Вскоре появляются Афина и Прометей, с каким-то предметами, похожими на голыши, мерцающие зелёным цветом. Тей выглядит озабоченным, трёт пальцами светло-русую бороду, сверкает пронзительно-голубыми глазами.
— Я в отдел, нужно разобраться, что это за штуковина.
Суёт голыш в карман потёртых джинсов и исчезает, мазнув по нам струёй воздуха.
Чуть позже Загрей и Макария тоже отбывают — докладывать о произошедшем Аиду.
Афина же, взглянув на меня, решительно заявляет:
— А ты — ко мне. У меня тебе точно будет безопаснее, чем где-либо.
И мы отбываем к ней, да я так и остаюсь в прихожей… Вроде только присаживаюсь на диван — перевести дыхание, собрать мысли в кучу, постараться подумать, что делать дальше? У меня же салон, клиенты, невесты…
И засыпаю, проваливаясь в сон про женщину, бредущую по пересохшей равнине.
Я до сих пор ещё не могу отделаться от жуткой изнуряющей жажды, которая мучит меня после того сна. Добираюсь на кухню, открываю кран и пью-пью-пью… Последний раз я так хотела пить после своего похищения, когда боялась взять хоть каплю в рот в Подземном мире…
Так, наверное, хочет пить трава без корней…
Кора умирала, чахла день ото дня, бледнела и таяла… Оторванная от матери, лишенная солнечного света, замерзающая среди ледяного холода мрачного Подземного Царства…
Ненавидела ли она своего похитителя? Того, кто утащил её в этот жуткий мир?
Нет, ненависть пожирает слишком много сил, а она — едва могла двигаться. Она уже даже не плакала: слёзы высохли, как русло реки знойным летом…
Она просто тихо умирала.
Кора не знала, сколько времени прошло, с того дня, когда её — лёгкую и беспечную богиню Весны, собиравшую цветы в Ниссейской долине, подхватил и увёз тёмный бог на золотой колеснице, запряжённой четвёркой чёрных огнедышащих коней…
Сколько дней и ночей минуло с того ужасного мига, когда похититель, ногой распахнув дверь, втащил её, бьющуюся и рыдающую сюда, в спальню, и бесцеремонно швырнул на кровать. Потом навалился сверху, срывая лёгкие, полупрозрачные одежды, которые ещё утром с таким тщанием выбирала для неё мать.
Его глаза блестели лихорадочно и страшно. Сам же он был так отвратителен. Кора ещё никогда не видела настолько некрасивых богов. Она выросла среди красоты, и уродство пугало её. Оно казалось заразным. Недаром его ненавидели наверху, даже по имени не называли, только пренебрежительно — «этот»…
Кора давилась слезами. А он осыпал жадными поцелуями каждый сантиметр её кожи, вжимая хрупкие запястья в подушку … Но шептал при этом что-то совсем неправильное, то, чего не говорят насильники и похитители своим жертвам:
— Богиня… несравненная… самая красивая… Весна… сводишь с ума… пожалуйста…
То, что следовало за «пожалуйста», она разобрала даже не сразу, но, услышав, замерла:
— … моей женой…
Тогда она перестала дёргаться и извиваться под ним. Он тоже остановился, отстранился и внимательно посмотрел на неё.
Она не поняла, почему в его взгляде плескалось такое отчаяние. Ведь он — победитель. Получил, что хотел…
— Зевс отдал тебя мне. Я попросил твоей руки, и он согласился…
Вот так просто! В мире мужчин всё просто — один другому может дарить женщину, как вещь. Не спросив ни её саму, ни её мать.
Тогда-то на Кору и накатила обречённость. Она поняла, что никто не придёт спасать. Что она навек принадлежит монстру, которому её отдал Верховный Владыка. И спорить с таким решением не станет никто… Даже её бедная мать…
Кора отвернулась к стене. Она так и лежала с раскинутыми руками, разметавшимися по подушке волосами, в разорванной одежде, со следами его диких поцелуев…
Он сидел рядом и не трогал. Просто смотрел на неё, и она чувствовала эти горящие взгляды, как прикосновения раскалённого железа…
— Я трус. Жалкий трус, — горько проговорил он. — Только трус и слабак может силой принуждать женщину стать его женой…
В словах звучала горькая насмешка над собой.
Но ей было всё равно.
Она лишь подтвердила слабым голоском:
— Да… трус…
— Ты позволишь, — сказал он с удивительной нежностью, беря её руку и целуя запястье, где остались следы от его грубых пальцев, — всё исправить… если возможно… добиться тебя, Богиня?
Она лишь усмехнулась бледными пересохшими губами: к чему этот фарс?
Потом отвернулась набок и подтянула колени к груди, ощущая, как могильной плитой на неё давит безысходность…
Он наклонился, осторожно убрал локон, упавший на щёку, обвёл пальцем контур её нежного личика, отстранился, укутал — дрожащую, маленькую, одинокую, — одеялом и ушёл.
Он заходил каждый вечер, зачем-то спрашивал, как её самочувствие? Клал на подушку бледный букетик асфоделей, извиняясь, что другие цветы здесь не растут, просил её, что-нибудь поесть или выпить, и уходил вновь, ни с чем…
Он больше не касался её и пальцем.
Но ей было уже всё равно… Её сознание уже путалось… меркло… становилось обрывочным и бессвязным…
«Зачем тебе нарцисс? Он отравит тебя своей слизью, ты умрёшь и попадёшь к Аиду», — звучал периодами взволнованный голос матери.
«Я не умру, я ведь Богиня», — весенним ручейком звенел её голосок.
«Моя Богиня, — шептал кто-то рядом глухо и отчаянно, осторожно беря её истончившуюся ладошку. — Пожалуйста… хоть глоток… хоть кусочек…»
Зачем она потянулась за тем нарциссом? Откуда он вообще взялся там, если у них с матерью не растут нарциссы. Он был красив, так совершенен…
«Самая красивая… Никого не видел лучше… — шептал голос. — До тебя я не знал, что значит — лицезреть Богиню… Каково это — преклоняться…»
Губы коснулись её лба. И она почувствовала: говоривший — пылал от жара.
«Мне бы солнца… хоть на миг… цветы…», — пересохшими губами чуть слышно пролепетала она. Протянула вперёд тонкую ручку, ухватилось за грубую ткань одежд…
Её легко подняли вверх, будто она ничего не весила, прижали к горячему телу — она слышала, как ухает и колотится сердце, сердце ли? разве оно есть у монстров, что воруют девушек с цветущих лугов?
Миг, и её осторожно, как великую ценность, опустили на нежный ковер ярко-зелёной травы. Коре даже пришлось закрыться от солнца — она успела отвыкнуть от него.
Она приподнялась, села, опираясь на руки, и обомлела: сколько видел глаз — простиралась поляна, усыпанная красивейшими цветами, над ними порхали пестрые бабочки, густые кроны деревьев отбрасывали плотную тень, а у их корней — журчал говорливый ручеёк.
— Что это за дивное место? — спросила она, жадно и полной грудью вдыхая ароматы цветов.
— Элизиум[2], — невесело отозвались рядом.
Но она уже не слушала, снова наполненная энергией, как весенние всходы полны жизненных соков.
Она вскочила, закружилась, рассмеялась. Ей казалось ещё чуть-чуть — и из-за деревьев, хохоча и передразниваясь, выскочат верные спутницы — Иахе, Левкиппа, Фено. Что строго взглянёт на проказниц Каллигенейя, доплетающая красивейший венок. Что легкой и величественной поступью к ней выйдет мама…
Радостная, она упала в траву, раскинула руки, уставившись в безоблачно-синие небо. Потянула на себя ближайший кустик и… тот поддался удивительно легко.
Странно, мелькнула мысль. Кора поднесла растение к глазам и… даже не поверила сразу… У него не было корней…
Она вскочила и начала хватать травинку за травинкой, и те легко взмывали вверх, ничем не удерживаемые…
Тогда у неё подломились колени, и она рухнула вниз, горько зарыдала, комкая тоненькими пальчиками пучки вырванных растений:
— Трава без корней… Как я… Плохая трава… плохое солнце… слизь отравила… я умру…
Её сгребли в охапку, с силой прижимая к себе:
— Ты не умрешь. Ты богиня. Ты вернёшься к корням и солнцу, о, Весна…
Потом её унесли в спальню, оставили одну, и торопливые шаги удалились прочь…
А потом пришёл мальчик — худенький, некрасивый, юркий… Он держал в руке крупный красный плод.
— Вот, — протянул её дольку, и Кора замерла от красоты: словно драгоценные камни поблёскивали внутри плотной корки пурпурные семена. — Не бойся, — ласково сказал он, — я Аскалаф, здешний садовник. А это гранаты. Они растут в моём саду. Попробуй. Они очень вкусные. Ты точно на земле такого не пробовала.
И Кора соблазнилась: протянула руку, выбрала четыре крупных зёрнышка и бросила их в рот. Раскусила, брызнул сок — терпко-кисло-сладкий.
— Невероятно! — восхищённо прошептала она. — Я действительно не ела ничего подобного.
Парень улыбнулся:
— Здорово, что тебе понравилось, царица.
Она не обратила внимания на оговорочку, всё ещё смакуя необычный вкус фрукта, а юный садовник ушёл крайне довольный собой.
А потом… всё завертелось.
Явился Гермес, провозгласив:
— Радуйся, Кора. Ибо ты увидишь свою мать. Аид, Богатый и Щедрый, отпускает тебя.
Она не поверила, но Гермес повторил, что Владыка сам послал за ним:
— Да, и лучше тебе пойти. Твоя мать там такое творит! Ещё немного — и земля вымрет. Не будет твоих любимых цветов.
Он принёс ей нарядные одежды, присланные матерью. Она отвыкла здесь от таких оттенков — яблочная зелень, небесная лазурь, золотые отблески солнца в вышивке…
Местные бледные и зеленокожие нимфы помогли ей совершить омовение, умастили тело душистыми маслами, уложили волосы. Как приятно было ощущать прикосновение к коже мягкой струящейся ткани, после того грубого рубища, в которое она заворачивалась здесь. Как чудесно было чувствовать, что волосы тяжёлой шелковой волной падают на плечи и спину. А ступни — с удовольствием погружаются в сандалии.
Когда она вышла из спальни, бывшей ей тюрьмой так долго, Гермес даже присвистнул:
— Если бы Аид уже не похитил тебя, это сделал бы я.
Кора нежно улыбнулась, кокетливо опустила ресницы и зарделась. Она действительно в этот момент излучала чистую прелесть юной весны.
Но вдруг — оглянулась и поёжилась: ей снова почудился тяжёлый горячий взгляд. Она ощутила его, а ещё — голод, тоску, покинутость, которые буквально наполняли пространство.
От этих неприятных ощущений хотелось поскорее избавиться.
— Идём, — сказала она Гремесу-Душеводителю, протягивая ему ладошку.
Он посмотрел на неё удивлённо:
— Разве ты даже не простишься с Аидом?
Кора покачала головой — Владыка Подземного мира был последним, кого ей хотелось видеть. За последнее время он сделался смутным смазанным воспоминанием. И она не собиралась воплощать этот смутный образ.
— Когда мне говорили, что весна бывает жестокой, я не верил. Теперь же — лицезрю её! Он призвал меня и велел увести тебя, потому что ты погибаешь без солнца. А ведь ты — его законная жена. Он мог бы оставить тебя в своём мире навсегда.
Вместе с жизнью к Коре начала возвращаться и дерзость:
— Ты полагаешь, я должна быть благодарна? Если бы он не схватил меня и не унёс сюда, не пришлось бы сейчас играть в благородство и возвращать. Идём, я не останусь здесь ни мгновеньем больше!
И вот тут — выступил из-за стены недавний знакомец, Аскалаф.
Гордо вскинув голову — и куда девался прежний задорный мальчишка? — он заявил:
— Эта женщина не может уйти — она съела зёрна граната.
— Что?
Появился и ещё один участник представления — Аид, оказывается, всё это время стоял рядом, скрытый своим шлемом-невидимкой. (Вот почему она чувствовала его взгляды!)
Он надвигался на парня грозно — ещё немного и раздавит:
— Что ты сказал?
— Она съела зёрна граната, Владыка, — глаза у Аскалафа сделались совершенно круглыми, но взгляд оставался прямым и честным.
— Откуда она взяла гранат?
Кора вспыхнула оттого, что о ней говорили в третьем лице, будто её здесь не было.
— Я принес, — юноша вжался в стену и весь дрожал, казалась, ещё немного, и начнёт трястись дворцовый мрамор, с которым бедняга пытался слиться. — Я старался для вас, Владыка, — поспешно заявил садовник, понимая, что сделал глупость.
Аид сощурился, недобро так, у него ходили желваки, а губы превратились в узкую линию. От одного вида Подземного Владыки все присутствующие замерли. Аскалаф же и вовсе — много раз попрощался с жизнью.
Но Владыка Аид умел карать по-особенному.
Буквально отодрав мальчишку от стены, он швырнул его к ногам Гермеса, рявкнув:
— Заберешь с собой. Пусть Деметре свои мотивы объяснит. Она оценит.
И Аскалаф тихо заскулил: все знали, как лютовала Богиня Плодородия, узнав, кому в жёны отдали её кровинку. А если ей станет известно, что какой-то «умелец» привязал её дочь к Подземному миру, кому-то ой как худо придётся. Легче сразу — под двузубец Владыки.
— Тебя не зря называют Безжалостным, — почти с восхищением проговорил Гермес, хватая норовившего улизнуть Аскалафа за шиворот и подавая руку Коре. Та уже вложила в сильную смуглую ладонь Душеводителя свои тонкие пальчики, когда раздался усталый голос:
— А ты, Весна, забудь о зёрнах граната. Возвращайся, когда захочешь, — и совсем глухо, с осознанием невозможности и затаённой надеждой: — … если захочешь.
Она не смотрела на него, но была уверена: он не сводит глаз — таким тяжёлым ощущался его взгляд.
Кора сжала руку Гермеса, словно набираясь у него силы, и произнесла:
— Я не захочу.
И всё-таки вскинула на Аида взгляд — словно метнула изумрудные кинжалы. Но они разлетелись в осколки, ударившись о глухую чёрную стену отчаяния.
«Я знаю», — прочла она в его глазах.
И покачнулась.
Гермес подхватил её и понёс к выходу из аида, но она нарушила правила этого мира, оглянулась и увидела согбенную фигуру. Он стоял на коленях, закрыв лицо руками, — побеждённый, брошенный, бесконечно одинокий. И вокруг него — каплями крови — рассыпались зёрна граната.
Она поспешно отвернулась, потому что увиденное укором давило на сердце.
Наверху мать расцеловала её. Они обе плакали, обнявшись. Кора не могла нарадоваться солнцу, свету, цветам. Настоящим, с корнями.
Материнским ласкам, свежим запахам.
Мать крепко обнимала её, давая понять, что никогда не отпустит. Деметра и вправду расспросила Аскалафа, кто он и зачем здесь? Марает её благостный мир своим уродством, как «этот»… Выслушала дрожащего парня спокойно, почти буднично. И также буднично превратила в ящерицу.
И поскорее увела свою дочь подальше от этого проклятого места. Чтобы та позабыла весь ужас, что ей пришлось пережить здесь.
Но Подземный мир не желал забываться. А особенно — его Владыка. Он являлся ей каждую ночь во снах и горячечно шептал, скользя кончиками пальцев по её волосам: «Богиня… Я раньше не знал, как это — преклоняться»…
И постепенно приходило осознание.
Кора спрашивала мать:
— Тебя мужчина называл когда-либо богиней? Преклонялся перед тобой?
Деметра хохотала:
— Сотни мужчин зовут меня богиней и преклоняются. Только все они — смертные.
— Я говорю о боге.
Деметра замерла, потом тряхнула золотыми локонами и ещё раз хохотнула, но уже не так уверено:
— Ну и выдумщица ты у меня, Кора.
Только она не выдумывала.
А потом были Арес и Аполлон. Они и до похищения сватались к ней, но получили тогда решительный отворот поворот из уст Деметры. Теперь же — явились попытать счастья вновь.