Со странной смесью страха и равнодушия я смотрела вслед уезжающим Стражам. Черная колонна отправлялась в город. Вороные лошади, полностью одинаковые, как и их хозяева, синхронно переставляли ноги. Сталь бряцала в такт их поступи.
Единственный человек, который хоть как-то отличался от других, ехал впереди. Отличие заключалось всего лишь в мече, повешенном за спину. Но этот меч притягивал взгляд. Блестящее серебро навершия резало глаза среди рассветного мрака.
«Сегодня мы рассмотрим металлы. Запишите: систематика металлов и их коррозия.» — мастер Элгерд был далеко не чудовищем. Уравновешенный человек с веселыми серыми голубыми глазами и приятной внешностью. Он никого «не гнал» во время лекций, а для зарисовки его схем не надо было иметь таланта художника. Единственная его «чудовищность» представляла собой дотошность в вопросах. Ответы должны были быть максимально точными, даже за мелочь он снижал оценку. Но лично я не испытывала по этому поводу к нему неприязни. В свое время Зан объяснил, что это является очень важной частью обучения. Ведь знахарь это не только знаток трав. По его мнению: мастер Виарона приучала выделять в потоке информации главное, мастер Элгерд заставлял развивать память, мастер Венан — оттачивал образное мышление, (а вел он предмет «Живая природа»; Ох, и намучились же мы, рисуя его чертежи!) мастер Илазе — логическое («Механические расчеты» — говорящее название, полностью объясняющее суть урока).
«Как вы знаете, драгоценными металлами являются: золото серебро и платина. Именно они…» — мастер спокойно вел лекцию, не замечая (или не желая замечать), что ученикам не сидится на месте. Всего лишь через час должны были начаться новые предметы: «Анатомия», «Внешнее влияние» и самый трудный и опасный предмет «Яды и противоядия». Они были на порядок сложнее прежних предметов, а про добровольно-принудительный факультатив «История целительства» и говорить нечего. Но с другой стороны их нельзя было понять без той же «Живой природы», где впервые, лично для меня, человек был назван животным.
«Анатомия» изучала более подробно строение тела, а так же проблемы, возникающие из-за раздражения (в научном смысле слова) и возраста. «Внешнее влияние» и «Яды» говорила сами за себя.
— … Известная вам мендальская сталь состоит на тридцать процентов именно из этого редкого металла. Кстати, наименование сплава пошло от простонародного названия металла «Серебристый мендаль». Кстати, что на научном языке звучит, как масло масленое, так как «мендаль», а точнее менридалиель означает «подобен серебру». Его назвали так потому, что внешне отличить эти два металла невозможно…
А вот это я пропустила зря. Погубит меня моя задумчивость. Придется брать у Зана свиток с записями, про мендаль наверняка спросят. Хотя странно, что он его упомянул. И металл, и сплав на основе мендаля являются — нечто из разряда легенд. Из них ковали оружие для, опять же, легендарных борцов с демонами или, в крайнем случае, королей. С чего Элгерд стал его упоминать? Неужто и в самом деле существует? Или просто приплел для интереса?
Когда лекция закончилась, Ната и Зан неожиданно куда-то смылись. То ли Ната что-то требовала от убегающего брата, то ли Зан пытался отговорить сестру от очередной выдумки (за три проведенных здесь месяца она получила больше выговоров, чем среднестатистическая группа за два года). В любом случаи догнать я их так и не смогла. Да и, если честно, не очень хотела. Мне нужно было подумать и разобраться, в кои-то веки, в себе. Слишком долго я не оставалась в одиночестве. А оно в малых количествах нужно любому человеку.
Я взяла сумку и медленно пошла по коридорам, погрузившись в себя. Мир отошел на второй план, а редкие голоса стали какими-то серыми и глухими, обтекая меня, как вода обтекает перо лебедя.
А вот мысли имели самые яркие краски и звенели набатным колоколом: «Что теперь будет?», «Как не забыться среди этого умиротворения?» и «Кто все-таки на портрете?».
Последний вопрос полностью диссонировал с остальными, оставляя за собой лишь спокойствие и любопытство. Где же я его видела?
— Элейа![3] Я встречаю вас второй раз и все в том же состоянии. Когда-нибудь ваша задумчивость сыграет с вами плохую шутку, — неожиданно услышав знакомый голос, я вздрогнула и подняла глаза. На меня смотрел парень с портрета… и мое видение с улицы. Черные волосы, серые глаза и спокойный, как у дохлой черепахи взгляд… Допрыгалась…
— Мираж, — вспомнила я, кем мне тогда показался юноша, вдруг проявивший заботу к незнакомой девушке и так же внезапно исчезнувший, будто его и не было. А я и забыла о нем, три месяца назад это произошло. Но у него память, похоже, получше будет.
— Что? — глаза ожили и наполнились удивлением, а губы растянулись в ироничную улыбку. Духи! Я же это вслух сказала! Ой, дура!
— Извините, — честность — лучшая политика —,я тогда вас за галлюцинацию приняла.
— Интересно. И чем же я вас так поразил? — ирония перешла в заинтересованный сарказм (а может и не лучшая). Мои ответы его откровенно забавляли.
— Юл! Я тебя везде ищу! — Ната, как дух-охранитель, ворвалась в нашу беседу, не дав мне довести парня своими ответами до истерики. Тот не стал нам мешать и пошел дальше по своим делам.
— Да я вас догнать не смогла. Вы несетесь так, что дракон за вами не угонится, — говорила, а внутренне вздыхала от облегчения: он ушел. Так опозориться! Надеюсь, больше его не увижу, ведь при первой же встрече сгорю от стыда.
— Мда? А я подумала, что ты решила, пока нас нет, охмурить мастера Лейрона.
— Кого? — только не доставало мне перед наставником ТАК себя представить. Духи! Его портрет висел в Зале Истории! Ну почему меня судьба так не любит?! Что я ей сделала?!
— Мастер Лейрон — учитель по «Ядам». Тайная любовь всех девушек и главный враг всех парней, так как к тому же ведет по утрам разминку, — а сколько презрения-то в голосе, когда она говорит слово «любовь». Не любит Ната, когда девушка за парнем (прошу прощения, мужчиной) бегает. Считает, что неприлично. И это при её склонности нарушать все писаные и неписаные правила. Кстати, а вот на счет второго:
— Разминку?! Да он же худющий!
— Ага, худющий. Этот худющий коня, на полном скаку, остановил, когда один не больно умный мол. чел. решил оседлать необъезженного жеребца…
— Мда-а. Кстати, что у нас сейчас?
— Я-ады, — протянула, тут же ухмыльнувшаяся, подруга и мерзко расхохоталась, явно предвкушая веселое представление на лекции.
Духи! Ну, за что мне это?
Мастер Лейрон начал урок странно. Все остальные наставники высокопарно говорили: «Приветствую вас…» и так далее и тому подобное. Он же просто сказал: «Добрый день…», после чего вкратце объяснил свой предмет и начал первую тему.
Я сидела, как мышь под веником, стараясь не привлекать внимания, ибо стоило мастеру посмотреть в мою сторону, как на его лице появлялась еле заметная улыбка, а Ната (подруга называется) начинала ехидно мне подмигивать. Мда-а, как говорится в пословице: слово не воробей, вылетит не застрелишь (по крайней мере, так её произносила одна моя рыжая знакомая, но, если учесть, как реагировал на неё Зан, то, скорее всего — это вольный пересказ любящего похулиганить ребенка).
Кстати, оказалось, что он второй по популярности парень (ну, ни дашь ему больше двадцати семи лет!). Даже в нашей группе, хотя до этого урока наши девушки его почти не видели. Первым был какой-то юноша со старших курсов, и то потому, что завоевать его было гораздо легче, чем равнодушного к прекрасной половине учеников наставника.
Но я, честно говоря, ничего особенного в мастере не увидела. Ну, «чистый» брюнет — таких в городе каждый пятый. Серые глаза — вообще у половины жителей. Возраст значения не имеет — ему может быть и пятьдесят и двести, целители медленно стареют, ведь алхимия даже с «обрубленным хвостом» остается алхимией.
Единственное: он был невероятно бледный, и это в конце лета(!). Хотя такое, вряд ли, может прибавить красоты (если, конечно, ты не живешь среди любительниц книг о вампирах).
Наверное, во мне мало романтики. Я за свою восемнадцатилетнюю жизнь ни разу не влюблялась, хоть, и не являюсь искательницей идеала и не страдаю обостренной формой мании величия. Ведь я так и не смогла понять из-за чего все девчонки (если они не влюблены в «звезду» номер один), за исключением разве что Наты, всё занятие пялились (никакое другое определение у меня просто в голову не приходит) исключительно на него. А ухажеры этих девушек досадливо скрипели зубами и нехотя смирялись с неизбежным.
С урока я сбежала, как ошпаренная, так как безответно влюбленные догадались, кому улыбается наставник, и последние десять минут пилили меня взглядами. Воевать с одногруппниками не хотелось, поэтому я решила до начала последней лекции погулять где-нибудь подальше от них.
Поплутав по саду (в Замке была куча внутренних двориков, многие из которых отдавали под ботанические «огороды», как любила говорить мастер Виарона), я решила зайти в библиотеку. Во-первых, я там еще ни разу не была; во-вторых, разрешение на посещение было дано совсем недавно, и люди, вряд ли, начнут ходить туда раньше, чем через неделю.
И, конечно, там оказался мастер!
Увидев его, я прокляла день нашей встречи и тихо попыталась слинять, радуясь, что стояла всего лишь на пороге.
— Что же вы меня так боитесь? — сказал он, погубив последние надежды, невозмутимо продолжая просматривать какие-то пергаменты. Отступать было некуда, да и позорно, поэтому я прошла в зал и села на один из стульев. Лейрон отложил свиток и посмотрел на меня. Взгляд был такой всепроникающий, что я моментально засмущалась и тихо сказала: «Я не люблю, когда надо мной смеются».
— У-у, — он грустно улыбнулся на мои слова и посмотрел в окно, — но разве я смеялся над вашей бедой? Я не умею, к счастью или нет, злорадствовать, и развеселили меня не вы, а нелепая ситуация, в которой мы оба оказались. Вспомните разговор, он явно не способствовал сохранению деловой обстановки.
Я прокрутила наш диалог и хмыкнула. Да уж, ситуация была очень «серьезной». От этого стало стыдно.
— Надо учиться смеяться над собой, Юриль. Ведь так, кажется тебя зовут? — мне оставалось только кивнуть и поднять свой взор от пола. Странно, но в солнечном свете радужки его глаз стали зелеными, как тогда, на улице. И ведь не иллюзия. На свету меняют цвет только серо-голубые глаза, а серые остаются серыми при любом освещении. На секунду захотелось протереть глаза: ну не могут серые радужки становиться изумрудными! Еще раз глянула… фу-ух, показалось, ровный стальной цвет, зеленым и не пахнет.
— Я знаю, но иногда это бывает обидно, — ответила я. Он улыбнулся снова, теперь как-то по-отечески, раньше мне так улыбался только Орнет.
— Понимаю. Но знаешь, Юриль, я, несмотря на внешность, живу не первую сотню лет. И радости в этой жизни было немного. Неужели ты запретишь мне хоть иногда радоваться, вспоминая то происшествие?
Почему-то смотреть на эту улыбку вдруг стало невыносимо, как невыносимо смотреть на человека, потерявшего единственный смысл жизни, у которого вместо рыданий из души вырывается истерический смех, но от этого становится еще горше.
Я не выдержала и уставилась в пол. На его просьбу лишь утвердительно покачала головой, боясь снова увидеть его лицо.
— Ну и хорошо, — он вернулся к документу и неожиданно уже другим тоном совершенно некстати сообщил, — а вы, лайн,[4] уже на пять минут опоздали на «Анатомию». Поторопитесь.
Последнее слово я слышала уже в коридоре…
С тех пор все и началось. Я подозревала, что виной тому были мои мысли об умиротворенности. Сглазила, что называется. Жизнь по мановению руки судьбы резко перестала быть скучной.
Первые «подарочки» пришли в день праздника плодородия. Во время него рынок превращался в украшенный цветами «зал» со сценой, уставленный столами с различными яствами. По традиции, коей более тысячи лет, каждая хозяйка обязана была приготовить к празднику что-нибудь этакое. Моя мама обычно готовила свои знаменитые среди всех знакомых пироги с лимоном. Но такое счастье было лишь для обычных жителей. У учеников в день торжества ничего не изменилось: учеба, книги и внутренние садики. И конечно, Нате взбрело в голову выбраться в город! А то, что это было запрещено — еще лучше — как же, азарт!
Изначально мы сидели после уроков в библиотеке и скучали. Точнее скучала Ната, а я штудировала книгу по травоведению.
— Умираю, — вдруг простонала она.
— Что? — погрузившись в чтение, я не очень замечала окружающий мир.
— Ну конечно. Если я умру, никто даже не заплачет. Никто меня не любит! — это уже смахивало на помрачение рассудка.
— Ты можешь по нормальному сказать, что тебе нужно? — дневная флегматичность сменилась настороженностью.
— Ску-учно! — та-ак, сейчас решит напакостить, при этом втянув меня (пару раз я даже подвергалась наказанию вместе с ней, но потом наставники заметили, кто из нас двоих запевала и, в очередной раз поймав нас, просто сочувственно кивали мне головой). Надо было спасаться.
— А может пойти помочь мастеру Виароне?
— А в городе праздник, — у меня отнялись ноги, ибо для такого человека, как моя подруга, напрашивалось только одно решение.
— Решено! Идем в город! — я чуть не завыла в голос над своей несчастной судьбой и попыталась в последний раз хоть что-то сделать:
— Но нам запрещено, единственный выход — ворота, а его охраняют Стражи.
— А кто тебе сказал, что единственный? — факелы в её глазах полыхнули так, будто туда плеснули спирта.
Она резко вскочила, взяла меня за руку и мы привычно понеслись.
«Пролетели» «стеклянный»[5] коридор, еще несколько обычных исчезло за спиной. Ната выбирала направление, не задумываясь, будто совершала такие побеги каждый день; а я уже не запоминала повороты. Только когда мы бежали по какому-то мостику, до меня дошло, что дорога поднимается вверх. А потом я вдруг я неожиданно поняла, что дорогая подруга неукоснительно к сторожевой башне. Духи-хранители! Там же Стражи!
— На-ата! Ты… ты с у…ума сошла! Там ж. же Стра. жи! — задыхаясь прокричала я.
— Прорвемся! — мне бы её оптимизм.
Пробежав запыленную галерею, мы стали подниматься по ветхой винтовой лестнице. Похоже, здесь давно никого не было, и заходили сюда только такие любопытные «белки», как Ната. Лестница привела к серой от грязи двери. Закрытой и, несмотря на покинутость места, даже на вид крепкой. Но подруга ею не заинтересовалась. Нату привлекло небольшое створчатое окно, на которое она тут же запрыгнула. Я подождала, пока та спустится с другой стороны и, кряхтя и охая, стала взбираться на подоконник. Да уж этот лаз во время поисков точно учитывать не будут. Через узкое окошко могла пролезть только невысокая жилистая или просто худая девушка. Притом боком. Слава духам (или наоборот, с чьей стороны посмотреть), мы были нужной комплекции: Ната относилась к первой группе, а я — ко второй.
Окно оказалось проходом на крышу. Оно располагалось невысоко над «землей», но все равно при приземлении пяткам было больно.
— Теперь тихо, — она прижала палец к губам (видать для особо умных), жестами поясняя, что имела в виду; после чего, пригибаясь, стала передвигаться на противоположную сторону крыши, где находилась такая же башня с таким же окном. Мысленно кроя Нату злыми словами (для неприличных, к сожалению [или к счастью], у меня было слишком «правильное» воспитание), я пошла или скорее поползла вслед за ней. Слава духам, дождя в последнюю неделю не было, и сухая черепица не скользила под ногами. Но эту потерю с лихвой восполнил ветер и мои волосы, которые я заплетала только на практических занятиях. Везет Натке! У неё они короткие и с челкой, а мне еще в детстве строго на строго запретили стричься; вот и выросли ниже пояса, мешают только.