. — Твой же пулемет всю прислугу на тот свет отправит, пока они катить будут!
— А вот для этого, — ничуть не смутился Будищев, — на пушках, для прикрытия расчета должны быть щиты!
С этими словами он выложил на стол еще один эскиз с дальнобойным орудием образца 1877 года, на котором был закреплен склепанный из листовой стали щит. Причем, рисунок был настолько подробным, что на нем выделялись даже нарисованные заклепки, прорези для прицельных приспособлений и тому подобные детали.
— И это давно придумал? — испытующе прищурился начальник гарнизона.
— Давно!
— И генералом показывал?
— Так точно!
— Что сказали?
— Что не годится русскому солдату от врага прятаться!
Судя по всему, иного ответа полковник и не ожидал, отчего на его лице появилась горькая усмешка. Во время Кавказской войны Вержбицкий со своими подчиненными не раз и не два подвергался обстрелу, когда они выкатывали свои медные единороги на позицию, чтобы разрушить вражеские укрепления. Среди горцев было немало хороших стрелков, буквально расстреливавших из своих штуцеров русских артиллеристов, но они, не взирая ни на что, продолжали катить тяжелые пушки, теряя одного товарища за другим. А ведь оказывается, выход есть!
— Ладно, — нахмурился старый артиллерист. — Слава богу, у текинцев этих твоих митральез нет, и не будет, так что со щитами пока погодим.
— Ваше Высокоблагородие, — заглянул к ним капитан Мельницкий, выполнявший обязанности начальника штаба отряда.
— Что еще?
— Прибыли туркменские парламентеры… ну я вам докладывал!
— Вот оно что. Пусть подождут, не велики птицы, а вы, голубчик, тем временем кликните ко мне подполковника Щербину.
— Слушаюсь!
— Эх, не вовремя Михаил Дмитриевич уехал. Тут такое можно… — сокрушенно вздохнул Вержбицкий, после чего, как бы спохватившись, отпустил своих посетителей: — можете быть свободными, господа.
Выйдя из штабной кибитки, Полковников с Будищевым заметили целый караван. Несколько тяжелогружёных верблюдов, очевидно, навьюченных чем-то ценным, окруженные до зубов вооруженными всадниками. Особенно выделялся один из них, весьма живописно одетый, с горделивым выражением лица. Надменно взглянув на русских офицеров, он вскоре отвел глаза в сторону, ясно давая понять, что гяуры его не интересуют.
— Ты посмотри, какие клоуны, — подумал вслух Дмитрий, вызвав удивление у своего спутника.
— Кто, простите?
— Рот хоть завязочки пришей…, не обращайте внимания Петр Васильевич. Кстати, а вы случайно не знаете, где этот мой «спасенный» обитает?
— Случайно знаю. В госпитале, разумеется. Его врачует ваш приятель Студитский. Забавно, не правда ли?
— Что именно?
— Ну как же. И доктор, и пациент обязаны вам жизнью.
— Действительно.
— Вот что, кондуктор, — перешел на официальный тон капитан. — Если желаете посетить госпиталь, то у вас есть час. Затем жду вас в расположении.
— Слушаюсь!
Как это ни прискорбно, но организация медицинской службы никогда не была сильной стороной Русской Императорской армии. Причин тому было множество, но главное, пожалуй, в казенном отношении к делу военных властей. Заведовать медиками часто назначались генералы или чиновники, положение которых лучше всего объясняла пословица про «чемодан без ручки». Иными словами, выгнать их было не за что, но и доверить серьезного дела тоже нельзя. Закаспийский отряд до недавнего времени не был исключением, отчего потери от болезней и дурного ухода за больными и ранеными в несколько раз превысили таковые полученные от неприятеля. Достаточно сказать, что во время печально знаменитой экспедиции генерала Ломакина в обозе имелось место только для сорока лежачих, при том, что реальное число больных и раненых превысило две с половиной сотни.
Однако с назначением генерала Скобелева ситуация медленно но верно начала улучшаться. Во-первых, во всех постах на Атрекской линии были организованы фельдшерские околотки. Во-вторых, резко увеличено количество врачебного персонала, от врачей до санитаров. В-третьих, в Дуз-Олуме и Бами открыты самые настоящие госпитали. Исправляющим должность начальника последнего был назначен доктор Студитский, имевший помимо всего прочего чин коллежского асессора.
Ранение в ухо в ходе знаменитого дела у Бендессен несколько умерило его пыл, так что теперь он не мотался по передовым отрядам в поисках приключений, а занимался своими прямыми обязанностями, то есть, врачевал больных и раненых, благо недостатка ни в тех, ни в других не было.
— Рад вас видеть, любезный Дмитрий Николаевич, — поприветствовал он моряка. — Какими судьбами, неужто решили справиться о здоровье спасенного вами мальчика?
— Угадали, Владимир Андреевич. Как он?
— Как вам сказать, друг мой. Нельзя сказать, чтобы совсем уж плохо, однако и обнадежить мне вас нечем. Впрочем, организм молодой и здоровый, даст бог, поправится.
— Ну да, если пациент хочет жить — медицина бессильна! — схохмил по привычке Будищев.
— Но-но-но! — шутливо погрозил ему пальцем врач. — Попадете ко мне, я вам эти слова припомню!
— Все, сдаюсь! — поднял обе руки вверх кондуктор.
Как оказалось, юный текинец расположился в госпитале с определенным комфортом. Народу в просторной кибитке, приспособленной под палату, было совсем немного, жесткая солдатская постель его застелена мягким матрасом, пожертвованным самим доктором Студитским, а уж белые простыни и чистая рубаха с кальсонами и вовсе могли считаться по нынешним временам невообразимой роскошью.
Завидев Будищева, мальчик вздрогнул и попытался принять независимый и гордый вид, но у него плохо получилось. Похоже, что он не знал, что обязан своему спасению этому человеку и потому не чувствовал в себе ни признательности, ни благодарности. Впрочем, Дмитрий тоже не испытывал к пленнику каких-либо добрых чувств и если бы кто из знакомых вздумал было поинтересоваться, для чего тот спас мальчишку, он вряд ли нашел вразумительный ответ.
— Вот что, любезный, — обратился к служителю из старослужащих солдат доктор. — Нельзя ли перевести мальчику, что его спас от смерти этот господин?
Худощавый санитар неопределенного возраста, прослуживший много лет в Азии и научившийся кое-как говорить на местных наречиях, охотно выполнил приказ и на жуткой смеси туземных и русских слов сказал пациенту что-то в стиле «твоя моя понимай, этот сердар, тебя, сукина сына, спас, а ты падлюка лежишь и не поклонишься». Во всяком случае, Будищеву послышалось именно так.
Как ни странно, молодой человек, очевидно, понял что именно ему пытался донести служитель и, приложив руку к сердцу, пролопотал нечто вроде благодарности. Правда, взгляд его при этом оставался хмурым и нелюбезным, хотя возможно, дело было в болезни.
— Все еще дичится, — добродушно пояснил доктор, оказывавший покровительство пациенту. — Кстати, а вы знаете, что он не из Текинского оазиса, а из Мерва?
— И какая разница? — хмыкнул кондуктор.
— Собственно, никакой, — согласился врач.
— Может ему фруктов каких, или еще чего?
— Хуже от этого точно не будет.
— А я смотрю, персоналу у вас немного?
— Это точно. Только санитары, да немного фельдшеров. Впрочем, ожидается прибытие нескольких сестер милосердия из общин Красного креста. Тогда станет легче.
— Угу. И господам-офицерам повеселее, а то им бедолагам пока кроме охоты да пьянки и заняться больше нечем.
— А вот это вы напрасно. Правила там весьма строгие и соблюдаются неукоснительно. Я имел честь быть знакомыми со многими дамами, избравшими для себя подобную стезю, и могу засвидетельствовать, что у большинства из них — безукоризненная репутация.
— А я разве про дам? — ухмыльнулся Будищев, но не стал дальше спорить, а поспешил откланяться, подмигнув на прощание раненому мальчишке, отчего тот едва не спрятался под шинель, служащую ему вместо одеяла.
Однако не успел он сделать и пары шагов, как пред госпиталем появились новые действующие лица: полковник Вержбицкий в сопровождении своего начальника штаба капитана Мельницкого и подполковника Щербины, а также тот самый знатный туркмен с гордым выражением на лице, прибывший вместе с караваном. Обычно Дмитрий придерживался солдатской мудрости — «держаться подальше от начальства, поближе к кухне», но эта картина пробудила в нем любопытство, и он, устроившись в тени от чудом уцелевшего от участи быть вырубленным на дрова дерева, с интересом наблюдал за происходящим. Доктор Студитский, по всей видимости, немало удивленный подобным визитом, встретил нежданных гостей докладом, затем произошел оживленный разговор через подполковника с туркменом, после чего они дружно проследовали в кибитку, где лежал тот самый мальчик.
— Фига себе, — хмыкнул Будищев, прикидывая про себя, что это все может означать.
— Так точно, вашбродь, — поддакнул незаметно подошедший санитар, недавно игравший роль переводчика.
Надо сказать, лингвистические способности госпитального служителя нисколько не впечатлили кондуктора, но никакого другого толмача рядом не наблюдалось, и Дмитрий все же решил спросить:
— Ты хоть что-то понял?
— Так ить, понять-то немудрено, ваше благородие. Ентонт мальчонка, что вы в санитарный обоз приволочь изволили, сын мервского сердара Махмуда-кули-хана. Вот, значит, и прислали человека с дарами, чтобы из плена выкупить.
— Выкупить? — сразу же вычленил главное из развернутой речи санитара Будищев.
— Уж как водится. Только господин доктур толкуют, что мальца нельзя пока из госпиталя отпускать, а их высокоблагородие господин полковник и вовсе Скобелева подождали бы. Дескать, пусть он решает.