- Царский кортеж, - тихо сказала побледневшая от нехорошего предчувствия Камилла.
Канцлер кивнул.
- Когда я поднял голову, её тут же чуть было не снесла кривая сабля. Инстинктивно я отскочил и выхватил рапиру. Заметив это, человек в носилках, оказавшийся царём Ксерзом, поднял руку, и процессия остановилась. Воин с саблей попытался всё-таки довершить начатое. Уже тогда я фехтовал неплохо и вскоре достал его своей зубочисткой. Тогда копейщики развернулись полукругом, образовав арену, на которую вышли ещё двое сабельщиков. Каждый из них в отдельности уступал мне в технике, а, возможно, и в тактике, но вместе они могли запросто прикончить меня. Они не торопились, желая развлечь царя зрелищем. Я же медленно отступал, надеясь, что какая-нибудь случайность даст возможность спастись бегством. Сабельщики красовались, срезая то прядь волос, то лоскуток одежды, но всё же, по мере того, как за мной тянулся всё более широкий кровавый след, надежда на спасенье таяла. Наконец холодное лезвие приподняло мой подбородок, и я наскоро стал прощаться с жизнью. Однако царь остановил воина. Он что-то сказал, указывая на меня, но я потерял уже достаточно крови и наконец лишился сознания. Очнулся я во дворце. Раны мои были перевязаны и смазаны заживляющими мазями. Этим я был обязан Фархаду, визирю и личному врачу царя. Фархад был не только лекарем, но и разносторонне образованным человеком, талантливым учёным, в числе прочего говорившим и по-сивфски. Он рассказал, что за моё вопиющее поведение я должен был быть немедленно казнён, но мне повезло, что я понравился Ксерзу, и он даровал мне жизнь. «Отважный мальчик, в разорванной рубашке, в луже крови на фоне заката - очень романтический образ», - объяснял он, усмехаясь в завитую бороду. Я не понял тогда, что он имел в виду, - говорил Канцлер, глядя на продолжавшую бледнеть Камиллу, прекрасно знавшую девиз своей родины: «Женщины - для продолжения рода, мужчины - для любви». - Я всё ещё был слаб и почти всё время спал. Впрочем, под бдительным оком Фархада я стал поправляться довольно быстро. Он учил меня языку и рассказывал про Ксерза, о том, как он велик, могуществен, мудр, и как мне повезло заслужить его благосклонность. И вот однажды ночью царь пришёл навестить своего подопечного. Никогда в жизни, ни до, ни после, я не дрался так отчаянно. Он только смеялся, называя меня диким жеребёнком. Ксерзу было тогда лет тридцать - самый расцвет сил опытного воина. А я - просто мальчишка, раны которого, по счастью, ещё не окончательно успели зажить.
- Почему по счастью? - тихо спросила Наина.
- Потому что из-за чрезмерного напряжения они открылись. Увидев, что я снова истекаю кровью, царь позвал визиря и оставил меня в покое. Я умолял Фархада дать мне спокойно умереть, но тот, конечно, мольбы оставил без внимания и даже привязал меня к кровати, чтоб не срывал с себя повязки. Перспектива встретить следующее посещение царя в столь жалком положении ужаснула до такой степени, что наутро я клятвенно пообещал Фархаду быть паинькой и покориться воле великого владыки. Лекарь не был злым или жестоким человеком, и до некоторой степени мне сочувствовал, но своему господину визирь был предан фанатично, и бежать с его помощью нечего было и думать. Во второй раз моё выздоровление шло медленнее, но, тем не менее, оставшееся время надо было использовать с толком. Желая расположить к себе, царь присылал цветы, сладости и музыкантов, иногда по ночам он приходил смотреть, как я сплю, - Канцлер замолчал, погрузившись в воспоминания, а девушки сидели затаив дыхание. Наконец, он продолжил: - В пределах дворца я пользовался относительной свободой. Помимо пленников, рабов и слуг дворец посещали и свободные люди, в основном, знатного происхождения. Так я свёл знакомство с честолюбивым илларийским юношей, происходившим из древнего рода и не имевшего почти ни гроша за душой. Не помню, с какой целью он приехал в Саламиниум, да это и не важно. Он был горд, горяч и едва ли не царских кровей. Мои россказни о могуществе Ксерза и выгодах, которые можно извлечь из его покровительства (почти дословно повторявшие убедительные речи Фархада), произвели на моего знакомого впечатление. В его голове зародился план. У меня тоже был план, предельно простой. Основывался он на том, что ни теперь, ни тем более тогда я не мог похвастаться внешней привлекательностью, - Наина с Камиллой, имевшие на этот счёт другое мнение, слегка потупились, но Канцлер продолжал, глядя куда-то в одну точку далеко за их спинами: - Я был худым угловатым мальчишкой, а мой новый приятель - четырьмя или пятью годами старше меня, высокий, широкоплечий, кудрявый, покрытый золотистым загаром юноша, уже почти мужчина. Звали его Канмар.
- Канмар Завоеватель?! - воскликнула Камилла.
- Да, - усмехнулся Ламберт. - Теперь его называют так.
- Но разве он не захватил царство Ксерза? - спросила Наина.
- О, да, - подтвердил Канцлер. - Но надо отдать ему должное, Канмару хватило терпения дождаться, пока Ксерз умрёт. Но в те времена у будущего завоевателя не было ни влияния, ни армии, ни денег, чтобы её нанять. Впрочем, он собирался вскоре изменить такое положение вещей. Он предлагал мне разного рода гимнастические соревнования под окнами царя. И всегда побеждал. Вскоре наши совместные усилия увенчались успехом, и Канмар провёл ночь во внутренних покоях. Оба они остались полностью удовлетворены друг другом. Я вздохнул с облегчением. И совершенно напрасно, поскольку если в Саламиниуме и слышали о моногамии, то исключительно как о забавной причуде северных варваров. Довольно скоро Фархад сообщил мне, что вечером я буду удостоен чести лицезреть владыку. Мне удалось не измениться в лице, и я сказал, что хочу подготовиться к такому знаменательному событию, для чего попросил прислать мне белую глину и розовое масло для косметических процедур. Обрадованный Фархад немедленно сделал соответствующие распоряжения. Употребил я всё это, однако, не совсем по прямому назначению. Глиной я смазал кожу головы, а маслом волосы. И когда вечером меня повели к царю, я оступился и сбил декоративный фонарик, украшавший дорожку. Моментально вспыхнувшие волосы удалось быстро потушить (место для спотыкания я выбрал рядом с прудом), ожоги я получил несильные, зато мне удалось опалить брови и ресницы. В таком виде меня вернули Фархаду. Я знал, что, рано или поздно, он снова приведёт меня в товарный вид, так что действовать надо было быстро. Уже на следующий день я ворвался в спальню Ксерза и закатил им с Канмаром потрясающую по своей экспрессивности сцену ревности. Это, в сочетании с моим внешним видом, произвело на царя такое впечатление, что меня немедленно вышвырнули из города в чём был, без всяких средств передвижения, запасов еды и, что более важно, воды. Я брёл по пустыне, по колено проваливаясь в раскалённый песок, и улыбался. Мучительная смерть от жажды казалась мне прекрасной перспективой. Тем не менее, как вы можете видеть, я не умер. Питался корнями растений, запасавшими влагу. Я не знал тогда, что часть из них были ядовиты, но мне повезло добраться до оазиса. Вид я имел настолько жалкий, что местное племя, вообще говоря, довольно воинственное, не сочло меня угрозой. Они, кажется, и за человека меня не сочли. В любом случае, они позволили провести в поселении пару дней и даже дали несколько уроков выживания. Я вернулся домой, - Канцлер замолчал, рассеянно оторвал кусок лианы и зачем-то намотал его на руку. Потом отбросил растение в сторону, потёр переносицу и продолжил: - Когда я в следующий раз попал в Саламиниум, мне было уже двадцать. Я состоял звездочётом при султане Альбастана, не без моей помощи разбившего войско Канмара. Завоеватель вторгся в его земли, а теперь султан решил нанести ответный визит в столицу Саламиниума, бывшего на тот момент ставкой Илларийского главнокомандующего. Гадар был взят после двух дней напряжённых боёв, и я въехал в него в числе победителей, по правую руку от султана. Один из офицеров перекинул через седло какую-то, как мне показалось, девчонку: вьющиеся локоны, пушистые ресницы, тонкие белые пальчики. Это был не первый виденный мной город, подвергавшийся разграблению, и на подобные сцены я, обычно, уже даже не поворачивал головы. В Гадаре у меня была своя цель, своя добыча, обещанная мне султаном, и я к ней шёл. Схватившись за сбрую лошади офицера, перед ним на колени упал какой-то старик, о чём-то умоляя. Вероятно, пощадить девочку. Альбастанец не глядя снёс ему голову саблей. Но тут меня за рукав потянул Рогнар.
- Глянь-ка, хозяин, - сказал он, - это ж нашенский мальчишка. Мельника сын.
Я обернулся. И узнал не только мальчика. Но и голову старика. Это был Фархад. Он просил не за свою внучку, а за ученика, с которым я встретился взглядом. Офицер похлопал его пониже спины и, засмеявшись, сказал что-то о цветах юности и урюке старости. Что произошло потом, помню смутно. Рогнар рассказывал, что я подлетел к воину, что-то кричал, не то вызывал на поединок, не то просто ругался - Рогнар удивительно туго учится иностранным языкам. В любом случае, тот спешился и выхватил саблю. По словам Рогнара, я дрался как безумный, не парировал ни одного удара, даже не пытался этого сделать. Когда снова начал что-то соображать, первое, что увидел, были мёртвые глаза на отрубленной голове, которую я держал за волосы. Альбастанцы стригутся коротко, и я помню: чтобы удержать её, ногтями пришлось впиться в кожу. Султан весело удивился, что в моих жилах текут не чернила, а всё-таки кровь. Я и правда был весь в крови, и не только в чужой. Как фехтовальщик мой противник мне в подмётки не годился, но в том состоянии, в котором я пребывал, он достал меня дважды, и одну из ран сивфский врач посчитал бы смертельной. По счастью, Вартек не зря потратил время, проведённое с Фархадом. Уже через несколько дней ему удалось поставить меня на ноги, а через пару недель я нагнал войско.
- Д-да, но... - робко возразила Наина. - Всё равно ты спас его.
- Отнюдь не от смерти, - с кривой усмешкой ответил Канцлер. - И размахивать для этого саблей не было никакой необходимости. Мне достаточно было попросить султана отдать мне мальчика-соотечественника. Он был обязан мне победой, и не отказал бы в таком пустяке. А так, мало того, что я едва не погиб совершенно идиотским образом, так Вартека до сих пор считают моим миньоном. В мои планы не входило тогда скорое возвращение на родину, и ещё два года Эдельвейс, как его называют в тех краях, маячил рядом со мной, воспламеняя нездоровые страсти в сердцах добрых альбастанцев.
Ламберт пристально посмотрел на Наину, но упрямое выражение её лица говорило о том, что рассказ, давшийся ему с таким трудом, произвёл на девочку не то впечатление, на которое рассказчик рассчитывал. Он встал и устало потёр глаза.
- Ты, конечно, вольна поступать, как тебе вздумается. Что для тебя моё мнение? Я тебе не отец, не брат и не жених...
Наина вспыхнула и, не говоря ни слова, бросилась бежать.
- А вот этого не стоило, - заметила Камилла.
Канцлер снова потёр глаза. На его скулах алел болезненный румянец. Взяв его за руку, девушка воскликнула:
- Ты весь горишь! Тебе нужно немедленно лечь в постель!
- Я... плохо вижу, - неуверенно сказал мужчина и опёрся о её плечо.
Рогнар, встревоженный неуверенной походкой хозяина, попытался подхватить его, но Камилла только мотнула головой.
- Вызывайте Вартека!
Врач гостил у отца, на мельнице, и должен был прибыть быстро. Ламберт метался на постели, то улыбаясь, то хмурясь, что-то едва внятно бормотал. Камилла сидела рядом с ним, напряжённо прислушиваясь, потом наклонилась и проговорила что-то на том же мелодичном наречии. Рогнар встрепенулся.
- Ты понимаешь, что он говорит?
Она кивнула.
- Это язык фейри. Ритуальный у северных народов. Не знаю, почему он говорит именно на нём...
- Он когда бредит, завсегда так. Мы уж с Вартеком привычные. Непонятно только ничего... А, вот и ты, лёгок на помине!
Они обернулись к растрёпанному врачу, явно очень торопившемуся и теперь пытавшемуся восстановить дыхание и сосредоточенность.
- Что случилось?
- Жаловался на глаза, потом начался жар и бред, - Камилла обернулась, указывая на больного, и остолбенела.
На постели лежал поджарый серый волк. Рогнар с Вартеком также молчали, поражённые.
- Мне кажется, это я виновата, - несмело сказала девушка.
- Он говорил, что ему нравятся лошади, что они добрые, у них красивые глаза и мягкие губы, но что он не хочет быть лошадью, потому что тогда на него наденут седло и будут бить плёткой, и можно ли ему стать волком или вороном? Я ответила, что он может быть, кем пожелает.
Рогнар хмыкнул.
- Теперь понятно.
- Что? - Не понял Вартек.
- Да много чего, - махнул рукой Рогнар и, кивнув на волка, спросил: - Что делать с ним будем?
- Ты его покарауль, - сказал Вартек, - а мне надо с дамой перемолвиться.
Он вывел Камиллу за дверь и пристально посмотрел ей в глаза.
- Расскажите, что между вами произошло.
Женщина непонимающе уставилась на него. Врач нетерпеливо взмахнул рукой.
- Послушайте, время дорого. Маги особенные пациенты. Они очень зависимы от собственной ауры, и чем искуснее маг, тем сильнее эта зависимость. Ламберт - магистр, а в некоторых областях не уступит архимагу. Он почти невосприимчив к химическим веществам. Его трудно отравить, но и антибиотики на него не действуют. Немногим лучше дело обстоит с растительными компонентами. На одном упрямстве он два дня пробирался через буран, в который и здорового человека валит с ног, а вызвав в Венед войска и меня в поместье, с чувством выполненного долга впал в кому. После таких потрясений от настроения может зависеть его жизнь. Рогнар отчитывается мне о его состоянии дважды в день. Я оставлял его с двусторонним воспалением лёгких, сегодня утром он был почти здоров. Это феноменальный результат. И говорит о том, что вы имеете на него определяющее влияние. Ухудшение зрения, переходящее в лихорадку - для него симптом нервного расстройства. И я должен точно знать, какого. Я, впрочем...
Голос его осёкся, а кулаки непроизвольно сжались. Молодой человек резко отвернулся и глухо произнёс:
- Если... если вы разбили ему сердце, вам лучше немедленно уехать.
- Нет-нет, - поспешно воскликнула Камилла, - дело не во мне.
Она коротко пересказала ему сцену в оранжерее.
- Что ж, это хорошо. Вернее, очень плохо, - тут же поправился Вартек. - При его уровне подобные переживания могут иметь фатальные последствия. Если б я только мог...- он грустно усмехнулся. - Вы знаете, что маги ампутируют болезненные воспоминания, как мы вырезаем аппендицит. Чик! И всё, - он сделал стригущее движение пальцами. - Но Ламберт совершенно не поддаётся гипнозу. Особенность психики. Слишком сильный самоконтроль. Бессознательный. Когда он занялся трансовой магией, я целый месяц пытался. А я лучший гипнотизёр по эту сторону гор. В итоге под его взглядом я сам начал проваливаться в транс. Ламберта это развеселило, но на всей школе магии пришлось поставить жирный крест. А его прошлое навсегда останется с ним. Но теперь у нас есть вы. Это всё меняет.
Тут дверь открылась, и выглянувший Рогнар сообщил:
- Он снова обернулся. Весь в поту.
Вартек отправил Камиллу за Мартой, наказав прихватить свежее бельё, полотенца и уксус. Затем оставил покрытого испариной больного с ней и Рогнаром, а сам продолжил инструктаж Камиллы, закончившийся словами:
- Я или Рогнар будем в соседней комнате. Если вдруг что-нибудь понадобится - постучите в стену.
Девушка осталась наедине с Канцлером. Некоторое время она смотрела на лежащего на постели мужчину. Исхудавший, с запавшими глазами и в белой сорочке он был похож на привидение. Присев рядом с ним, она хотела заговорить, но в горле будто застрял сухой комок, и голос не слушался. Тогда Камилла приняла полулежачее положение и пристроила голову Канцлера на своём плече. Сделав глубокий вдох, он тихо произнёс её имя. Женщина обхватила страдальца руками, крепко прижав к себе. Вскоре бившая больного крупная дрожь начала стихать, дыхание становилось ровнее. Ламберт уже не пребывал в забытьи, а просто спал. Камилла прислушивалась к мерному биению его сердца и не заметила, как уснула сама.
Его разбудило бьющее в глаза солнце. Заслонившись рукой, Канцлер повернул голову набок и приоткрыл веки.
- Камилла? - он окинул её удивлённым взглядом. - Что ты делаешь в моей спальне? И в таком виде, - он обрисовал рукой её смятое платье и растрёпанные волосы.