— Ничего действительно серьезного, — пробормотал он. — Впечатляющая коллекция синяков и ссадин, но ничего худшего. Тебе везет.
Дюркхейм был худ до грани истощения. Его костлявое лицо со впалыми щеками возвышалось на длинной, тощей шее. Стоя у подножия цистерны быстрого заживления и смотря на него сверху вниз, гражданин генерал ГБ напоминал Виктору не что-нибудь, а виденную как-то голограмму грифа, сидящего не ветке дерева.
— Итак, что произошло? — спросил он.
Ответ Виктора последовал без колебаний.
— Я только пытался побудить Ушера бросить пьянство. Это вредит нашему имиджу здесь. Я не представлял…
Дюркхейм фыркнул.
— Глупые новички! — Однако гнева в его голосе не было. — Оставь Ушера в покое, юноша. Честно говоря, лучшее, что он мог бы для всех сделать — это просто упиться до смерти.
Он оперся похожей на когтистую лапу рукой на край цистерны и наклонился над ней. Теперь он действительно походил на падальщика.
— Ушер все еще жив только по той причине, что он Герой Революции — детали не важны — а Роб Пьер временами склонен к сентиментальности. Вот и всё . — И прошипел: — Ты понял?
Виктор сглотнул.
— Да, сэр.
— Хорошо. — Дюркхейм выпрямился. — К счастью, Ушер держит рот на замке, так что нет причин что-либо предпринимать. Не думаю, что он проживет больше года или около того — не при том, в каких объемах он хлещет виски. Поэтому отныне просто держись от него подальше. Это приказ.
— Да, сэр. — Но Дюркхейм уже выходил в дверь. Как обычно, наблюдая за ним, Виктор испытывал некоторое изумление. При всей скелетообразности облика Дюркхейма и угловатой неуклюжести его походки, офицер ГБ ухитрялся передвигаться очень быстро.
Виктор едва не рассмеялся. Движения локтей Дюркхейма при ходьбе напоминали взмахи крыльев грифа. Но Виктор удержал юмор под контролем. Он был не настолько наивен.
Дюркхейм быть может и питался падалью, но все-таки был хищником, и очень опасным. В этом Виктор нисколько не сомневался.
Из больницы его выпустили три часа спустя. Было уже слишком поздно, чтобы отправляться в посольство, поэтому Виктор решил вернуться в свою квартиру. Она располагалась в недрах огромного, возвышающегося над городом комплекса, в котором Народная Республика Хевен снимала ряд квартир для персонала посольства. К сожалению, комплекс располагался на восточной окраине города на насыпи из мусора, которая с течением веков медленно отвоевывала километр за километром у озера Мичиган. Надо сказать, то был престижный район, но чтобы туда попасть потребуется долгое путешествие по лабиринтоподобной системе общественного транспорта Чикаго. Больница находилась на краю Старых Кварталов, неподалеку от таверны, которая была любимым местом попоек Ушера.
Виктор вздохнул. И это значит…
Не то, чтобы у Виктора были какие бы то ни было предубеждения против толп бедных иммигрантов, роившихся в Старых Кварталах и запруживавших общественный транспорт в их окрестностях. По правде говоря, он чувствовал себя комфортнее в толпе, чем среди элиты Лиги, с которой общался на частых общественных приемах в посольстве. Жители Старых Кварталов напоминали ему людей, среди которых он вырос в долистских кварталах Нового Парижа.
Но, в конце концов, была и причина по которой Виктор столь упорно бился за то, чтобы вырваться из этих кварталов. Была она и у того, что он без большого энтузиазма относился к идее провести час в тисках транспортной сети. Столица Солнечной Лиги любила хвастать своей системой общественного транспорта. Однако Виктор заметил, что элита Чикаго ею никогда не пользовалась.
“И что в этом нового?” Он утешил себя мыслью о неизбежном приближении революции в Солнечной Лиге. Виктор пробыл на Земле достаточно, чтобы разглядеть под поверхностным глянцем гниль.
Не более пяти минут спустя того, как он заставил себя присоединится к толпе, заполнявшей одну из транспортных капсул — хорошее название для этих штук, подумал он, — Виктор почувствовал, что к нему кто-то прижимается.
Как и все остальные Виктор стоял. Ему как-то говорили, что изначально капсулы делали с сиденьями, но из капсул используемых в районе Старых Кварталов их давным-давно убрали из-за количества набивавшегося туда народа. Виктор был относительно небольшого роста, обычного для хевенитов, выросших на долистской диете, но все равно выше большинства иммигрантов из Старых Кварталов.
Он опустил взгляд. К нему столь тесно прижималась — слишком тесно, даже с учетом забитости капсулы — молодая женщина. Судя по смуглой коже и чертам лица ее предками были выходцы из южной Азии, как и у существенной части популяции иммигрантов Чикаго. Даже если бы не похотливая улыбка, светившаяся на поднятом к нему лице, по её костюму он бы понял, что она — проститутка. Где-то в туманных глубинах времени происхождение её платья восходило к сари. Но данная версия должна была подчеркивать гибкие конечности и чувственный живот женщины.
Для Старых Кварталов ничего необычного. Виктор потерял счет тому, сколько раз с момента его прибытия на Землю, меньше года назад, ему предлагали себя. Как и обычно он покачал головой и пробормотал отказ. Из классовой солидарности, как минимум, Виктор никогда не был груб с проститутками. Поэтому отказ был вежливым. Но при этом все равно твердым.
Поэтому его удивило то, что она продолжала настаивать на своем. Теперь женщина практически обняла его, высунула язык и поболтала им в воздухе. Увидев верхнюю поверхность языка, Виктор окаменел.
“Вспомни о дьяволе”. Генные инженеры Мезы всегда маркировали своих рабов таким образом. Маркировка служила той же цели, что и клейма или татуировки рабовладельцев прошлого, но была совершенно неудаляема. Разве только вместе с языком. На самом деле метка была частью плоти, была выращена во время развития генинженерного эмбриона. По техническим причинам, которых Виктор не понимал, вкусовые сосочки легко поддавались использованию в таком качестве.
Напряжение его происходило отчасти из-за отвращения, но в основном из-за откровенного гнева. Если и была во вселенной непристойность большая чем Меза и “Рабсила Инкорпорейтед”, Виктору о том было неизвестно. “Но, — напомнил он себе, — эта женщина сама была жертвой этих чудовищ”. Поэтому Виктор использовал гнев, чтобы подавить отвращение. Он повторил отказ — еще более твердо — но на этот раз с очень дружелюбной улыбкой.
Не помогло. Теперь женщина прижалась губами к его голове, как будто для поцелуя.
— Заткнись, вундеркинд, — прошептала она. — Он собирается поговорить с тобой. Сойди на пересадке у Джексона и иди за мной.
Виктор от напряжения был зажат, как доска.
— Бог мой, — прошептала она. — Он был прав. Ты совсем еще ребенок.
Хмурый вид лейтенанта полиции Чикаго сделал бы честь Зевсу.
— Предупреждаю тебя, Антон. Если мы начнем находить валяющиеся по комплексу мертвые тела, я арестую тебя в мгновение ока.
Взгляд Зилвицкого не отрывался от пакета, который ему протянул лейтенант.
— Не волнуйся об этом, Мохамед. Мне лишь нужна информация, вот и все.
Лейтенант Мохамед Хоббс секунду разглядывал собеседника. Потом Роберта Тая, сидящего на полу в квартире Зилвицкого. Затем кибернетическую консоль, задвинутую в угол. Даже с первого взгляда было очевидно, что возможностями эта консоль намного превосходили все то, что обычно можно встретить в частном жилище.
На мгновение темное лицо Хоббса потемнело еще сильнее. Затем, слегка вздохнув, он проворчал:
— Просто помни. Мы на многое пошли ради тебя, Антон. Как минимум полудюжине человек, считая и меня, понадобится удача, чтобы отделаться только потерей пенсии.
Мантикорский офицер наконец оторвал взгляд от пакета и кивнул.
— Я понимаю, Мохамед. Никаких трупов. Ничего, на самом-то деле, способного поставить полицию в неудобное положение.
— Вроде наплыва в больницы людей с переломами, — буркнул полицейский. Его взгляд снова вернулся к Таю. — Или с чем похуже.
Тай вежливо улыбнулся.
— Кажется, вы не понимаете суть моего искусства, лейтенант Хоббс.
Мохамед фыркнул.
— Оставьте это туристам. Я видел ваши соревнования, сенсей. Даже с соблюдением правил выглядит достаточно страшно.
Он ткнул пальцем в Зилвицкого.
— А этот? Не припомню его сидящим в позе лотоса и обдумывающим сущность бытия. Но я хожу с ним в один спортзал и видел , как он выжимает от груди вес больший, чем то, о чем мне хотелось бы помечтать.
Полицейский выпрямился и расправил плечи, как будто сбросив с себя какой-то груз.
— Ладно, достаточно, — пробурчал он, развернулся и направился к двери. — Только помни: никаких трупов и никаких калек.Прежде чем дверь успела закрыться, Зилвицкий уже сидел за консолью. В течении нескольких секунд он загрузил результаты полицейской экспертизы и с головой ушел в данные, проплывающие по экрану.
Виктор никогда раньше не бывал внутри Старых Кварталов. Ему достаточно часто случалось огибать их по краю, или пересекать в капсуле общественного транспорта. Но он в первый раз на самом деле шел по их улицам.
Если это можно было назвать “улицами”. Планировщики городов, следуя тенденциям жаргона всех гуманитарных наук, говоря о магистралях зачастую предпочитали термин “артерии”. Этот эвфемизм, примененный в отношении Старых Кварталов, вовсе не был эвфемизмом. За исключением того, что они в сечении были квадратными, а не круглыми, а также того, что по ним двигались люди, а не кровяные тельца, система “улиц” была столь же сложной, разветвленной, извилистой и трехмерной, как и система кровеносных сосудов живого организма. Даже на самом деле более сложной, поскольку четкое деление на артерии и вены здесь отсутствовало.
Виктор безнадежно потерял ориентацию уже через несколько минут. За такое короткое время ведущая его женщина успела протащить его по большему числу улиц, чем он мог запомнить — а также четырем лифтовым переходам и трем гигантским подземным “площадям”, забитым киосками и магазинчиками, а еще раз она жизнерадостно пересекла помещение, где проводилась какая-то лекция или общественное собрание, и вышла через заднюю дверь, расположенную возле туалетов. Единственная логика в ее маршруте, которую смог уловить Виктор, состояла в том, что “улицы” становились все уже, потолки — все ниже, а искусственное освещение — все хуже.
“По крайней мере, не надо бояться, что за нами проследят”.
Как если бы он произнес эту мысль вслух, идущая впереди женщина склонила голову к плечу и сказала:
— Видишь? Вот как это делается. — Она гортанно рассмеялась. — А если кто-то спросит, ты просто хотел перепихнуться. Кто сумеет доказать обратное?
Внезапно, она остановилась и повернулась к нему. Движение было столь резким, что Виктор едва не налетел на нее. Он сумел вовремя остановиться, но они теперь стояли нос к носу. Ну… нос к макушке. Как и большинство мезанских генетических рабов, за исключением линий, предназначенных для физического труда или для боя, женщина была очень малорослой.
Она ему улыбнулась. Улыбка в целом была похожа на профессиональную мимику, которую она изображала в транспортной капсуле, но в ней было больше настоящих эмоций. В основном юмора.
Как и любой из серьезных, посвятивших себя делу молодых людей, не страдающих особой самовлюбленностью, Виктор заподозрил, что юмор был направлен на него. Женщина немедленно подтвердила его правоту.
— Не обязательно даже притворяться, — радостно заявила она. — Конечно, если захочешь чего-то особенного, придется заплатить дополнительно. Разве только это будет что-то слишком особенное, на что я не соглашусь.
Виктору понравилась ее улыбка. Она была почти дружеской, в распутном стиле. Но он все равно выдавил из себя еще один отказ.
— Жаль. Тебе бы понравилось, а мне бы пригодились деньги. — Она посмотрела на него с любопытством. — Уверен? — Улыбка стала еще распутнее. — Может быть со связыванием? Хотя… — последовал гортанный смешок. — … нельзя сказать, чтобы ты не был уже завязан узлом.
К счастью, Виктору не пришлось придумывать на это подходящий ответ. Женщина просто пожала плечами, повернулась и пошла дальше.
Они еще несколько минут следовали все таким же запутанным маршрутом. Через две минуты Виктор заметил, что вполне уверен, что они уже стряхнули любой хвост, какой им только могли прицепить у больницы.
Фыркнув, женщина ответила:
— А кто пытается? Это дорога туда, где я живу, вундеркинд. — И снова с гортанным смешком. — Я не занимаюсь стряхиванием тех хвостов.
Смешок перешел в откровенный смех. Следующую минуту или около того, ведя его по запруженным “артериям”, женщина наглядно демонстрировала ему стряхивание своего хвоста. Задолго до того, как она закончила, Виктор искренне пожалел, что отказался.
“Сперва дело! Помни о дисциплине!”
Но мысли свои он оставил при себе. Он прекрасно представлял себе её реакцию, а также распутную улыбку и смешок, которые её сопроводят.
Оставшееся время их путешествия Виктор провел просто глазея на окружающее. Старые Кварталы Чикаго — или “Петля”, как их иногда по непонятным причинам называли[2] — были знамениты от края до края Солнечной Лиги.
Печально знамениты, если быть точнее, как и прочие иммигрантские поселения в человеческой истории. Рассадник порока и беззакония, безусловно. В Петле можно купить все. Но была у этого места и аура очарования. Художников, писателей и музыкантов в обилии можно было встретить во множестве таверн и кофеен Старых Кварталов. (С настоящим кофе — истинно земных сортов. Виктор однажды его попробовал, но ему не понравилось. В этом, как и во многом другом, серьезный юный революционер, вышедший из трущоб Нового Парижа, был консервативнее любого декадентствующего элитиста.) Художники были исключительно “авангардистами”, и доказательством того была их бедность. Писатели в основном писали стихи и доходы их были примерно такими же. Музыканты же, с другой стороны, зачастую зарабатывали вполне неплохо. Если не считать оперы, Петля была центром музыкальной ночной жизни Чикаго.
Богатые или бедные, подвинутые на культуре завсегдатаи Старых Кварталов мегаметрополиса соседствовали с куда более опасной братией. За века Петля стала центром для криминальной элиты Солнечной Лиги, а также для всех разновидностей политических радикалов.
Чикаго притягивало их всех как магнит, со всей гигантской, расползающейся Солнечной Лиги. Но, поскольку респектабельное общество Лиги в целом отказывалось признавать существование широко распространившихся нищеты и преступности, бюрократы, бывшие истинной политической властью Лиги, присматривали за тем, чтобы нежелательный сброд убирали с глаз долой и, по возможности, из сердца вон. Пока иммигранты, за исключением тех, что работали слугами, оставались в Петле, обычно власти предоставляли их самим себе. Петля, до некоторой степени, была государством в государстве. Полиция Чикаго патрулировала только главные магистрали и те сектора, которые служили развлекательными центрами для “настоящих” граждан Лиги. Что касается остальных — пусть гниют .
В некоторых отношениях — нищетой, опасностью, скученностью — Петля напоминала Виктору убогие трущобы долистов, которые во время долгого периода правления Законодателей расползались подобно раку. Но только отчасти. Трущобы долистов, в которых Виктор родился и жил до поступления на службу в Госбезопасность, были жестоким, мрачным, гнетущим местом. Это положение начало меняться, по мере того, как распространялся революционный пыл и продолжалась война против мантикорских элитистов, а класс, к которому принадлежал Виктор, начинал принимать необходимость дисциплины. Тем не менее кварталы долистов в Народной Республике Хевен представляли собой трущобы .