Сначала пришёл Арес: обозвал её «девкой», заломил руки и норовил залезть под юбку. Только появившаяся вовремя Деметра спугнула его. Следующим нарисовался Аполлон: сочинял красивые стихи, где сравнивал её с нежным цветком, а себя — с ярким солнцем, согревающим этот цветок. Кора не оценила столь возвышенных метафор. Мусагет удалился, бормоча, что художник всегда одинок и не понят.
К осени Кора поняла, что сердце её полно тоски по нежным прикосновениям, страстным поцелуям и такой отчаянной любви, что светилась в чёрных глазах.
Когда он вновь поднялся на поверхность, чтобы выслушать волю Зевса — а Деметра собрала целый совет богов, потому что дочери предстояло уходить в Подземный мир, — Кора сама выбежала к нему навстречу из залы, где заседали боги. Каким-то чутьём угадала — придёт! сегодня!
И кинулась вперёд ровно в нужный миг. Выбежала и замерла, увидев. Он осунулся, побледнел, под глазами лежали тёмные круги. Сейчас, освещённый ярким солнцем Олимпа, он выглядел ещё более некрасивым и неуместным здесь. Он и сам это чувствовал — сутулился, словно хотел стать совсем незаметным. Но всё-таки нашёл в себе силы улыбнуться ей. Улыбка удивительно преобразила его: он словно помолодел на несколько лет и стал таким красивым, что яркие олимпийцы меркли на его фоне.
— Я уйду с тобой, — сказала она, протянув ему руку.
Он осторожно взял её ладонь и нежно коснулся губами — перевернул и поцеловал в самый центр.
— Из-за зёрен граната? Или потому, что так решил Зевс?
— Нет, потому что ни с кем больше я не могу чувствовать себя настоящей богиней, — и она шагнула к нему, шатнулась и попала в крепкие объятия, он прижал её к себе, коснулся волос. — Потому что я хочу быть твоей женой, Аид, мой Владыка, мой муж, мой господин.
А потом — они поцеловались. И пролетавшая мимо Ирида раскинула над ними свою радугу.
Так Кора обрела корни — глубокие, крепкие, надежные, и стала Персефоной — его Подземной Весной, умеющей миловать и убивать…
Афина входит почти бесшумно. Осторожно кладёт ключи на тумбочку в прихожей, проходит в комнату, не включая свет.
Я подаю знак:
— Не сплю.
Тогда она подходит и садится рядом на диван, берёт за руку. Она всегда чувствовала ответственность за меня — как за младшую сестру.
— У меня две новости — плохая и очень плохая, — невесело иронизирует, — с какой начинать?
— С менее плохой, — прошу я, понимая, что не готова выслушать нечто страшное.
— Помнишь те камни, что мы нашли в разрушенном блоке Макарии?
Киваю, как же не помнить этого инфернального зелёного свечения. До сих пор не покидает ощущение тревоги.
— Они — не земного происхождения. У смертных просто нет знаний, позволяющих создать подобное. Но и не божественного.
— Какого же тогда? — спрашиваю, замирая.
— Это технологии Звёздного Чертога.
Холодею, с ужасом думая, какая же тогда ещё более плохая новость. Думаю, наверное, слишком громко, но богине, которая родилась из головы Зевса, не нужно слышать вопрос, чтобы ответить на незаданный вопрос:
— Афродита исчезла. Прежде, чем Аид туда добрался. Он шёл по-божественному.
— Значит…
— Только одно… Вернее, только один из нас, олимпийцев, был вхож в Звездный Чертог…
Только теперь доходит — Аид не был олимпийцем. С тех пор, как он вытянул свой мрачный жребий, Подземный мир сделал его своим.
Значит, кто-то должен был представлять и Олимп. Кто-то очень шустрый, успевающий везде, пользующийся иногда шлемом-невидимкой моего мужа, умеющий ходить между мирами…
— Гермес! — ошарашивает меня догадкой.
«Да», — читаю в серых глазах.
— Но зачем ему?
— Затем, — печально отвечает моя воительница, — что если соединить Слово, Юность и Любовь может получиться оружие пострашнее, чем всё то, что за последнее время навыдумывали смертные.
Да — бесшумное, мягкое, необычно привлекательное, отрывающее от жизни, уносящее на летние луга, на Элизуим, под мертвые солнца и к траве без корней…
_________________________________________________________________
[1] Божества врачевания.
[2] Область в Подземном мире, страна вечного блаженства, место, куда после смерти, попадают праведники, аналог христианского Рая.
Сон четвёртый: Этот туман похож на обман…
Туман густой, как студень. Хоть режь ножом. Ей приходилось буквально раздвигать туманные хляби, чтобы сделать несколько шагов. Туман пугающ. Он — дыхание Эреба[1].
Туман манил, уводил и насмехался. И юная богиня, которая пыталась найти выход, разорвать густую пелену, выбраться из-под власти наваждения, смешила его. Он знал — у неё ничего не выйдет. Туман слишком плотно обвил её своими щупальцами. Совсем скоро утащит в бездну, где она не сможет дышать. Потому что нельзя дышать, если у тебя вырвано сердце. А он — вырвет, сможет, осталось чуть-чуть…
С маленькой богиней так весело играть.
«Куда ты спешишь, Кора? — будто спрашивал он. — Остановись. Мне есть, что тебе показать»
И дразнил её картинками: то темноволосый мужчина занимался любовью с зеленокожей нимфой; то рыжеволосая девушка отдавалась прекрасному юноше посреди цветочного луга…
Кора не хотела видеть. Она закрывала глаза, мотала головой.
«Нет! Всё это неправда!»
Туман хохотал. Туман подсовывал её новые картины — тьму, воющее отчаяние, невозможность исправить…
Кора не верила. Она убежит, туда, где всё хорошо, туда, где будут тёплые объятия и страстные поцелуи. В свой стабильный Подземный мир. Ещё немного. Она сможет. Там она обретёт силу. Там она станет… «…чудовищем!» — хохоча, подытожил её мысли туман.
И показал новую картину: чудовище нависает над красивым юным богом, его грудь пронзает острый железный шип, тёрн оплетает его совершенное тело колючими ветками, с алых полных губ несчастного капает ихор. Его глаза — молят о пощаде. Только чудовища не ведают этого слова. Чудовища умеют только одно — убивать.
Кора упала на колени и закрыла глаза руками. Она не хочет видеть. Не хочет знать. Туман вокруг неё — неправильный, словно Мом-Кривляка[2] скачет подле со своими ужимками и поддёвками. Только вот Мом, решивший как-то раскритиковать Афродиту, не нашёл в ней ни одного недостатка и лопнул от злости.
Туман ухмыльнулся: «Думаешь бог, дитя Эреба и Нюкты, мог так просто исчезнуть?»
Кора покачала головой: изгнать голос, избавиться от ненавистного собеседника, не слышать…
Но Туман не собирался умолкать:
«Лопнув, Мом стал по-настоящему великим. Теперь он воистину вездесущ. Он может вселиться в любого — смертного или даже бога. И тот сам начнёт играть и насмешничать. Это же весело. Так весело. Вот она истинная власть».
И тогда Кора вскинула глаза и вгляделась в туман: он переливался, менял форму — вот златокудрая красавица кривит идеальные губы в усмешке, вот бог в крылатых сандалиях прикрывает улыбку тонкой ладонью…
Им весело, а её страшно. От насмешек не уйти, не спрятаться, они преследуют тебя, как эринии, и жалят так же больно, как их бичи.
И не стоит молить о пощаде — чудовища не знают такого слова…
В последнюю неделю сны такие, что лучше не спать. Но если я не буду спать, Аид привяжет меня к кровати. Угрожал недавно, поймав на кухне нашего «штаба», где я сидела в кресле, обхватив остывшую чашку какао. Конечно же, утащил меня в постель и лично проследил, чтобы Гипнос не поскупился, когда плескал на меня из своей чашки. И я знаю, что это не пустые угрозы — действительно ведь привяжет.
Только пусть, всё равно сегодня я не смогу уснуть: не хочу вновь и вновь возвращаться в тот кривляющийся туман. К тому же чары Гипносова настоя больше на меня не действуют.
Поэтому встаю с кровати, в который раз оглядывая нашу с Аидом новую спальню — по-военному аскетичную.
После того случая, когда в подвале нашего загородного дома произошёл взрыв, все перебрались сюда — на подземную базу. У Аида она уже давно: надо же где-то изготавливать молнии для Зевса или стрелы для Аполлона. Вот в глубине подземелий, где проходили сотни рудоносных жил, и устроилась наша база. Кроме непосредственно горячего цеха, где царствовал Гефест,[3] тут ещё располагался и главный центр управления «Системой отслеживания богов». Когда Аид с Тотом её придумали и показали Зевсу, Верховный Владыка, говорят, радовался как ребёнок. Ещё бы — теперь каждого заговорщика можно вычислить заранее. У Аида, конечно, была своя причина запустить «С.О.Б.», однако распространяться он о ней не стал.
Сюда же, под землю, после примирения с Зевсом, прибыл и Прометей. Несмотря на прощение, дарованное Повелителем Неба, места на Олимпе ему по-прежнему не было. Хотя там и оставалась сероглазая богиня, которая когда-то наделила дыханием его слепленных из глины человечков[4]. На базе Прометей отвечал за ядерную физику и генетические исследования. И Афина с удовольствием помогала ему на этом поприще. Она больше не желала оставаться для державного отца только мудрой войной, оружием, которое бросали в бой, когда требовалось. Ей куда больше нравилось трудиться в отделе исследований и целоваться с голубоглазым титаном.
Вскоре к подземной команде присоединился и Геракл. Несмотря на своё вознесение и щедро дарованное бессмертие, он чувствовал себя лишним на Олимпе. Там было слишком много позолоченной лжи, а честный и прямой герой не выносил её.
«И опять же — дочь под присмотром», — мотивировал Геракл своё появление у нас. На что Макария ответила недовольным фырканьем: никак не могла простить ему женитьбу на Гебе — невозможно считать мачехой ту, кто на вид едва ли не моложе тебя.
В общем, вот такая разношёрстная братья собралась за последние тысячелетия в Подземном Царстве. И вызовы нового времени способствовали тому, чтобы все держались вместе и придумывали методы противодействия проказам суровой реальности.
Сейчас же, когда исчезли сразу три богини, и стало известно, кто стоит за этим, некоторых приходилось сдерживать в буквальном смысле — Гефест размахивал своим громадным молотом и грозился повыщипывать перья у крылатых сандалий кое-кого, Геркл же просто собирался с этим кое-кем поговорить по-мужски, похрустывая могучей шеей и разминания кулачищи. Тот же просто сидел в углу, обхватив голову руками, и смотрел прямо перед собой. У него не только пропала любимая жена, его предал лучший друг — ведь он доверял Гермесу, как родному брату.
В общем, дела творились такие, что любой потеряет сон.
Поэтому я тащу с постели одеяло, закутываюсь в него, чтобы прикрыть пижаму с чиби-Аидиками, погружаю ноги в тёплые пушистые тапочки, на которых щерятся фетровыми зубами три морды Цербера, и спускаюсь вниз, туда, где Аид колдует возле «С.О.Б.». Сейчас, когда все его помощники повалились с ног, лап, копыт, он один остался бдить.
Иногда я спрашиваю себя или — трясу Гипноса: спит ли мой Владыка когда-нибудь? И никогда не получаю ответа.
Подхожу на цыпочках, кладу ладони на плечи, упираюсь подбородком ему в макушку и прикрываю глаза. С ним — никогда не страшно, с ним не приходят дурные сны.
Аид берёт меня за руку, обводит вокруг кресла и тянет к себе на колени. На миг прячет лицо в волосах, потом — целует в глаза и лоб. И, наконец, поддевает согнутым пальцем моё лицо и пристально смотрит в глаза.
— Твой туман прав, — говорит, считав мой сон, — бог не может исчезнуть насовсем.
— Но ты же говорил, что если исчезнут мифы — божество станет смертным…
— Да, мы так считали. Знаешь, некоторые смертные поэты должно быть тоже когда-то — может, во снах или как-то ещё — попадали в Звёздный Чертог.
— Разве такое возможно?
— Да, — кивает он. — Звёздный Чертог сам выбирает тех, кто может в него войти. Остальным просто не явится.
— Значит, я…
— Значит! — подтверждает он. — Так вот, один земной поэт явно побывал в Чертоге, а после написал: «Так храм оставленный — всё храм,// Кумир поверженный — всё бог!»[5]
— И что из этого следует? — спросонья я плохо соображаю. Мне куда больше хочется просто сидеть на коленях у мужа, изредка обмениваться поцелуями и ни о чём не думать.
— Из этого следует, что даже после того, как богини исчезли и пропали мифы и упоминания о них, они по-прежнему остаются богинями, а мы — ошибались. Из этого следует — что мифы можно написать заново. И такие достоверные, что и боги примут их за свои.
— Но ведь всегда остаётся Скрижаль Мироздания, где хранятся подлинные истории.
— Ровно до той поры, пока новый бог нового мира не начнёт свою Скрижаль.
— Ты думаешь, Гермес способен на такое? — сонно бормочу я и трусь щекой о его чёрный с серым джемпер. Люблю, когда Аид — вот такой, домашний, в джемпере и джинсах. Одежда смертных только подчёркивает достоинства его стройной поджарой фигуры.
Аид хмыкает и снова нежно целует меня в волосы:
— Нельзя недооценивать противника, Весна. Если сомневаешься в его способностях, спроси Зевса, Посейдона, Гефеста, Афродиту, Аполлона и Ареса[6]. Да и потом — только одного из нас смертные назовут Трисмегистом.[7] Только одного будут помнить, когда Зевса на небе сменит Единый. И он ведь уже создал свою Скрижаль. Изумрудную, как твои глаза[8]. И в ней нет нам места.
Я, конечно, перечитала много книг в библиотеке Тота, но мне никогда не было дела до трудов, в которых боги говорили о природе божественного. Поэтому об Изумрудной Скрижали не имела представления.
— Но если у него уже есть Скрижаль, зачем ему ещё одна?
— Изумрудная Скрижаль, конечно, — великий текст. Но это — писанина для избранных. Таким не поведёшь за собой массы. Смертным надо попроще и попонятнее. Нечто максимально доходчивое…
— Как фильмы, которые смотрят Загрей и Макария?
— Именно. Книги ушли в прошлое. Современности нужны красивые яркие картинки. И ты ведь прекрасно знаешь, что Гермес умеет такие создавать…
Я вздрагиваю, коснувшись воспоминания, которое столько лет гнала от себя и прятала в глубинах сознания.
— Разве, то не было глупой шуткой? — цепляюсь за тростинку, потому что водоворот дурных предчувствий уже уносит меня.
— Нет, Весна, — грустно отзывается Аид, — то была проверка, которую я провалил.
И меня накрывает тёмной и холодной волной памяти…
_____________________________________
[1] В греческой мифологии олицетворение вечного мрака, а также первотуман.
[2] В древнегреческой мифологии бог насмешки, злословия, критики. Сын Нюкты и Эреба, брат Гипноса.
[3] Гефест (Hephaistos) — бог огня и металлических изделий, покровитель кузнечного ремесла, сын Зевса и Геры, а по некоторым мифам — сын одной Геры (поэтому называется Apator, т. е. не имеющий отца). Гефест родился хилым и хроменьким. В гневе сбросила его Гера в океан, но морские богини Фетида и Эвринома подхватили несчастного, перенесли в глубокий грот и выходили. Гефест вырос отличным мастером, и сделал много нужных вещей для богов. А ещё — женился на самой красивой богине Олимпа Афродите.
[4] Согласно Гесиоду, Прометей вылепил людей из земли, а Афина наделила их дыханием.
[5] Строки из стихотворения М.Ю. Лермонтова «Я не люблю тебя»
[6] Ещё младенцем Гермес в шутку украл скипетр у Зевса, трезубец у Посейдона, у Гефеста щипцы, у Афродиты пояс, золотые стрелы и лук у Аполлона и меч у Ареса.
[7] Триждывеличайший.
8] По одной из версий Гермес, увидев Персефону, сильно возбудился. Изначально изображение Гермеса было представлено четырёхгранным столбом — гермой — с головой бога и возбуждённым фаллосом. В более древней, чем Олимпийская, традиции Гермес был богом плодородия, как, впрочем, и Персефона.
Разговор об изменах случился у них внезапно, когда лежали расслабленными после особенно бурной встречи. Аид играл с её рыжими локонами, обводил кончиками пальцев нежный абрис лица и, поцеловав в уголок губ, алых и шелковистых, как лепестки роз, произнёс: