В вашей статье содержится намёк, что составляющие м-ра Компри части были накоплены без согласия их владельцев; но тогда я хотел бы спросить: кто из расплётов, не считая десятин, даёт позволение на то, чтобы их расплели? Здесь речь не о позволении. Здесь речь о социальной необходимости, каковой эта практика всегда и являлась. Так почему бы нам не воспользоваться наилучшими частями расплётов для создания высшего существа? Если бы я в мои молодые годы был предназначен для расплетения, думаю, я чувствовал бы себя польщённым, узнав, что какой-то мой орган станет частью м-ра Компри.
«Граждане за прогресс» и в особенности д-р Роберта Грисволд заслуживают всяческих похвал за своё умение открывать новые перспективы и за самоотверженную работу по совершенствованию человеческой расы. Если даже самые закоренелые и неисправимые представители юношества могут служить материалом для таких достойных молодых людей, как м-р Компри, это поддерживает во мне надежду на лучшее будущее для всего человечества.
При каждом конференц-зале имеется своя «зелёная комната» — недоступное для посторонних помещение, обставленное удобной мебелью. Здесь идущие на сцену могут собраться с мыслями, а вернувшиеся с неё — отдохнуть после лавины вопросов и света прожекторов. Роберта, как правило, после выступлений занята в фойе: обменивается приветствиями с большими людьми, завязывает знакомства и так далее, что делает Кэма единоличным хозяином «зелёной комнаты», и он может выбирать себе компанию по своему вкусу. Его гости — почти всегда женского пола. Бесконечный поток Миранд.
— Поиграй нам, Кэм, — просят они с такой мольбой в голосе, будто сама их жизнь зависит от его согласия. Или приглашают его на вечеринки, на которые, как ему известно, он прийти не сможет. Вместо этого Кэм объявляет, что вечеринка — вот она, здесь и сейчас. Гостьи в восторге.
В настоящий момент, после успешной презентации в МТИ, Кэм развлекает трёх таких девиц, жаждущих внимания «звезды. Две сидят по обе стороны от него на уютном диване, в то время как третья, хихикая, ждёт своей очереди в кресле напротив — словно маленький ребёнок, ожидающий, когда можно будет усесться на колени Санта-Клаусу. По просьбе гостей Кэм снял рубашку, чтобы продемонстрировать свои изумительные швы. Одна из девушек водит по ним пальцем, изучает различные тона кожи на его груди; другая, приникнув к боку Кэма, кормит его засахаренным миндалём, сладким и хрустящим.
Наконец, заявляется Роберта. Собственно, Кэм на это и рассчитывал.
— Ну вот, вечно ты портишь мне удовольствие! — весело говорит он.
Роберта неприязненно взирает на девиц.
— Вечеринка окончена, — холодно молвит она. — Юные леди, я думаю, у вас есть другие дела, поважнее.
— Вообще-то нет, — возражает та, что водит рукой по груди Кэма. Смешливая девица в кресле снова хихикает.
— О, молю вас, Великий Инквизитор, — просит Кэм, — посмотрите, какие милашки! Может, возьмём их с собой?
Теперь уже все три девушки хихикают, словно они слегка навеселе, но Кэм знает — их опьяняет его присутствие.
Роберта не обращает внимания на его слова.
— Девочки, вас попросили уйти. Не вынуждайте меня звать охрану.
И словно по сигналу, в комнату входит охранник — с лицом виноватым, но решительным, готовый выставить визитёрш за порог несмотря на взятку, полученную от Кэма за то, чтобы их впустить.
Девушки неохотно встают. Они дефилируют к выходу каждая в своей индивидуальной манере: одна — печатая шаг, вторая — небрежно, словно прогуливаясь, третья — семенящей походкой, не переставая хихикать. Охранник провожает их за дверь и закрывает её за собой. Теперь гневный взор Роберты направлен на Кэма. Тот старается скрыть нахальную усмешку.
— Розги? Домашний арест? В постель без сладкого? — предлагает Кэм.
Но Роберта не в том настроении.
— Ты так ведёшь себя с этими бедняжками, словно они лишь вещь, предмет для удовлетворения твоих желаний. Ты не должен так поступать.
— Обоюдоострый меч, — отвечает Кэм. — Это они смотрят на меня как на предмет для удовлетворения собственных желаний. Я лишь плачу той же монетой.
Роберта стонет с досады.
— Ты хоть веришь в то, что говорил там, на сцене? Про «модель»? Про образец для подражания?
Кэм отводит взгляд. Публично он всегда высказывает то, во что верит Роберта, но верит ли он в это сам? Да, он сделан из лучших, из самых талантливых... но это всего лишь части, а разве по частям можно судить о целом? Больше всего ему хочется вообще не задаваться этим вопросом.
— Конечно, верю.
— В таком случае веди себя соответственно. — Она бросает ему рубашку. — Ты лучше, чем пытаешься себя выставить. Не делай этого.
— А если я вовсе не лучше? — вырывается у него. — Что если я всего-навсего девяносто девять склеенных вместе пубертатных похотей?
Роберта, не дрогнув, принимает вызов:
— Тогда можешь располосовать себя обратно на девяносто девять кусков. Дать нож?
— Лучше мачете, — говорит он. — Драматичнее.
Она вздыхает и качает головой.
— Если ты собираешься произвести хорошее впечатление на генерала Бодекера, то веди себя прилично!
— Ах да, генерал Бодекер...
Кэму толком не известны ни этот человек, ни его намерения, но чего греха таить — он заинтригован. Кэм понимает, что его бережно проведут через соответствующий тренинг прямиком в высший офицерский состав, словно он некий американский принц. Затем, как только он наденет новенький, с иголочки офицерский мундир с сияющими золотыми пуговицами и отутюженную сорочку, горькие голоса, утверждающие, что он, Камю Компри, не имеет права на существование, умолкнут. Никто не осмелится выказать ненависть к высокопоставленному офицеру морской пехоты. И у него наконец появится своё законное место в мире.
— Неважно, — говорит Кэм. — Генерал не станет морочить себе голову моими маленькими личными развлечениями.
— Я бы на твоём месте не была так уверена, — одёргивает его Роберта. — Тебе следует быть более привередливым в выборе круга общения. Надевай рубашку. Лимузин ждёт.
Сколько раз вы начинали новую тренировочную программу и бросали всего лишь через несколько дней? Наша повседневная жизнь так полна забот, что нам зачастую некогда поддерживать физическую форму старыми проверенными способами. Что ж, если тренажёры вам не по зубам, у нас есть ответ! Зачем проводить бесконечные часы в монотонных тренировках, если можно получить совершенное тело с помощью пересадки мускулов Sculptura®?
С использованием передовой бесшрамовой технологии Sculptura® любая ваша мышечная группа будет заново наполнена здоровой, сильной мышечной массой. Результат гарантирован, в противном случае вы получите деньги обратно!* Вы могли бы тренироваться долгие годы и так и не достичь того, что мы можем дать вам всего за один день!
Не желаете выглядеть хлюпиком? Станьте бёфом со Sculptura®!
*Поддержание формы гарантировано только на один месяц после процедуры. Мускулы атрофируются, если их не тренировать.
На высоте в тридцать шесть тысяч футов Кэм резко просыпается. Что это — он у зубного врача? Но нет, просто он заснул, не успев полностью привести кресло в горизонтальное положение.
Этот роскошный частный самолёт «Граждане за прогресс» предоставили им с Робертой на время турне. Роберта спит в кресле позади Кэма; её дыхание ровно и размеренно, как вся её жизнь. Здесь имеется и консьерж — так в этом частном самолёте именуется бортпроводник — но сейчас он тоже спит. Время — 3:13, хотя и неизвестно, в каком они часовом поясе.
Кэм пытается восстановить в памяти свои сны, чтобы проанализировать их, но ничего не выходит. Его сны всегда смутны и хаотичны. Правда, он не знает, каковы они у нормальных людей, так что не может сравнивать. Его сны — это мучительные обрывки никуда не ведущих воспоминаний, потому что их начала и их концы существуют в других головах, живут другими жизнями. Единственное чистое и последовательное воспоминание — это память о расплетении. Оно снится ему слишком часто. И не одно, а многие. Эпизоды и фрагменты десятков операций сплавляются в одно незабываемо мучительное целое.
Обычно после этих кошмаров он просыпается с криком. Не от боли — расплетение, согласно закону, безболезненно. Но есть вещи куда хуже физического страдания. Кэм вопит от ужаса, от беспомощности, ощущаемой каждым из этих ребят, когда они видят, как приближаются хирурги, чувствуют, как части их тела сначала зудят, а потом немеют, наблюдают боковым зрением, как медицинские криостаты уносят прочь... Все органы чувств постепенно отключаются, воспоминания испаряются, и наконец, с молчаливым криком безнадёжного протеста каждый из расплетаемых уносится в небытие.
В этих снах присутствует Роберта, потому что она была при каждой процедуре — единственный в операционной человек, не носящий хирургической маски. «Чтобы ты мог видеть меня, слышать и узнать, когда все части будут объединены», — шептала она ему; но она не подозревала, насколько страшным будет это узнавание. Роберта — часть всего этого ужаса. Она — творец безнадёжности.
Кэм научился сдерживаться и не кричать во сне, хранить свой вопль глубоко внутри, научился вытаскивать себя из прогорклого супа своих кошмаров в живой, светлый мир, в котором он — это он, а не разрозненные фрагменты его «внутреннего сообщества».
Сейчас он один. Да, вокруг него есть люди, но в приватном самолёте, летящем сквозь ледяное ночное небо, Кэм чувствует, что он один посреди вселенной. Именно в такие моменты глубокого одиночества его одолевают вопросы, заданные ему суровыми судьями в учёных аудиториях, потому что эти вопросы — его собственные.
Вправду ли я живое существо? Да и существую ли вообще?
Несомненно, как органическая материя он существует, но вот разумное ли он создание? Кто он или что? В его жизни бывают моменты — и не так уж редко — когда он попросту не знает. И если в конце ему, как и всем прочим, нужно будет предстать перед высшим судией — не вернутся ли компоненты, составляющие его «внутреннее сообщество», к своим истинным хозяевам, оставив пустоту там, где когда-то находился он, Кэм?
Он сжимает кулаки. Ему хочется крикнуть: «Я есть! Я существую!» Но он предусмотрительно скрывает свои сомнения от Роберты. Пусть она лучше думает, что его его слабости ограничиваются юношеской похотью.
Гнев — вот что одолевает Кэма, когда он остаётся наедине с самим собой. Гнев на то, что, возможно, подстрекатели среди публики правы, и он, Кэм, может быть, всего лишь этакий медицинский курьёз. Фокус, проделанный при помощи скальпеля. Пустая оболочка, имитирующая жизнь.
В такие тёмные нигилистические моменты, когда, кажется, сама вселенная отторгает его, как в былые времена человеческие тела отторгали чужие органы, Кэм думает о Рисе.
Риса... Это имя врывается в его мысли, и он борется с желанием отключить мозг. Риса не презирала его. То есть, в начале да, но потом она узнала его лучше и разглядела в нём индивидуальность, а не просто сумму частей. Под конец она даже стала испытывать к нему нечто вроде тёплого чувства.
Будучи с Рисой, Кэм чувствовал себя настоящим. Он чувствовал себя чем-то бóльшим, чем просто лоскутным одеялом, сотканным наукой и гордыней.
Он осознаёт, как сильно любит её — и боль, причиняемая желанием и тоской, ясно даёт ему понять, что он живой. Он есть. Ибо как мог бы он испытывать такую муку, если бы у него не было души?
И всё же ему кажется, что Риса, покинув его, забрала его душу с собой.
«Знаешь ли ты, Риса, какое это страшное чувство? — хочется ему спросить. — Знаешь ли ты, каково это — быть обделённым душой? Разве не это ты ощущала, когда твой драгоценный Коннор погиб в «Весёлом Дровосеке»?»
Кэм не сомневается, что смог бы заполнить собой образовавшуюся в ней пустоту, если бы только Риса любила его достаточно, чтобы позволить ему это. Вот тогда Кэм стал бы целым.
Самолёт потряхивает лёгкая турбуленция — это, собственно, не так опасно, как кажется. Кэм слышит: Роберта шевелится, а затем снова проваливается в глубины сна. Женщина и не догадывается, что он водит её за нос. Она, такая умная, такая проницательная — и такая слепая.
Кэм понимает — она разглядит любую фальшь, поэтому его ложь заключена в солидную оболочку правды, словно миндаль, покрытый карамелью.
Да, это правда — Кэму импонирует внимание прелестных девушек, которые не в силах сопротивляться его уникальной силе притяжения. Да, это тоже правда: в моменты наивысшего подъёма Кэм упивается собственным существованием; для него это как амброзия, пьянящий букет которой создан из множества расплетённых ради него людей. Он научился вызывать в себе это чувство и нежиться в нём, словно в ванне, в любой момент, когда захочется. Это и есть оболочка, скрывающая истину, которая известна только Кэму и которой он ни с кем не делится:
«Я ничто без Рисы».
Он будет играть роль избалованной звезды; пусть Роберта думает, что гедонизм — его истинная натура. И сам он станет наслаждаться этой ролью в достаточной степени, чтобы внушить Роберте мысль, будто его бесстыдство и чрезмерная чувственность — это всё, о чём ей следует волноваться.
Самолёт начинает снижение к очередному пункту их турне. Опять говорильня. Опять Миранды. Приятный способ времяпрепровождения. Кэм улыбается, вспоминая тайную клятву, которую дал себе самому. Если Риса больше всего на свете жаждет нанести поражение «Гражданам за прогресс», то он, Кэм, сделает это ради неё. Он намерен не только свергнуть Роберту; он вклинится в самую сердцевину отлаженного механизма «Граждан за прогресс» и застопорит его. И Риса узнает, что это сделал он, Кэм.
Вот тогда она полюбит его, воздаст сторицей за его любовь к ней. И вернёт Кэму его душу.
14 • Менеджер
Все места на кемпинге «Секвойная гора» на этот сезон распроданы.
Менеджеру бы радоваться, а у него, наоборот, душа не на месте. Потому что её привычное место — в его кошельке.
Значительная часть территории кемпинга занята летним лагерем «Красная утка» для ребят из неблагополучных семей. От ярко-красных футболок в глазах рябит.
Накануне того дня, когда отряд согласно договорённости должен покинуть кемпинг, управляющий заявляется в лагерь, в самую гущу подростков, на вид действительно весьма неблагополучных. Здесь их толчётся по крайней мере целая сотня. Они слегка беспокоятся при виде гостя, но потом быстро возвращаются к своим делам. Ребята — как все ребята на каникулах: бросают мячи, лазят по деревьям и прочее; но в глазах у них таится страх, а в действиях сквозят неуверенность и насторожённость. Вот это — подлинное, а яркие красные футболки — лишь видимость, маскировка.
— Прошу прощения. Кто у вас начальник?
Могучая девица, которая в предыдущей жизни наверняка была вышибалой, выступает вперёд.
— Он занят. Можете говорить со мной.
— Я буду говорить только с вашим начальником, — упирается менеджер. — Причём с глазу на глаз.
— С глазу на глаз? Здесь? Забейте! — ощеряется богатырша. — Мы тут все свои. — Она с независимым видом складывает руки на груди. — Я передам шефу, что вы заходили.
— Я подожду.
Из-за спины богатырши раздаётся:
— Ладно, Бэм. Я с ним поговорю.
Из толпы ребят выходит подросток — ему никак не больше шестнадцати. Невысокий, но крепкий, коренастый. Волосы рыжие с отросшими тёмными корнями. На парне, так же как и на великанше, красная тенниска с эмблемой — так члены штаба выделяют себя среди прочих обитателей лагеря. На одной руке — кожаная перчатка. Как бы там ни было, выглядит он достойным молодым человеком. Правда, внешность часто бывает обманчива.
Он жестом приглашает менеджера с собой:
— Пойдёмте.
Оба покидают поляну и идут через лес по тропинке, вьющейся среди секвой. Огромные древние деревья не перестают чаровать управляющего — это одна из причин, по которой он взялся за эту работу, хотя платят здесь немного. Но сегодня, он уверен, ему кое-что перепадёт.
Тропа известна ему вдоль и поперёк; менеджер доходит до границы соседнего участка, не принадлежащего «Красной утке», и останавливается. Здесь расположилось обширное семейство с кучей детишек в памперсах. Вот и хорошо, думает менеджер, пусть рядом будут люди; потому что, как он подозревает, с этим молодым человеком углубляться далеко в лес не стоит.