========== Глава 1 ==========
Платиновый Дракон: «Утро, родной! Солнышко уже мне подмигнуло. Выковыривайся из постели, надевай те труселя, в горошек, ты в них зайчик. А то мне предстоит сложный день — нельзя спозаранку возбуждаться! Надеюсь, ты его не затрахал до смерти? То есть я, на самом деле, надеюсь на обратное и очень горжусь тобой. Ты мой бык-осеменитель! Лев? О, помню-помню, ты у нас лев. Ну хорошо, лев-осеменитель. Рассказывай, какой он? Подробно! Жду и уже держу руку в штанах…
Видишь в конце три точки? Это очень многозначительные точки».
Зорро: «Отвали, извращенец!»
Платиновый Дракон: «А если я тебе покажу кое-что интересное, расскажешь?»
Зорро: «Что?»
Платиновый Дракон: «Какой ты сегодня немногословный. У меня свеженькая дизайнерская депиляция. Хочешь посмотреть? И я вставил вторую штангу. Наконец-то, прикинь!»
Зорро: «Правда?! Вау. На хуе? Теперь опоздаю на работу. Из-за тебя».
Платиновый дракон: «Встал? Отлично! Так вот, фотка моего интимного пирсинга — в обмен на подробности твоего ночного траха! Это моё условие!»
Зорро: «Подробности: я ебал его минут 20. Ему в дупло, наверное, три хуя влезли бы. И он два раза пёрнул. В общем, на троечку. Высылай свою наствольную серёжку».
Платиновый Дракон: «Дамс… Огорчил. Разочарования, сплошные разочарования. И где они, трепетные неразъёбанные? Он с тебя хоть денег не потребовал?»
Зорро: «Пошёл ты на хуй!»
Платиновый Дракон: «Уже-уже! //////// Ещё секундочку, так, погоди, ещё мгновение… О, да! Фонтанчик для тебя пущен, родной!»
Зорро: «Я бы присоединился, но мне через 10 мин. убегать».
Платиновый Дракон: «Тогда по пути на работу помечтай о моей заднице. Две мягких, идеально ровных округлых подушечки, а между ними… Не понимаю, как некоторые могут блевать от мыслей об анальном сексе. Сама природа создала на теле человека такое тайное манящее местечко, в которое хочется вставить что-нибудь твёрдое и длинное…»
Зорро: «Прекрати. У меня уже в трусах мокро. И кофе обжёгся».
Платиновый Дракон: «Бедненький. Я бы твой язык полечил своим».
Зорро: «Ты что сегодня, с цепи сорвался? Прекрати хулиганить!»
Платиновый Дракон: «Хочешь посадить меня на цепь? Голого?»
Зорро: «Я ушёл. Жестоко отомщу! Целую. Всего».
Платиновый Дракон: «До вечера. Протри мягкой тряпочкой объектив своего ноута, а то он у тебя вечно потеет. Возвращаю поцелуи в двойном размере. А вообще, у тебя всё хорошо?»
*
От станции метро Брикстон он повернул направо — блондин, ехавший с ним в одном вагоне последние четыре остановки и традиционно строивший глазки — придурок! — шёл сзади, Гарри чувствовал это спиной. И потел от негодования. В принципе, трудно было сформулировать, чем именно парень, преследовавший Поттера около года (почти с первых месяцев его превращения в мистера Дэвиса), так раздражал. На самом деле он вёл себя ровно, чаще — невозмутимо, культурно, миролюбиво, на психа или обдолбыша похож не был, открыто не приставал, ничего лишнего себе не позволял, никаких фривольных подмигиваний или пошлых облизываний губ, никаких непристойных знаков внимания, откровенно намекающих на приглашение к половому контакту. Но всё равно даже его вежливые кивки, сдержанные улыбки и лишь немногим более внимательные, чем у окружающей равнодушной толпы, взгляды Гарри считал двусмысленными: злонамеренное соблазнение, вот что это такое! Дважды без сожаления отшитый при попытках познакомиться блондин Эммет — имени которого Поттер и знать не хотел! — не прекращал ходить по пятам. Попадался на глаза почти ежедневно, то на улице, то в метро, то у любимого с некоторых пор места Гарриного бюджетного отдыха — крытого рынка Brixton Village. А то и заходил якобы за покупками в «родной» Poundland, клондайк трэша «всё по фунту», куда Поттер без труда устроился работать помощником менеджера (читай — разнорабочим и мальчиком для битья в одном флаконе, с зарплатой, которой едва хватает на съём дешёвого даже по меркам «гарлемских» многоэтажек жилья и на скромное питание). Стоило Поттеру завести себе щенка — выбракованного из-за пятна на груди и поэтому доставшегося почти даром пшеника (1) Симми, — как уже через две недели на прогулках по парку к нему попытался присобачиться белокурый прилипала с облезлой хромоногой дворнягой на новеньком поводке, явно взятой в приюте. Отлично, пёсики пускай дружат, бегают за одним мячом и вместе писают на кустики, но вот подпускать к себе близко посторонних людей, даже таких симпатичных, как Эммет, Гарри Дэвис не собирался. Таким частым встречам с блондином, конечно, могло быть логичное объяснение: тот предположительно живёт поблизости от Поттера (что, скорее всего, так и есть), однако сей здравый аргумент в Гарриной голове упрямо не приживался, и белобрысый «хвост» злил неимоверно. Ну, как минимум, вызывал досаду. Гарри тратил много сил на борьбу с иррациональным негативом и со стороны выглядел спокойным. Да какое ему дело до странного парня, почему-то решившего, что Поттер — то есть Дэвис — гей (самому Поттеру казалось, что и выглядит, и ведёт себя он как типичнейший натурал, ничем не выделяется из серых масс, а то, что в постели его тянет к мужчинам, наверное, распространяется феромонами, не иначе…), и вообразившего, что может претендовать на роль бойфренда… или как это называется, партнёра, трахальщика? Ни-ка-ко-го дела! Абсолютно! Пусть катится со своими подкатами на хуй. Только на чей-нибудь чужой. Так-то.
Пройдя под железнодорожным мостом и ещё дважды свернув направо к Брикстон-роуд, Гарри бросил на своего преследователя несколько коротких взглядов. Надо же, не отстаёт, шагает как ни в чём не бывало, будто и не за ним, а сам по себе движется к Brixton Village. Может, паранойя? Парень как парень, ничего особенного, на маньяка не похож: приятное лицо, очень светлые прямые, слегка удлинённые волосы; худощавый, но крепкий, серые джинсы и поло в полоску, через плечо кожаная сумка — обычный молодой горожанин, каких вокруг — толпы. Разве что кроссовки фирменные, а это в здешних краях встретишь не часто, да ремень в брюках не из дешёвых. Если не смотреть на него прямо, то парень слегка напоминает Драко Малфоя. И — о, эврика! — вот, видимо, этим столь сильно и раздражает Поттера. Мало ли на свете, да и в Брикстоне, одиноких пидоров, ищущих кого-нибудь на свою голодную задницу, а вот посчастливилось же Гарри нарваться в своей новой жизни на бледную копию Хорька. Впрочем, парню какого-то другого типажа тоже ничего не светило бы — Гарри не шёл на личные контакты, нет и нет, его это совершенно не интересовало, категорически. Подпускать близко, привязываться к кому-то живому и настоящему, тратить на него свою душу, прирастать сердцем — а потом… Никогда и ни за что! Никто не причинит боли Гарри Дэвису, и Гарри Дэвис больше никого не поведёт за собой, на смерть ли или куда-то ещё…
За тяжёлыми мыслями, разбередившими старую душевную рану, он подошёл к синей гостеприимной «двери» соединённого аркадой крытого рынка на проспекте Electric, большой пешеходной зоны южного Лондона, представляющей из себя множество торговых точек и уличных кафешек, что славятся продуктами и едой по бросовым ценам. Гарри направился к своему любимому столику «на одного» в пиццерии, расположенной у входа, и заказал Quattro stagioni (2). Краем глаза заметил, что блондин устроился в соседнем суши-баре. Ну и пусть, Лондон — свободный город, здесь каждый может ужинать там, где захочет, или там, где хватит финансов. И глазеть может на кого угодно и сколько угодно, даже на юного, немного близорукого черноволосого приезжего из Дамфриса мистера Дэвиса, решившего после школы стать слушателем полицейских курсов. А что? Год обучения, год работы констеблем-рекрутом — и статус офицера полиции, со всеми соответствующими правами, обязанностями и благами, у тебя в кармане. А чем ещё заниматься Гарри Пот… Дэвису в мире магглов? В своём мире… Правда, чтобы поступить на службу в полицию, надо собрать кучу документов, сдать разные тесты, и вся эта процедура может растянуться надолго… Помнится, над своими маггловскими бумагами он работал больше месяца — нужно было не только придумать себе легенду, но и адаптировать её документально под всевозможные полицейские проверки…
Вертлявая официантка принесла его пиццу, наполнила пластиковый стаканчик свежими бумажными салфетками, пожелала приятного аппетита. Гарри через силу улыбнулся ей — если сидеть в таком заведении с каменным лицом и надменным видом, то, пожалуй, тебя примут за зажиточного и у обслуживающего персонала появится безосновательная надежда на щедрые чаевые. А Гарри Дэвис никому не был намерен дарить никаких иллюзий на свой счёт.
Погружая зубы в аппетитную горячую сырную корочку и жадно заглатывая грибы в соусе, он прислушался к себе и понял, что раздражение, вызываемое преследованиями белобрысого парня, переросло-таки в нечто большее. Чего он всегда подсознательно боялся: притупившаяся, казалось бы, поджившая за год боль вскрылась гнойником, превратилась в свежую, словно только что поразившую сердце и душу. Зарубцевавшаяся рана открылась, всплыли мучительные воспоминания, накатило удушливое чувство вины, убийственное ощущение беспомощности, невозможности хоть что-то исправить… Глаза людей, дорогих ему, смотрели из черноты. На него. И не блестели. Мёртвые глаза… Блядь! Как же хреново! Нельзя разрешать пламени, чуть не погубившему его, вновь разгораться.
Это его выбор. Правильный, единственно верный. Он его сделал! Жизнь неброского служаки маггла-полицейского Гарри Дэвиса, как альтернатива позорному самоубийству всемирно известного волшебника Гарри Поттера, не выдержавшего груза победы. Каждый из девяноста двух дней лета прошлого года, в течение которых хогвартцы, выпускники и старшеклассники, работали на восстановлении школы из руин, Гарри думал над тем, жить ему или умереть. Думал спокойно, без истерик, ибо теперь имел о смерти очень… глубокие представления. И понял, что если останется магом, если не начнёт с чистого листа, то рано или поздно (первое — вернее) выпустит молнию Авады себе в голову или трусливо позволит себя растерзать какому-нибудь опасному монстру, или выпьет яда, не имеющего антидота, или тупо спрыгнет с Астрономической башни. Победа над Волдемортом досталась слишком большой ценой, и это «слишком» день за днём превращало главного победителя в депрессивного слизняка, а его сердце — в фарш, замешанный на крови погибших и горечи от осознания собственной ведомой роли в чужой, хоть и направленной на борьбу со страшным злом, игре. Своё имя он решил оставить — а то сложно сразу привыкнуть к чужому, фамилия «Davis» была выбрана из-за широкой распространённости в англоязычном мире (под неё и легенду подбирать легче, и маггловские документы подделывать) и тупо из-за фамильного герба — лев на красных полосах. Волшебную палочку, чтобы с её помощью пропавшего Поттера никогда не обнаружили, оставил в Выручай-комнате во время последнего (первого сентября девяносто восьмого) визита в Хогвартс. Чары Ненаходимости — и больше маг Поттер не колдовал. Второго сентября рано утром он с почтовыми совами отправил всем друзьям прощальные письма, в которых извинялся и просил его не искать, а вечер встретил уже в своём новом доме — убогой, хоть и чистой комнатушке над аптекой в центре Брикстона…
Неужели индейцы сегодня совсем не придут? Уже темнеет, а их точка перед самым входом на рынок до сих пор пустует. Обидно. Следующие несколько дней Гарри будет по уши загружен работой — предстоит глобальная инвентаризация, что в Poundland обычно сильно смахивает на конец света, причём, на эдакий унылый и лишённый даже сомнительных радостей кроваво-огненных голливудских зрелищ конец — и не сможет послушать перуанский дуэт без названия, ради которого, если быть честным, собственно, и приходит все последние вечера в Brixton Village. Этническая музыка — преимущественно уайно (3) — и современные стилизованные композиции, исполняемые с помощью причудливых инструментов двумя колоритными длинноволосыми потомками инков на брикстонском тротуаре, словно околдовали Гарри, пришили его душу к этому месту. С первого раза, с самого первого куплета простенькой песенки с незамысловатыми и даже глупыми словами, что будто пузырьки воздуха плавали в сочном янтарном богатстве натурального мёда, Гарри понял, что как мошка завяз в этих стройных сочных неземных звуках, казавшихся чем-то гораздо большим, чем просто музыка Анд, проникавших глубоко в душу и даже куда-то глубже… В суть сущего? И это доселе неведомое ощущение пленения музыкой не вызывало желания сопротивляться, наоборот, очень ему нравилось, доставляло почти физическое наслаждение, дарило пусть и временное, но столь — жизненно! — необходимое состояние нирваны. Биение сердца усиливалось, делалось чище, мощнее, будто то переставало быть одиноким, — это чудо без всяких волшебных палочек совершали голоса флейт, барабанов и гитар, имитирующие голос отдельного человека, непохожего на других людей, но связанного с ними общими радостями и страданиями. В общем, дней десять назад он услышал перуанский дуэт, выступающий у рынка, — и влип. Ага. И теперь дня, а вернее ночи, не мог прожить без завораживающего голоса антары (4).
Особенно Гарри любил, и даже выучил наизусть, одно произведение индейского уличного дуэта — уайно из Айякучо: «Где ты встретил, о, путник, дона Сельо Медину, покинувшего свою любимую и одинокого? — Я встретил его на вершине горы возле святилищ — под снежной порошей и градом хотел он себя похоронить. — Спросил ли он тебя о своей любимой, из-за которой ему приходится принимать такие муки? — В его скорбных глазах даже слезы иссякли, в его сердце застыло страдание. Воют погребальные ветры, несущиеся неизвестно куда…»
Гарри, огорчённый и хмурый, бросающий недовольные взгляды на своего белобрысого преследователя, с королевским видом поглощающего шашлычки из морепродуктов, уже попросил у официантки счёт, как вдруг увидел, что перед рынком расставляют микрофоны и колонки его пропащие любимцы. Ну наконец-то! Сразу отлегло от ноющего сердца. Маленькому счастью музыки быть!
Минута — и в вечернее небо Брикстона, щедро подсвеченное городской иллюминацией, за чары которой не могли пробиться звёзды, полетели волшебные звуки перуанской флейты.
На антаре, украшенной национальными узорами, играл младший из индейцев-музыкантов — смуглый и высокий, полноватый, но очень красивый юноша с длинными блестящими, цвета воронова крыла волосами, кажется, лет шестнадцати, не старше, одетый во вполне цивильные модные джинсы и грубого полотна безрукавку с кожаной бахромой, расшитую бусинами и разноцветными лентами. Вместо ремня — широкий замшевый пояс с меховыми карманами, на ногах — настоящие мокасины, на голове — подоткнутое за шнурок длинное бело-серое птичье перо, на шее — ожерелье из странного вида палочек, косточек и клыков. Играл он, если опираться на сомнительные музыкальные познания Поттера, просто виртуозно. С каждым новым колдовским звуком, льющимся из «обоймы» тростниковой флейты, Гарри всё глубже погружался в сладостную тоску и светлую грусть, рвущую душу, начинал испытывать почти физическую привязанность к неповторимой красоте будто наяву встающих перед глазами предгорий, превращался в гордого кондора, свободно покачивающего крыльями на ветру. Даже почувствовал плотность воздушной опоры под упругими перьями, привычную всякой птице.
Второй музыкант — сморщенный и сгорбленный, точно завяленный от возраста, старик, удивительно черноволосый для своих лет (в иссиня-смоляных косах ни капли седины!), наряженный в замшевые штаны, яркое пончо с колокольчиками и грациозно покачивающий орлиным роучем (6), — играл попеременно то на занятном водяном бубне, то на объёмной грозди скорлупок бразильских орехов (5), то на миниатюрной гитаре; его иссушенные до черноты, испещрённые рельефными венами руки, «скованные» пёстрыми браслетами, мелькали с устрашающей глаз быстротой и ловкостью. Славная задорная индейская бандуррия, изготовленная из настоящего панциря броненосца, тоже очень нравилась Поттеру. Он даже специально полазил по интернету и выяснил, что зовётся она киркинчо (7). Весь этот индейский антураж, какой-то особо настоящий, не игрушечный, не театральный, чертовски заводил Поттера, превращал его всего в слух, в резонатор, в накопитель музыки, и вместе с ней — исключительной энергии, радостной и томительной одновременно.