— Пожалуй, песня немного грустна для такой красавицы, — промолвил первый рыцарь, когда Маддалена закончила петь.
— Девица лишилась рассудка из-за несчастной любви, — отозвался второй. — Верно, флорентийки…
— Замолчите! — приказал король. — Здесь не место для шутовского веселья.
— Веселья… — как эхо повторила бедная сумасшедшая и грустно улыбнулась чему-то. — Веселье и смех… Я тоже радовалась когда-то любви, но где вы, милые сердца, — они разбили вас. Джакопо, Боржиано, любимый, когда я снова увижу вас? А ты! — ты не хмурься; твоя невеста жива! Слушай! это ее голос — она поет, иди! она зовет тебя!
Видевший много несчастий, но впервые столкнувшийся с той бездной отчаяния, что открылась ему в словах Маддалены, Шарль, хотя и не расположенный обычно к бурному изъявлению чувств, отвернулся от нее и, будучи не в силах более сдерживаться, заплакал.
— О, не плачьте, — узница обратилась к королю, — нет никого, кто любил меня, и нет никого, кого я любила… Я должна плакать, но я пою…
Глубокая грусть звучала в ее словах, а облик выражал чуждую им безмятежность. Ошеломленные французы замерли у порога. В этот миг дверь широко распахнулась, и в камеру вбежал запыхавшийся Джакопо. Протягивая руки, он кинулся к дочери, но Маддалена в испуге отшатнулась от него.
— Ты не узнала меня? Я — твой отец, ради Бога, ответь мне, скажи что-нибудь, Маддалена!
— Ты?! Ты не отец! Мой бедный отец был совсем седой, а твои волосы красны от крови. Смотри — она капает с них, — ты убил моего отца! Ты убил Боржиано!
— Дитя! О! Дитя мое! — простонал старик, хватаясь за сердце.
— Какой страшный удар, — прошептал король, поддерживая рухнувшего без чувств Джакопо.
Безумная медленно приблизилась к ним. Та скорбь, что так поражает в лицах мадонн старых мастеров, наполняла теперь ее голос:
— Бедный, он тоже, наверное, потерял отца. А может, они убили его невесту, как убили моего Боржиано. Открой глаза, мы будем вместе оплакивать наше горе… Мы будем петь, чтобы облегчить сердца.
Все еще не пришедший в себя Джакопо был вынесен из темницы на руках короля и его рыцарей. Через несколько дней он скончался. Лишь однажды, на краткий миг, сознание возвратилось к умирающему. В бессильной ярости призывал он кары небесные на голову Мили Ланфранчи, но безутешной оставалась душа его, и тогда в невыразимой тоске он звал свою Маддалену.
Глубоко потрясенный увиденным, Шарль лично проводил несчастную флорентийку за пределы тюремной ограды. Взор ее все так же блуждал, бессмысленный, обильные слезы скатывались по мертвенно-бледным щекам. Душа ее, смятая жестокими испытаниями истекших суток, страдала; болезненные фантазии разрывали ее на части. И тем тяжелее воспринималось ее безумие, ибо необыкновенная красота девушки нимало не померкла от пережитого — Маддалена была прекрасна, как только может быть прекрасна земная юность.
Только она ступила на улицу, к ней бросился взволнованный Боржиано. Вместе с другими флорентийцами освобожденный из-под стражи, он сразу устремился на поиски потерянной возлюбленной и наконец нашел ее.
Не будем даже пытаться описать их встречу; и его несчастная не узнала. Трудно себе представить, а еще труднее описать ту тоску, что проникла в его сердце, ту боль и отчаяние, что охватили его, когда ему предстало лицо любимой, такое нежное и выразительное недавно, теперь же — растянутое в бессмысленной гримасе безумной веселости.
В уединенных покоях, большую часть дня предоставленная самой себе, Маддалена постепенно освобождалась от наполнявших ее душу ужасов. В те редкие минуты, когда речь ее обретала связность и мысль, казалось, вновь оживляла взор, она вспоминала тех, с кем ее разлучила страшная ночь. Но то были краткие мгновения, и просветление сменялось новым приступом безумия, не желавшего отпускать из своих объятий истерзанную страданием душу. Расстроенное воображение стало отныне реальностью для Маддалены, и терпеливый Боржиано, как ни пытался нащупать тропинку к сердцу любимой, теперь понимал, что прежних дней не вернуть никогда.
Кровь закипала в его груди при мысли о негодяе Ланфранчи. Жалость и тоска отступали прочь, поруганная любовь взывала к отмщению; ненависть и гнев переполняли его существо. В час смерти старого Джакопо у его ложа стоял Боржиано, слова умирающего жгли его. С тех пор вся его жизнь была подчинена одной цели — дождаться удобного случая и отомстить. И такой случай не заставил себя ждать.
Однажды вечером в безлюдных кварталах Лангдарно Боржиано встретил своего врага. Противники немедленно обнажили оружие; многоопытность не спасла Ланфранчи; защиту его смял яростный натиск Боржиано, и острие шпаги уснуло в его груди. Клинок со звоном переломился, и негодяй, обливаясь кровью, упал на землю. Вложив в ножны сломанную шпагу, Боржиано в спешке покинул место поединка. Только он скрылся, улицу заполнила собравшаяся толпа. Зловещим шепотом от человека к человеку передавалось имя Ланфранчи. Из груди убитого извлекли обломок, и в неверном свете блеснуло клеймо «Флоренция». Раздались крики:
— Проклятые флорентийцы!
— Смерть флорентийским собакам!
Когда же волнение слегка улеглось и шум поутих, было решено обойти каждый флорентийский дом, каждую флорентийскую семью и найти недостающую часть оружия.
Боржиано между тем, всецело во власти чувства, презрел всякую осторожность. Под плащом со следами крови принес он домой подобранный эфес. Вина его была очевидна; обломок клинка подходил к гарде. Впрочем, и меньших доказательств хватило бы разъяренной толпе — закованный в цепи флорентиец предстал перед судом. Тоже пизанцы, судьи не более остальных были настроены против юноши, и дело его оказалось закрытым задолго до того, как поредела толпа возмущенных убийством горожан, что собрались перед зданием. Смерть на колесе — гласил приговор.
Шум, крики, достигли уединенных покоев несчастной сумасшедшей. Быть может, она даже различила имя, которое в ярости повторяла толпа. И мрачное спокойствие, владевшее ее душой, оставило тогда девушку; еще не сознавая причины, в странном возбуждении бежала она по городским улицам; платье ее, небрежно наброшенное, развевал ветер; неубранные волосы падали ей на лица, а глаза… глаза были все так же безжизненны и дики. Ведомая самою судьбой, пробиралась она сквозь толпу — объект сострадания одних, предмет злого веселья других — к месту казни своего возлюбленного.
Казнь началась. Медленная и ужасная смерть ожидала Боржиано, но ни слова мольбы не издали его уста, ни единого стона не подарил он кровожадной толпе; даже палачи плакали, видя такую непомерную стойкость.
Маддалена увидела Боржиано, казалось, она узнала его, распятого на колесе. Толпа расступалась перед ней, нерасторопных отталкивала она сама, пока наконец не встала у деревянных подмостков, на которых в муках умирал Боржиано. Глаза его уже закрыла холодною рукой избавительница смерть; еще поворот колеса — и жизнь покинула его.
Узнала ли своего возлюбленного Маддалена? Узнала ли она того нежного певца, что пел для нее в дни счастья? Узнала ли?..
Мгновение она стояла, не двигаясь, не отрывая глаз от распятого Боржиано; затем, не издав ни звука, упала на землю бездыханной. Сердце ее затрепетало и затихло навеки. Один шаг отделял Маддалену от истерзанных останков ее несчастного возлюбленного.
Влюбленных похоронили у самого подножия падающей башни. Быть может, запоздалое раскаяние смягчило жестокосердных пизанцев, а может быть, и нет. Изголовье последнего их ложа неизвестный друг украсил мраморною плитою. На ней были выбиты всего два слова «Маддалена и Боржиано». Еще в начале прошлого века надпись можно было разобрать, хотя уже тогда земля почти полностью поглотила надгробие. Ныне же дикие цветы, в изобилии произраставшие там, до основания источили плиту и не оставили нам ничего, что бы напоминало о несчастной любви двух флорентийцев.
Анна Летиция Барбальд
СЭР БЕРТРАНД
Перевод А. Бутузова
В надежде до вечерних колоколов миновать мрачное место, сэр Бертранд повернул своего коня и выехал в дикое поле. Он не преодолел и половины пути, когда его внимание привлекли следы; он всматривался в даль, но не видел ничего, кроме окружавшего его коричневого вереска; наконец он понял, что не знает, в каком направлении ему следует ехать. В таком положении его застала ночь.
Это была одна из тех ночей, когда луна едва брезжит на зловеще хмурящемся небе. Изредка она показывалась в просветах небесной дымки, но скрывалась вновь, едва осветив перед сбившимся с дороги сэром Бертрандом бескрайнюю пустошь. Надежда и природная отвага некоторое время побуждали его скакать в неизвестность; наконец сгущающаяся темнота и усталость одолели его; опасаясь ям и трясины, он остановил коня и не трогался с места; он спешился и в отчаянии бросился на траву.
Но отдых его был недолог; глухой удар колокола прозвучал вдали — он поднялся. Повернувшись на звук, он различил неясно мерцающий огонек. Он осторожно двинулся к нему, ведя на поводу своего коня. После утомительного перехода рыцарь остановился; путь ему преграждал ров, опоясывающий то место, откуда исходил непонятный свет. На мгновение вышла луна и осветила древний замок с зубчатыми башнями и высокими воротами. Время не пощадило строений; всюду виднелись следы разрушений. В нескольких местах обвалилась крыша, зубцы на стенах наполовину осыпались, окна провалились. Подъемный мост с полуразвалившимися воротцами на концах вел во внутренний двор замка. Рыцарь ступил на мост; в тот же миг огонек, светившийся в бойнице одной из башен, скользнул прочь и исчез; луна скрылась в облаках, и ночь стала еще темнее, чем прежде.
Все было тихо. Приблизившись к главному зданию, сэр Бертранд привязал коня под навесом и легкими шагами двинулся вдоль фасада. Стояла гробовая тишина. Он заглядывал в окна, но ничего не мог рассмотреть в густом мраке. После непродолжительных раздумий он поднялся на крыльцо. Взявши рукою массивное кольцо на двери, он поднял его и, поколебавшись, с силой ударил. Гулкое эхо прокатилось под сводами замка. И снова стало тихо. Он ударил сильнее и громче — и вновь тишина; в третий раз он ударил — и в третий раз все было покойно, как прежде. Он отошел от крыльца, чтобы заметить, не появится ли в каком из окон свет. Огонек снова горел в башне; как и в прошлый раз, он скользнул прочь и исчез — в то же мгновение гигантский колокол глухо ударил с башни. Сердце сэра Бертранда сковал страх: некоторое время он стоял, не трогаясь с места. Необъяснимый ужас побудил его сделать несколько торопливых шагов к навесу, где стоял его конь, но стыд заставил остановиться; желая с честью выйти из этого приключения, он повернулся к дверям.
Обнажив меч и держа его одною рукой, другой он отодвинул засов, удерживавший ворота. Тяжелые створки, поскрипывая ржавыми петлями, нехотя подались под его плечом: он налег на них — и они растворились; он выпрямился и шагнул вовнутрь — двери с грохотом захлопнулись за его спиной. Кровь захолонула в жилах сэра Бертранда — он обернулся и долго искал, прежде чем нащупал дверную рукоять: но сколько ни старался, он не мог открыть дверь. Оставив бесплодные попытки, он осмотрелся: в противоположном конце залы, у подножия широкой лестницы слабо мерцало голубоватое пламя. Собрав все мужество, он двинулся к нему.
Пламя скользнуло и стало удаляться. Он подошел к подножию лестницы и ступил на нее. Он медленно поднимался ступень за ступенью, а пламя скользило перед ним, пока не достигло широкой галереи. В немом ужасе сэр Бертранд следовал за ним, стараясь ступать как можно тише, ибо эхо собственных шагов пугало его. Пламя привело его к основанию еще одной лестницы и там вновь исчезло. В то же мгновение еще один удар колокола донесся с башни — сэр Бертранд почувствовал, как у него замерло сердце. Теперь его окружала кромешная тьма; вытянув перед собой руки, он стал подниматься по второй лестнице. Холодные пальцы встретили его руку и с силой сжали ее, увлекая вперед; он попытался освободиться, но не мог. Тогда он взмахнул мечом и разрубил темноту; пронзительный крик разорвал тишину, и мертвая рука бессильно повисла на его запястье. Он сбросил ее и бесстрашно устремился вперед. Лестничные пролеты были извилисты и узки, нередко их разрывали провалы, каменная кладка шаталась под его ногами. Сама лестница становилась все у же и у же, пока наконец не уперлась в железную дверь. Сэр Бертранд распахнул ее — перед ним извивался коридор настолько тесный, что человек не мог выпрямиться в нем в полный рост. Слабое сияние освещало проход. Сэр Бертранд помедлил и переступил порог. Глухой стон послышался в глубине коридора, когда он вошел. За первым поворотом он снова увидел голубоватое пламя и снова последовал за ним. Наконец низкие своды неожиданно раздались, и рыцарь оказался в просторной галерее; посредине ее стоял жуткий призрак; нахмурясь и угрожающе протягивая перед собой окровавленный обрубок, он грозно потрясал сжатым в железной рукавице мечом. Без колебаний сэр Бертранд бросился вперед и нанес сокрушительный удар; в тот же миг призрак исчез, и на пол со стуком упал тяжелый железный ключ.
Теперь пламя покоилось на створках массивных дверей в конце галереи. Сэр Бертранд подошел и вставил ключ в медный замок, с трудом он повернул его — и двери распахнулись. Его глазам предстала огромная зала; в дальнем углу ее на похоронных дрогах покоился гроб с горящими по бокам свечами. Вдоль стен стояли гигантские статуи, высеченные из черного мрамора. Одетые на мавританский лад, они держали перед собою огромные кривые сабли. Каждая из статуй занесла руку с саблей и шагнула вперед, когда в покои ступил рыцарь; в то же мгновение гроб отверзся и снова ударил колокол.
Пламя продолжало скользить вперед, и сэр Бертранд решительно следовал за ним. В шести шагах от похоронных дрог он остановился. Внезапно из гроба поднялась женщина, обернутая в саван; лицо ее скрывала черная вуаль. Она протянула к рыцарю руки; статуи загремели саблями и двинулись к ним. Сэр Бертранд бросился к женщине и сжал ее в объятиях — она откинула вуаль и поцеловала его в губы; в тот же миг замок вздрогнул, как от удара. Стены его раскололись с грохотом, и сэр Бертранд упал без сознания.
Когда он пришел в себя, то обнаружил, что лежит на бархатной софе в роскошно убранной зале. Множество свечей, хрустальные люстры освещали кипевший праздник. Зазвучала тихая музыка, и двери раскрылись; в покои вошла женщина неземной красоты. Ее окружала стайка прелестных нимф, грациозностью движений не уступавших древним богиням. Она приблизилась к рыцарю и опустилась перед ним на колени, благодаря как своего спасителя. Нимфы водрузили ему на голову лавровый венок, а женщина взяла его за руку и повела к праздничному столу. Там она села подле него. Нимфы тоже сели, и потянулась бесконечная вереница слуг, прислуживавших в пиршественной зале. Все время играла восхитительная музыка. От изумления сэр Бертранд не мог вымолвить ни слова — благодарными взглядами и жестами отвечал он прекрасным незнакомкам…
Анна Радклиф
КОМНАТА С ПРИЗРАКОМ [30]
Перевод Л. Гей
…Граф отдал распоряжение отпереть северную анфиладу комнат и приготовить их к приходу Людовико, верного своего слуги; но Доротея, домоправительница, после недавно испытанных страхов не решалась исполнить это приказание; а так как никто из других слуг не осмеливался войти в них, то ряд таинственных покоев оставался запертым до тех пор, пока Людовико не отправился туда провести ночь. Этого момента все домочадцы ожидали с нетерпением.
После ужина Людовико, по приказанию графа, явился к нему в спальню и оставался там с полчаса; на прощанье граф передал ему меч.
— Этот меч служил во многих битвах между смертными, — шутливо заметил граф, — я не сомневаюсь, что ты будешь достойно пользоваться им в борьбе с бесплотными духами… Завтра ты, надеюсь, доложишь мне, что во всем замке не осталось ни единого духа.