В их безумном волнении они даже окружили меня, с пением и смехом, пока кто-то не сообразил, кого они захватили. Тогда они вскрикнули и разбежались, разлетелись как испуганные перепела, и кто-то крикнул у меня за спиной: «Кто-нибудь любит её?»
Я была необъяснимо уязвлена этими словами, как будто бы они имели ко мне какое-то отношение, повернулась и побрела к дальнему углу детской площадки. Я почувствовала прилив ярости, когда увидела трёх мальчиков, склонившихся к их игре. Я подошла ближе, сдерживая гнев и жалея, что не могу дать им хорошего пинка. Почему они никогда не замечают моего присутствия? Я видела, что они сосредоточились на переправе их машинок через крошечный бурный поток, поперёк пересекавший дорогу, который попеременно то ослабевал, то становился сильнее.
- Если бы мы смогли миновать этот участок вчера, - сказал Шатен, - этого бы не произошло. Если бы не этот чёртов звонок…
- Да, - сказал Рыжий, его глаза были скрыты за пластмассовым щитком. - Это был бы оптимальный курз.
Блондин подтолкнул пальцем миниатюрный паром, грубую конструкцию из прутьев и щепок. Один крошечный осколок отвалился и обрушился в поток.
- Может быть, это не будет продолжаться долго, - сказал он. - Может быть, нам надо просто подождать, пока дождь не прекратится…
- Мы не можем, - сказал Рыжий. - Это третий день. Осталось всего два дня, чтобы достичь назначенного места сбора. - Он повернулся и яростно посмотрел на Блондина. - Если вы не хотите, мы можем сдаться, и пусть все умрут!
- Мы могли бы рассказать о том, что будет, - всхлипнул Блондин. – Наши отцы…
- …Не поверили бы нам, - прошептал Рыжий, прикрыв глаза. – И у них бы не получился курз. Сколько ещё осталось?
- Четыре, - ответил Шатен. - И две уже утонули.
- Кто-нибудь сумел выбраться? - спросил Блондин.
- Только Батч, - шмыгнул носом Шатен. – Я посажу его к Скоттам.
- Мы ещё не закончили переправу, - голос Блондина дрожал. - Будем продолжать?
- Начнём! - сказал Рыжий.
Я поспешила к зданию школы, и затеяла оживлённую беседу в учительской, в результате чего звонок прозвучал на пять минут позже. Вот так, подумала я. Я вернула вам ваши пять минут.
В тот же день, когда мы наблюдали, как дети грузятся в геллитрансы под неутихающими струями ливня, мисс Робин посмотрела мимо меня на мисс Ливен и сказала:
- Я не могу понять, что случилось с Леонардом. Он плакал весь день о своей матери. Представьте себе, мальчик его возраста плачет о матери.
- Этот мерзкий дождь кого угодно может заставить плакать, - сказала мисс Ливен. - Он милый мальчик, правда? Эти его белокурые локоны…
Блондин, чавкала под моими ногами вязкая оранжевая грязь. Блон-дин, Блон-дин, Блон-дин.
Тревога последовал за мной домой - бесформенная, необоснованная, навязчивая. Я поймала себя на том, что брожу бесцельно, и села с книгой. Я прочитала четыре страницы и не запомнила ни слова. Я приняла анти-вир и аспирин, и начала разбирать содержимое ящика моего письменного стола. В конце концов, я заняла себя сложным узором на свитере, который я вязала, угрюмо сосредоточившись на счёте петель и набросов. Вечер прошел кое-как, и я пошла спать в ауре дурного предчувствия.
***
Я была очень расстроена, когда в ранний утренний час меня разбудил сигнал учебной тревоги. Будучи гражданским специалистом, я ничего не была обязана делать во время учебной тревоги, кроме как попытаться снова уснуть. На тот случай, если когда-либо случится настоящая чрезвычайная ситуация, и мы должны будем эвакуироваться, существовал специально разработанный план, который должен был быть приведён в исполнение. Я не думаю, что у любого из нас, гражданского персонала и гражданского населения, были иллюзии в отношении того, что будет на самом деле происходить при подобных обстоятельствах. Нам просто укажут эвакуационный маршрут и дадут команду отправляться, и после этого мы будем предоставлены сами себе. Как никому не нужный балласт.
Я лежала без сна, пытаясь избавиться от видения того, как выглядит беззащитное человеческое тело после внезапного нападения врага. У аборигенов был крайне неприятный тип снарядов, которые просто прокалывают кожу. Но в месте укола тут же вздувалась опухоль размером с апельсин, которая причиняла нестерпимую боль, если её немедленно не надрезать или не проткнуть, но тогда сотни микроскопических существ рассеиваются вокруг, выбирая место для нового укуса. И их крошечные когти колют кожу. А в месте укола вновь…
Я повернулась на бок и погрузилась в тревожный сон, нарушаемый неутихающим звуком сирены, а затем, впервые за время работы на Агрэйве, я проспала, и прибыла в школу не успев позавтракать, в наспех натянутой одежде, что, конечно же, не улучшило моего настроения. Это был один из тех дней, которые напоминали мне, что иногда я ненавижу себя так же, как я ненавижу детей.
Во время большой перемены я быстро обошла детскую площадку по периметру, ощущая себя зверем, мечтающим вырваться из клетки. Я видела, как три мальчика склонилась в углу над их нескончаемой игрой, но я избегала их, мне в тот момент были отвратительны до тошноты школа, дети… и я сама. Надо просто держать себя в руках, пока плохое настроение не пройдет.
Но после школы я опять начала задаваться вопросом об игре, и, вопреки своей обычной практике, я задержалась там после окончания занятий. Я неожиданно для себя обнаружила, что сижу в углу опустевшей детской площадки.
Я непонимающе смотрела на царапины, крошечные кучки гравия, знаки и символы, нацарапанные на земле. Они ничего не значили для меня. Там не было переводчика, чтобы прочитать мне путешествие этого дня.
Путешествие дня? Но куда и зачем? Я сидела на корточках над этим нелепым сооружением, положив руки на колени и слегка раскачиваясь взад и вперед. Определённо, у меня поехала крыша. Ни один взрослый человек, будучи в здравом уме, не станет беспокоиться о крошечной колонне игрушечных машинок, разбросанных в липкой грязи на детской площадке. Но я посмотрела еще раз. Я, наконец, нашла головной автомобиль. Вся колонна вытянулась вокруг большого камня и, казалось, безнадёжно увязла в грязи. Быстро и слегка виновато оглянувшись вокруг, я тщательно похлопала по грязи впереди колонны, сглаживая её и устраивая тем самым маленькую безопасную дорогу, огибающую скалу.
Я хотела взять головную машинку, чтобы очистить её колеса от грязи. Но я не смогла её поднять. Не поверив, я попыталась снова. Изо всех сил я тащила эту крошечную игрушку. Но она, казалось, была частью скелета мира. Она не двинулась ни на долю дюйма. Я едва не сломала ноготь и отказалась от своих намерений. Я почувствовала вспышку ярости внутри меня, и, захватив пригоршню грязи, выплеснула её на ровную дорогу, которую только что сделала. Мое дыхание со свистом вырывалось между стиснутыми зубами. У меня возникло желание разрушить всё это место, разбить все маленькие автомобили, втоптать их в грязь – бить, рвать, ломать!
Я сделала дрожащий вдох и поднялась. Взрослые не должны позволять себе истерик. Я держала мои грязные руки подальше от себя, когда вернулась в здание, чтобы помыться. Я оставила грязный отпечаток на дверной ручке, когда входила. Я тщательно вытерла её куском ткани, когда покидала здание, пытаясь выбросить всю эту ситуацию из головы. Я не могу этого понять и объяснить. Значит, случившееся надо игнорировать. На этом правиле я построила всю свою жизнь. Построила её – или же погубила?
В пятницу я мерила шагами детскую площадку, стараясь не вспоминать про её дальний угол. Мой разум кипел вопросами, которые набухали как пузыри и лопались без ответов, так и не сформулированных. Но сегодня пятый день. Они всё время говорили, что это будет продолжаться пять дней. После этого дня я смогу позволить моему взбудораженному рассудку вернуться к привычному течению мыслей. Затем, немного остыв, я попыталась вспомнить, что я обычно об этом думаю. Я не могла вспомнить.
Пламя негодования начало гореть внутри меня. Они - эти мальчишки - расстроили всю мою жизнь. Логично это или нелогично, я была поймана в паутину их глупости. Я была вырвана из границ моего привычного мира, и мне это не нравилось. На его создание ушли годы тренировок, сдержанности и самоограничений – а теперь эти маленькие мерзавцы его разрушили. Они столкнули меня с необъяснимыми и непонятными вещами – и я не смогла их проигнорировать. Я полотно сжала губы, до спазма стиснула челюсти, мои каблуки взрывали мягкий дёрн площадки для игр, которую я её патрулировала. Если эта глупость затянется ещё хоть на день, я буду вынуждена поставить вопрос об этой троице на педагогическом совете. О, это было бы им хорошим уроком! Им и их семьям. Пусть все их игрушки будут разрушены. Пусть их мерзкие внутренности вываляться через трещины наружу, как содержимое тухлых яиц!
Я постаралась прийти в себя и успокоить дыхание. Сколько мне ещё придётся это терпеть? В конце концов, нож не несет ответственности за рану, которую он наносит – или за кровь, что окрашивает его. Виновна державшая нож рука.
Я чувствовала, как немного кружится голова от таких странных, непривычных мыслей, в беспорядке теснящихся в моей голове. Когда мне удалось полностью взять себя в руки, я позволила себе бросить взгляд в угол площадки. В этот момент раздался звонок. Я видела, как три головы повернулись на звук, и ожидала, что они адекватно отреагируют. Поэтому, когда я добралась до дверей и увидела, что все классы уже выстроились в холле, но обернувшись к углу площадки обнаружила, что те трое всё еще там, я была справедливо возмущена. Я поручила Питеру развести учеников по классам, и отправилась разбираться с тремя прогульщиками. Мой уверенный шаг замедлился и смягчился, когда я подошла к троице. Я наклонилась над ними, не заботясь о том, замечают ли они меня, или нет. Я открыла рот, чтобы заговорить, но он так и остался открытым, как в сцене из немого кино.
Добавилось кое-что новое. На небольшом ровном участке стоял, опираясь на свои стабилизаторы, миниатюрный космический корабль. Все игрушечные машинки выстроились полукругом возле него, кроме двух, последних в колонне. Рыжий подталкивал предпоследнюю по сплетённому из стебельков и травинок шаткому мостику, перекинутому через неширокую пропасть, разделявшую конец дороги и корабль. Мост покачнулся и осел. Автомобиль скользил и качался, и Рыжий вытер пот со лба, когда Блондин взял на себя управление и повёл машинку в направлении космического корабля. Рыжий дотронулся пальцем до последнего автомобиля и покатил его по пыли в сторону импровизированной моста. Я вдруг осознала, как увлеклась наблюдением за этим процессом, и мой гнев вспыхнул снова. Я подняла ногу и сделала широкий шаг вперёд. Я почувствовала, как веточки моста неохотно оседают под моей подошвой, хрустя, как хрупкие живые кости. Я давила ногой вниз, пока не растёрла их постройку в мелкую пыль. Тогда я сказала: «Был звонок».
Мои интонации не оставляли места для возражений. После небольшой паузы трое мальчиков встали с земли. Но даже тогда они не взглянули на меня. Шатен посмотрел Рыжего и спросил:
- Завтра?
- Нет, - ответил Рыжий. - Сегодня пятый день. У нас больше не осталось времени.
- Но как же они тогда смогут…
- Это уже не наше дело. - Рыжий ссутулился. - Мы старались. Мы сделали оптимальный курз. Всё кончено.
- Но что они будут делать? – Блондин с усилием поднялся на ноги, опираясь в ослабевшие колени руками.
Рыжий пожал плечами.
- Она сделала это. Хоть пока и не понимает.
- Но мне нравится мой учитель, - запротестовал Блондин.
- И мне, - сказал Рыжий. - Но мы не можем ничего с этим поделать. Никто не падает в одиночку, даже если мы думаем, что он этого заслуживает.
- Мне не нравится эта игра, - крикнул Блондин. – Она мне кажется отвратительной!
- Да кто ж играет! - Лицо Рыжего скривилось. - O Любящий Отец, кто играет?
Шатен и Блондин подхватили его под руки, помогли подняться, и повели его, словно слепого, к зданию школы. Я посмотрела вниз на устроенный мною беспорядок. Последний автомобиль балансировал на краю гибели. Все остальные вокруг корабля выглядели как маленькие птенцы, сбившиеся вокруг наседки в поисках тепла и защиты от наступающей ночи. Я торжествующе фыркнула, и, стряхнув салфеткой пыль с моих ботинок, пошла в школу.
***
Это было в пятницу. А в субботу волна беспокойства охватила Базу. Люди собирались небольшими группами в зданиях Военторга и Клуба, звучала обычная болтовня, но было немало обеспокоенных взглядов. В воскресенье стало заметно, что среди присутствующих нет многих занимавших ключевые посты сотрудников. Они разошлись не попрощавшись.
В 2:00 в понедельник утром меня разбудил сигнал тревоги. На этот раз все было иначе. Он ощущался совсем по-другому. Он даже звучал по-другому. Я, шатаясь, выбралась из постели, вслепую нащупывая свою одежду. Я несколько бесконечных минут боролась с непривычно, с изнанки, расположенными крючками, прежде чем я проснулась достаточно, чтобы включить свет. Я поднялась в моём дождевике (наша ЭВАК-форма) и подошла к шкафу за моим ЭВАК-рюкзаком, который, смеха ради, я упаковала сразу же как приехала, что мы и должны были сделать в соответствии с правилами. К тому времени, как наш коридор начал сотрясаться от громкого топота ног, в двери застучали кулаки, и послышались крики команд: «Началось! Наружу! Наружу! Всем штатским на выход!», - я был полностью одета и готова.
***
Мы были в двух днях пути от Базы, когда я начала кое-что понимать. До этого не происходило ничего необычного, за исключением смутного возникшего дежа-вю – когда мы, дрожащие в холодном предрассветном мраке, ожидали распределения по машинам.
- Теперь все, кроме учителей.
- Осталась только одна маленькая машина. - Госпожа Льюис высунула бледное и озабоченное лицо из окна. - Эта будет переполнена. Может быть, мы могли бы найти место для одного.
- Нет, - решительно сказал сопровождавший нас лейтенант. – Вам потребуется это место, особенно если ребенок вдруг решит, что ему пора появиться на свет.
Слезы навернулись на глаза миссис Льюис.
- Спасибо, - сказала она. - Есть какие-нибудь новости?
- Только то, что первая перестрелка закончилась. Девяносто процентов жертв.
- O Любящий Отец! - прошептала госпожа Льюис, стискивая руки. - Все сильные молодые люди…
Нам указали дорогу и дали сигнал к отправлению, теперь нашей единственной связью с военными остался неразговорчивый молодой лейтенант.
- Только не по этой холмоватой дороге! – Слышала я стенания мисс Ливен. Потом она рассмеялась. Её смех перешёл в рыдания.
Не так охотно, как в первый день, я поделилась остатками продуктов своего ЭВАК-комплекта. У нас не было привалов по расписанию. У многих не было с собой полного комплекта, как должно было бы быть. Еда была только у тех, кто соблюдал правила.
Рано утром второго дня внезапно случившаяся авария вывела нас из усталого ступора, и мы резко, бампер к бамперу, остановились. Мы все вышли из машины и пошли по сухой обочине вперёд вдоль колонны. Я бросила взгляд на автомобиль, что лежал раздавленный огромным валуном, упавшим со стены оврага, тяжело прислонилась к склону холма и спрятала глаза. На меня нахлынула тревожная боль понимания. Всё мое существо восстало против этой ситуации. Это было невозможно. Не могло быть ничего, кроме дикой случайности, чтобы связать это событие с тремя мальчиками, что сидели, сгорбившись, в углу детской площадки. Это было все моя больная фантазия, которая начала проводить параллели. Воображение! Это проклятие!
Но мы так и не добрались до Холма до наступления ночи. Тьма накрыла нас неожиданно рано, когда мы уже собирались огибать каменное плато, и мы вынуждены были остановиться, чтобы не продолжать медленное движение в темноте, по покрытой острыми кусками обсидиана равнине, не будучи уверенными, что мы не сбились с правильного маршрута.