Он моргнул.
Не было ничего странного в воде. И не было листьев. Ему надо немного поспать перед тем, как он сотворит что-нибудь глупое на работе.
Вылезая из душа с ноющей спиной, ноющими плечами, ноющей душой, Адам вытерся и медленно оделся. Он боялся — надеялся? — что Блу, в конце концов, могла уйти, но когда он открыл дверь ванной, теребя свои сухие волосы, он обнаружил ее, стоящую у двери и оживленно с кем-то беседующую.
Посетителем оказалась офисная леди Святой Агнесс, ее черные волосы закручивались от влажности. Вероятно, у нее был какой-нибудь официальный титул, который знал Ронан, типа подмонахиня или что-то такое, но Ронан знал ее только как миссис Рамирез. Казалось, она делала в церкви все необходимое, чтобы та работала, за исключением проведения служб.
Включая сбор ежемесячных чеков от Адама с оплатой.
Когда он ее увидел, его живот резко скрутило. Он был наполнен уверенностью, что его последний чек вернули из-за недостаточного количества средств на счету. Она скажет ему, что на счету денег мало, и Адам будет карабкаться, чтобы кинуть деньги в зияющую дыру банковского счета, а потом нужно будет оплатить возвращенный счет банку и еще один миссис Рамирез, а дальше арендная плата за следующий месяц — бесконечная жалкая петля недостатка.
Тонким голосом он поинтересовался:
— Чем я могу быть Вам полезен, мадам?
Выражение ее лица изменилось. Она не была уверена, как сказать то, что требовалось.
Пальцы Адама напряглись на дверной раме.
— Ох, сладкий, — сказала она, — я только хочу, чтоб ты знал об арендной плате за твою маленькую комнатку здесь.
«С меня хватит, — думал он. — Не надо больше. Пожалуйста, я не выдержу больше».
— Ну, мы получили новую… налоговую ставку, — начала она. — На это здание. И ты знаешь, что мы взимаем плату с тебя, не приносящую прибыль. Так что мы… твоя арендная плата изменится. Надо оставить такой же процент от, хмм, затрат на строительство. Это на двести долларов меньше.
Адам услышал «двести долларов» и сник, а потом услышал остальное и подумал, что, должно быть, что-то не понял.
— Меньше? Каждый год?
— Каждый месяц.
Блу выглядела восхищенной, но Адам не мог признать, что его арендная плата просто упала на две трети. Две тысячи четыреста долларов в год вдруг освободились. Его сомнительный генриеттовский акцент выскользнул раньше, он смог его остановить.
— Почему, вы сказали, она изменилась?
— Налоговая ставка. — Она засмеялась над его подозрениями. — Налоги обычно не срабатывают в счастливую сторону, не так ли?
Она ждала ответа Адама, но он не знал, что сказать. Наконец, он выдал:
— Спасибо, мадам.
Когда Блу закрыла дверь, он отошел в центр комнаты. Он все еще не мог поверить. Нет, он не верил. Просто не сходилось. Он достал письмо из Аглионбая. Опустившись на матрац, он, наконец, его открыл.
Содержимое действительно было очень тонким, просто напечатанное с одинарным интервалом письмо на фирменном бланке Аглионбая. Сообщение не заняло много времени. Плата за обучение на следующий год была увеличена, чтобы покрыть дополнительные расходы, а его стипендия — нет. Они понимали, что повышение платы представляло для него трудность, и он был исключительным студентом, но им нужно было ему напомнить с такой добротой, с какой только возможно, что лист ожидания Аглионбая был довольно длинным и состоял из исключительных мальчиков, способных платить в полной мере. В заключении они напомнили мистеру Перришу, что пятьдесят процентов от платы за следующий год нужно вносить в конце месяца, чтобы удержать его место за ним.
Разница в оплате между этим годом и следующим была две тысячи четыреста долларов.
Опять эта цифра. Это не могло быть совпадением.
— Хочешь поговорить об этом? — спросила Блу, усаживаясь рядом с ним.
Он не хотел говорить об этом.
За этим должен стоять Гэнси. Он знал, что Адам никогда не примет от него денег, поэтому спроектировал все это. Убедил миссис Рамирез принять чек и произвести налоговую переоценку, чтобы замести следы. Должно быть, Гэнси получил два дня назад уведомление об оплате за обучение. Рост цены для него ничего не значил.
На краткий миг он представил жизнь, которой, должно быть, живет Гэнси. Ключи от машины в его кармане. Новые брендовые туфли на его ногах. Беспечный взгляд на ежемесячные счета. Они не могут ранить Гэнси. Ничего не может его ранить; люди, которые говорят, что не все можно купить за деньги, должно быть, никогда не видели таких богачей, как Аглионбайские мальчишки. Они были неуязвимы, с иммунитетом к жизненным неурядицам. Только смерть могла бы разлучить их с кредитными картами.
«Когда-нибудь, — несчастно подумал он, — в один прекрасный день таким стану и я».
Но эта уловка была неправильной. Он бы никогда не попросил помощи Гэнси. Адам не был уверен, как бы он покрыл повышение платы за обучение, но не так, не деньгами Гэнси. Он нарисовал эту картину: свернутый чек, наспех убранный в карман, взгляды не встречаются. Гэнси успокоился, что Адам, наконец, пришел в себя. Адам не в состоянии поблагодарить.
Он осознал, что Блу наблюдала за ним, поджав губы и сведя брови.
— Не смотри на меня так, — сказал он.
— Как так? Мне не позволено беспокоиться о тебе?
Жар шипел в его голосе.
— Я не хочу твоей жалости.
Если Гэнси не разрешено жалеть его, то Блу адски точно это не разрешается. В конце концов, она и Адам были в одной лодке. Разве она не шла на работу, точно также, как и он вернулся со своей?
Блу ответила:
— Тогда не будь жалок!
Гнев внутри огрызнулся и мгновенно им завладел. Это была двойственная эмоция Перришей. Нет такого понимания, как легкая сердитость. Только ничего, а потом это — всеобъемлющая ярость.
— Что во мне жалкого, Блу? Скажи мне, что жалкого? — Он вскочил. — Это потому что я зарабатываю на все, что получаю? Это делает меня жалким, а Гэнси — нет? — Он тряхнул письмо. — Это потому что я не получаю все просто так?
Она не дрогнула, но что-то закипало в ее глазах.
— Нет.
Его голос был страшен, он слышал.
— Я не хочу твоей чертовой жалости. — Ее лицо отразило шок. — Что ты сказала?
Она смотрела на коробку, служившую ему тумбочкой. Каким-то образом она отъехала на несколько метров от кровати. Ее стороны были сильно помяты, а содержимое жестоко разбросано по комнате. Только теперь он вспомнил, как пнул коробку, но не помнил решения ее пнуть.
Это не отключило гнев.
Долгое время Блу вглядывалась в него, а затем встала.
— Будь осторожен, Адам Перриш. Потому что в один прекрасный день ты можешь получить то, что просишь. Должно быть, в Генриетте есть девушки, которые позволят тебе так разговаривать с ними, но я не одна из них. А теперь я собираюсь сесть на ту лестницу снаружи и сидеть там, пока не наступит моя смена. Если ты сможешь стать… стать человеком до этого, приходи ко мне. Если нет, увидимся позже.
Она чуть пригнулась, чтобы не удариться головой, а затем закрыла за собой дверь. Было бы проще, если бы она кричала или плакала. Вместо этого, ее слова продолжали стучать кремнем по мыслям, снова и снова, еще искра и еще. Она была такая же испорченная, как и Гэнси. Куда она лезет? Когда он получит образование и сорвется отсюда, а она все еще будет заперта здесь, она же будет чувствовать себя из-за этого глупо.
Он хотел открыть дверь и прокричать этот факт ей.
Он заставил себя остаться там, где стоял.
Спустя мгновение он достаточно успокоился, чтобы взглянуть на гнев как на отдельную вещь в себе, темный, неожиданный дар, доставшийся от отца. Он достаточно успокоился, чтобы вспомнить, если он достаточно долго подождет, чтобы тщательно проанализировать, каковым гнев ощущается, то эмоция потеряет свою инерцию. В то же время, это было сродни физической боли. Чем больше он пытался мысленно решить, что заставляло боль вредить, тем меньше, казалось, его мозг способен помнить вообще о боли.
Поэтому он детально проанализировал гнев в себе.
«Вот как он чувствовал себя, — задался вопросом он, — когда хватал меня, выходящего из комнаты, за рукав? Вот что заставляло его пихать меня лицом в холодильник? Он чувствовал именно это, когда проходил мимо двери в мою спальню? Именно с этим он боролся каждый раз, когда вспоминал о моем существовании?»
Он успокоился достаточно, чтобы понять, что гнев был направлен даже не на Блу. Она просто неудачно попала в зону поражения, когда он взорвался.
Он бы никогда действительно не убежал. Слишком много в нем крови монстра. Он покинул логово, но то, как его вывели, предавало его. И он знал, почему жалок. Не потому что ему приходилось платить за школу или надо было зарабатывать на жизнь. А потому что он пытался быть чем-то, чем быть никогда не мог. Притворство было жалким. Ему не нужно образование. Ему нужен Глендовер.
В некоторые ночи он искушал себя, засыпая и представляя, как бы он изложил благосклонность Глендоверу. Ему нужно подобрать слова очень точно. Сейчас он вращал фразы во рту, отчаянно дотягиваясь до той, которая бы его успокоила. Обычно этими словами были «переворот» и «спокойствие», но на этот раз все, о чем он мог думать, было «исцели меня».
Внезапно он уловил другое изображение.
Сразу после этого он подумал: «Что это значит?» Нельзя один раз уловить картинку. И у него точно не получилось это больше, чем раз. Ощущение превратилось в идею, что он мельком взглянул или почувствовал, или вспомнил какое-то движение боковым зрением. Кадр, полученный просто под веками.
У него возникло странное, дезориентирующее чувство, что он не мог доверять собственным ощущениям. Будто бы он пробовал на вкус картинку или на запах чувство, или на ощупь звук. Это было так же, как и несколько минут назад, мысль, что он заметил слегка неправильное отражение себя.
Все предыдущие заботы Адама исчезли, заменившись более срочным беспокойством о его потрепанном теле, которое он носил. Оно было избито так много раз. Он уже потерял слух в левом ухе. Может, еще что-то испортилось в одну из тех напряженных, несчастных ночей.
Затем он уловил еще одно изображение.
И повернулся.
Глава 9
Когда Адам позвонил, Ронан, Ноа и Гэнси шатались по Доллар-Сити в Генриетте. Теоретически, они там были из-за батареек. Практически, он были там, потому что и Блу, и Адам работали, беспорядочный гнев Ронана всегда становился хуже к ночи, а Доллар-Сити был одним из нескольких магазинов в Генриетте, вход в которые разрешался с домашними животными.
Гэнси ответил на телефон, пока Ронан изучал упаковку стирательных резинок в форме крокодила. Шесть животных яркой, люминесцентной окраски были представлены с различными выражениями ужаса на лицах. Ноа пытался скривить рот, чтобы соответствовать им, а Чейнсо, зажатая, между телом и рукой Ронана, широко распахнутыми глазами подозрительно следила за ними. В конце прохода продавщица посмотрела на Чейнсо с таким же недоверием. Когда Доллар-Сити говорил о приветствии домашних животных, Доллар-Сити не был уверен, что имелись в виду мерзкие птицы.
Ронан очень наслаждался раздраженным взглядом продавщицы.
— Алло? О, привет, — сказал Гэнси в трубку, трогая ноутбук с напечатанным на крышке пистолетом. «О, привет» сопровождались определенными изменениями в тембре его голоса. Что означало, на связи Адам, и это каким-то образом подбросило дров в гнев Ронана. Все было хуже ночью. — Я думал, ты все еще на работе. Что? Ох, мы на Площадке Буржуазии.
Ронан показал Гэнси пластиковые настенные часы в форме индейки. Бородка, свисающая под циферблатом, играла роль секундной стрелки.
— Боже мой! — сказал Гэнси по-французски. А в телефон произнес: — Если ты не уверен, возможно, этого не было. Женщину трудно принять за что-нибудь другое.
Ронан не был точно уверен, почему зол. Несмотря на то, что Гэнси не сделал ничего, что могло бы вызвать его ярость, он все же был частью проблемы. В настоящий момент он удерживал мобильник у уха своим плечом, а глазами изучал пару пластмассовых тарелок с изображенными на них улыбающимися помидорами. Его расстегнутый ворот открывал добрую часть ключицы. Никто не мог отрицать, что Гэнси был великолепным портретом молодости, ухоженным продуктом соединения удачи и денег. Как правило, он был настолько начищен, хотя терпимо, потому что он совершенно точно не был из той же сделанной на скорую руку семьи, как Ронан. Но сегодня вечером под флюоресцентными лампами Доллар-Сити волосы Гэнси были задраны, а его шорты были убиты маслом от чистки Свиньи. Он был с голыми ногами, без носков в Top-Siders[9], и выглядел каким-то очень реальным человеком, досягаемым человеком, и это каким-то образом заставляло Ронана желать засадить кулаком в стену.
Убрав телефон от лица, Гэнси сказал им:
— Адам думает, что у него дома было видение.
Ронан взглянул на Ноа:
— У меня видение прямо сейчас.
Ноа проделал грубый жест, веселое, неопасное действие, как рычание котенка. Продавщица слышно хмыкнула.
Чейнсо приняла хмыканье за личное оскорбление. Она в раздражении ущипнула кожаные браслеты на запястье Ронана, напоминая ему тем самым о странном подарке Кавински. Было не совсем комфортно думать о том, что другой парень так близко изучает его. Кавински достал пять браслетов определенно точно на тон ниже по цвету кожи. Ронан задавался вопросом, чего тот хотел достичь.
— Как долго? — спросил Гэнси в телефон.
Ронан уперся лбом в самую верхнюю полку. Металлический край уткнулся ему в череп, но он не двинулся. Ночью тоска по дому была непрерывной и всеведущей, загрязняющей воздух. Он видел ее в дешевых прихватках — их использовала его мать во время обеда. Он слышал ее в хлопках кассового аппарата — так отец приходил домой в полночь. Он чуял его во внезапном дуновении свежего ветерка — так его семья путешествовала в Нью-Йорк.
Дом был так близок ночью. Он мог бы там оказаться за двадцать минут. Он хотел все смахнуть с этих полок.
Ноа блуждал по проходу, но теперь радостно возвратился со снежным шаром. Он встал рядом с Ронаном, пока тот не отодвинул полку, чтобы восхититься злодеянием. Сезонно украшенная пальма и два безликих любителя позагорать были заперты внутри, наряду с написанным краской ошибочным утверждением: ГДЕ-ТО ВСЕГДА РОЖДЕСТВО.
— Блеск, — благоговейно прошептал Ноа, встряхивая шар. Естественно, это был даже не поддельный снег, а блестки, которые ложились, как вечный праздничный песок. Ронан и Чейнсо вдвоем наблюдали с замиранием сердца, как красочные частички оседали на пальму.
Вниз по проходу Гэнси предложил по телефону:
— Ты мог бы остаться на Монмауте. На ночь.
Ронан резко засмеялся, достаточно громко, чтобы его услышал Гэнси. Адам был воинственно настроен оставаться у себя, даже если там было ужасно. Даже если комната была бы в пятизвездочном отеле, это было бы для него ненавистно. Потому что это был не дом с синяками, который Адам так отчаянно и постыдно покинул, и Фабрику Монмаут гордость Адама бы не приняла за новый дом. Иногда Ронан думал, что Адам настолько привык правильно страдать, что он сомневался относительно любого пути, не приносящего агонии.
Гэнси повернулся к ним спиной.
— Слушай, я не знаю, о чем ты говоришь. Рамирез? Я ни с кем не говорил в церкви. Да, две тысячи четыреста долларов. Я знаю эту часть. Я…
Значит, они говорили о письме из Аглионбая, и Ронан, и Гэнси получили такие же.
Теперь голос Гэнси был низким и злым.
— В каком-то смысле это не мошенниче… нет, ты прав. Ты прав, я абсолютно не понимаю. Я не знаю и даже не буду.
Возможно, Адам соединил между собой изменения в его арендной плате и оплате обучения. Это было несложное умозаключение, и он был умен. Было также легко повесить это на Гэнси. Если бы Адам подумал поточнее, он бы обнаружил, что бесконечные связи со Святой Агнесс были у Ронана. И как, кто бы ни стоял за изменением арендной платы, он должен был войти в церковный офис одновременно с пачкой наличных и горячим желанием убедить церковную леди лгать о поддельной налоговой ставке. Последуй он таким путем, оказалось бы, что имя Ронана написано надо всем этим. Но одна из изумительных вещей в Ронане Линче была такова, что никто даже не ожидал бы от него хороших поступков.