Два года пролетели незаметно. Иштван возмужал, отрастил усы и модную бородку клинышком. Раны его почти зарубцевались, и теперь все случившееся в Венгрии воспринималось скорее с грустью, чем с болью.
Завершив искус, принеся иезуитскую клятву и торжественно приняв обеты целомудрия, послушания и бедности, Иштван вознамерился продолжить обучение в Венском университете. Однако отец Поль решительно воспротивился этому.
— Поезжайте в Рим, сын мой, — сказал он. — Ваше место там. В моем покровительстве вы более не нуждаетесь, я дал вам все, что мог. Здесь вы не сможете подняться выше провинциала, а в папских владениях перед вами откроются большие возможности.
Иштван подчинился. Пожертвовав ордену свое венгерское поместье, он тепло простился с духовным наставником и отправился в Рим.
Часть III
Папская область, XVII век
В конце лета 1613 года двадцатидвухлетний Иштван прибыл в Рим. Он уже вполне освоился со своим духовным званием и весьма уютно чувствовал себя в сутане и традиционной иезуитской четырехугольной шапочке.
Отец Поль снабдил его рекомендательным письмом к кардиналу Фабрицио Вералли, попечителю Папского Григорианского университета, называемого по старинке Римской коллегией.
В первый же вечер Иштван направился в палаццо кардинала на улице Святой Троицы. Величественное квадратное здание из светлого камня поражало своими размерами. Центральная арка вела во внутренний двор, откуда сквозь буйную зелень просматривалась колоннада противоположной стены.
Его Высокопреосвященство принял Иштвана без задержки. Он сидел в огромном, богато отделанном кабинете, устроенном на современный лад. Вместо холодного камня мягкий шелк на стенах, вместо гобеленов — портреты в тяжелых бронзовых рамах, а высокий потолок расписан сценами из Библии.
Хозяин кабинета сидел в кресле красного бархата, за спиной его стоял инкрустированный клавесин. Юноша с поклоном поцеловал кольцо на руке кардинала и замер в смиренной позе. Фабрицио Вералли, облаченный в красную мантию и шапочку-дзукетто, повелительным жестом предложил гостю присесть, а сам уткнулся в рекомендательное письмо. Иштван опустился в стоящее рядом кресло и с интересом посмотрел на хозяина.
Кардинал был невысок, широк в кости, под сутаной отчетливо проступало брюшко. Черты лица не выдавали благородства происхождения, но проницательный взгляд и высокий лоб свидетельствовали о недюжинном уме. Седые усы и аккуратно подстриженная бородка делали его старше, хотя ему явно было не больше пятидесяти. Он читал, держа письмо левой рукой, а правой выстукивая на ручке кресла церковный хорал.
— У вас блестящие рекомендации, синьор Надьи… Надие…
— Надь, Ваше Высокопреосвященство.
— Боюсь, имя сложновато для итальянцев, — рассмеялся кардинал. — Не возражаете, если я запишу вас как синьора Надьо?
— Как вам будет угодно.
— Отлично. Итак, за два года вы не только ознакомились с программой новициата, но и изучили немецкий, итальянский и французский, не так ли?
Иштван скромно поклонился. Кардинал внимательно посмотрел на него.
— Я намеренно упустил испанский, а вы меня не поправили. Похвально. И еще, как я вижу, вы изучали медицину?
— Всего лишь небольшая помощь в госпитале, Ваше Высокопреосвященство.
— Что ж, дорогой мой синьор Надьо, ваши способности впечатляют. Я отправлю вас к Роберто Беллармино, ректору Григорианского университета. Полагаю, он сумеет о вас позаботиться. Как ваше имя?
— Иштван, Ваше Высокопреосвященство. То есть… Стефанио.
Кардинал Вералли одобрительно улыбнулся и, пересев за рабочий стол, потянулся за пером.
Кардинал предупредил Иштвана, что в городе орудует множество разбойников, и тот с первых дней взял за правило носить при себе небольшой кинжал.
Рим поразил юношу. Он не раз бывал в Италии, но до столицы Папских владений не добирался. И теперь ходил по узким, замощенным булыжником улицам, разглядывая современные здания и развалины античных строений. Скромные базилики Santa Maria in Cosmedin и Sancti Marci, великолепные палаццо Венециа и Фарнезе, колонны Траяна и Антонина Пия с искусной резьбой — все это было так непохоже на постройки, которые Иштван привык видеть.
Самым удивительным открытием стал Колизей. Огромный полуразрушенный амфитеатр нависал над остальными зданиями грозным великаном. Когда-то символ античного Рима, со временем он потерял свою значимость и обветшал. А после того, как пару веков назад он был поврежден землетрясением, богатые римляне, не стесняясь, выламывали из Колизея камни для строительства своих дворцов.
Иштван с удивлением заметил, что между роскошными палаццо и храмами лепятся убогие лачуги простонародья. Жители Рима, как и всей Папской области, были в большинстве своем бедны: для покрытия процентов по огромным долгам Святейший престол обложил население драконовскими налогами.
Неделю спустя новоиспеченный Стефанио Надьо приступил к обучению в Папском университете. Ректор быстро уладил все формальности и взял на себя труд негласно приглядывать за ним.
Роберто Беллармино был выдающейся личностью. Он происходил из семьи обедневших тосканских дворян и положения достиг исключительно личными заслугами. Высокий, худощавый, с тонкими чертами лица и большим, с горбинкой, носом, он был священником и философом, прекрасно разбирался во всех науках, писал стихи, поэмы и хорошо понимал человеческую природу. Состоя, кроме ректорской, в должности Великого инквизитора католической церкви, он тринадцать лет назад был главным обвинителем на процессе знаменитого еретика Джордано Бруно.
Преподаватель-иезуит Бернардо Вилларди, тучный священник лет сорока с проницательным, умным взглядом, проводил юношу в комнату, где за большим дубовым столом расположилось с дюжину студентов. Вокруг стояли массивные шкафы с книгами, в углу красовался огромный глобус.
— Позвольте представить, братья, синьор Стефанио Надьо. Прошу вас, брат Стефанио, займите место за столом. У нас сейчас проходит диспут на тему коллегий. Надеюсь, с такими блестящими рекомендациями вам не составит труда быстро уловить суть сегодняшнего вопроса.
Под любопытными взглядами студентов юноша поклонился в знак приветствия и прошел к свободному стулу.
— Что ж, приступим, братья, — начал Бернардо Вилларди. — Сегодня мы поговорим о создании иезуитских коллегий. Представьте, что вам поручили организовать школы в городе, где об ордене ничего не слышали, и где нет никаких предпосылок для нашего дела. Средств у вас нет. Как вы будете действовать, чтобы в кратчайшие сроки добиться наилучших результатов и наибольшего влияния?
Иезуит оглядел студентов и кивнул.
— Прошу, брат Андреа.
Со своего места поднялся высокий, стройный юноша с красивыми, благородными чертами лица, точеным профилем и родинкой на левом виске.
— Я в первую очередь отправлюсь к королевскому наместнику, — уверенно заговорил он. — Расскажу о наших целях, о необходимости христианского образования и укрепления католической веры в городе.
— А если он окажется протестантом?
— Хм… Тогда я, пожалуй, умолчу о вере. Или найду лояльного нам члена городского совета.
— Я понял ваш ответ, благодарю, — отец Бернардо обвел взглядом студентов. — Все согласны?
Те дружно кивнули.
— Нет!
Учитель поднял удивленный взгляд.
— О, наш новый брат имеет иную точку зрения? Что ж, прошу.
— Думается, — начал Стефанио, — мы должны приходить на новое место босыми и в нищей одежде, питаться милостыней, жить при больницах и богадельнях, помогая самым несчастным, тем, кто тяжело болен и всеми покинут. Потом, немного освоившись, следует взять несколько учеников, преподавать им чтение, письмо и основы нашей веры. Бедняки охотно согласятся, если мы будем учить их детей бесплатно. Молва о нас быстро разнесется по городу, и вскоре количество учеников превысит возможности наших помещений. Тогда мы намекнем, что не можем брать детей богатых жителей из-за тесноты, и те охотно купят нам дом.
— Так-так, — с интересом кивнул отец Бернардо.
— Если не будет хватать учителей, позовем еще братьев. Таким образом мы сможем брать больше детей. Ну, а дальше уже само пойдет — как только купленный дом окажется мал, будут поступать новые пожертвования, и, возможно, нам уже хватит на коллегию, а через год-другой — на две или даже три. Спустя несколько лет окажется, что большая часть молодежи, в том числе и дети влиятельных персон, воспитана в наших школах, этим и будет обеспечиваться влияние ордена.
— Браво, брат Стефанио! Прекрасно, просто прекрасно! — Бернардо перевел взгляд на Андреа. — Учитесь, синьор Кальво.
После занятия братья окружили новичка, торопясь ему представиться.
— Маркантонио Франкотти.
— Джованни Питти.
— Анджело Джори.
И только Андреа Кальво обжег Стефанио недобрым взглядом и быстро вышел.
Андреа был вторым сыном Камилло Кальво, графа да Корреджо. Это крохотное графство находилось на севере Италии и формально входило в состав Священной Римской империи. Семейство Кальво распоряжалось им на протяжении нескольких веков, имело право чеканить собственную монету и вести каталог местных дворянских фамилий.
Всю жизнь Андреа лелеял мечту стать графом да Корреджо. Он любил свой неприступный замок, поля и равнины, раскинувшиеся между Альпами и Апеннинами, и мечтал обладать ими. Увы, этой привилегией владел его старший брат, Джованни Сиро, именно ему после смерти отца предстояло стать хозяином графства.
Когда Андреа исполнилось семь, он придумал план: мальчик решил, что став лучшим в учебе, фехтовании, охоте, он сможет стать первым и в очереди на графский титул. Ведь если родители увидят, что старший сын во всем уступает младшему, то, конечно, передадут права наследования ему, Андреа.
И он решительно приступил к исполнению своей мечты. Рьяно взялся за учебу и вскоре достиг больших успехов: отлично держался в седле, фехтовал, научился не только читать и писать, но и сочинять музыку, стихи. Часами корпя над книгами, он очень скоро стал разбираться в богословии и даже попытался вникнуть в экономические дела графства.
Джованни же, напротив, ленился и к образованию относился без интереса. Не раз отец, глядя на сыновей, качал головой и мысленно вздыхал: «Как жаль, что первым родился именно Сиро».
До пятнадцати лет Андреа пребывал в уверенности, что благодаря своим успехам сможет стать графом да Корреджо. Но потом отец умер, и Джованни Сиро тут же отправился к императору оформлять наследство. Выяснилось, что он был рожден еще до венчания родителей, и лишь потом синьор Камилло признал отцовство специальным нотариальным заверением. Эта формальность чуть было не помешала ему принять титул, но в конце концов все разрешилось, и в 1611 году Джованни добился своего.
Смертельно разочарованный Андреа подался в иезуитский новициат, где проявил себя с самой лучшей стороны. Педагоги не могли нарадоваться на талантливого аристократа. С блестящими рекомендациями он поступил в Папский Григорианский университет.
Привычка быть первым стала чертой характера: Андреа был лучшим во всех дисциплинах и не терпел, когда кто-то превосходил его умом или успехами. И потому, когда только что пришедший студент Надьо вступил с ним в спор и победил, Кальво не на шутку разозлился.
Соседом Стефанио по комнате оказался невысокий, щуплый молодой человек по имени Роберто Бантини. Лицом он был довольно приятен, но из-за плохого зрения носил крепившиеся на переносице очки с вогнутыми стеклами, которые в сочетании с чуть крючковатым носом делали его похожим на филина. Благодаря добродушному нраву, плохо сочетающемуся с внешностью, он быстро приобрел расположение Стефанио. Сам же Роберто с первого дня искренне восхищался новым соседом.
Кроме Бантини, Стефанио особенно подружился с Джованни Питти, невысоким худым пареньком с взлохмаченными волосами и вечно хлюпающим носом, и со светловолосым красавцем Маркантонио Франкотти, выходцем из старинного дворянского рода, ставшим иезуитом по настоянию отца.
В Римской коллегии они изучали теологию, философию и семь свободных искусств. Немалое место в программе отводилось изучению работ видных мыслителей-иезуитов. Отец Бернардо Вилларди имел привычку начинать новую тему с диспута, сначала задавая по ней вопросы, и лишь затем освещая ее. Именно такие занятия зачастую становились полем битвы между Стефанио и Андреа.
— Грешно ли слуге, вынужденному для снискания пропитания служить развратному господину и оказывать ему содействие в самых низких поступках?
— Да, — отвечал Андреа. — Ведь устраивая такого рода хозяйские дела, он сам совершает дурное дело.
— Нет, — говорил Стефанио. — Если слуга откажется, он будет изгнан и может умереть с голоду, то есть потеряет данную Господом жизнь.
— Верно, синьор Надьо, — кивал учитель.
Отец Бернардо испытывал студентов на каждом занятии.
— Совершает ли грех сын, убивающий отца ради наследства?
— Нет, ведь он желает не отцу дурного, а себе доброго, значит, поступок совершен из благих побуждений.
— Понятно. А вы что скажете, брат Стефанио?
— Мне кажется, что убить отца — грех при любом посыле.
— Вот и нет. В данном случае прав синьор Кальво. А теперь ответьте, есть ли случаи, когда позволительно говорить двусмысленно или обманывать?
— Да, если от этого зависит твоя жизнь, — вскочил Андреа.
— Да, и не только ради спасения. Думаю, в любом случае, когда есть уважительное основание скрывать истину.
— Синьор Надьо ответил верно.
И так продолжалось бесконечно.
— Грешно ли воровать нищему?
— Нет, коли не имеется других средств спастись от нужды.
— Нет, ведь по естественному праву все принадлежит всем.
— Молодцы, оба ответа верны. А могу ли я давать клятву с заднею мыслью и скрытым смыслом? Опять никто не хочет ответить, кроме братьев Стефанио и Андреа? Что ж, тогда прошу, синьор Кальво.
— Думаю, да, если нет возможности опровергнуть ваши слова.
— А вы что скажете, синьор Надьо?
— Вы можете дать такую клятву, но она должна быть так выражена, чтобы в случае иного оборота дела можно было б истолковать ее иначе и не поставить себя в затруднение.
— Это ответ человека, тонко понимающего нашу мораль.
Стефанио все чаще оказывался победителем в этих маленьких битвах. Он размышлял, слушал, усмехался и… учился. Отец Поль, тонкий знаток человеческих душ, оказался прав: иезуитская мораль на удивление подходила характеру Стефанио. Семена ложились на самую благодатную почву, и постепенно хитрость, с которой Франсуа де Романьяк когда-то интриговал при французском дворе, возвращалась — природные качества брали свое.
Отец Бернардо, ставший духовным наставником Стефанио, всячески поддерживал в подопечном приверженность иезуитской морали. Он был согласен со своим венским коллегой: ему достался на редкость способный ученик. Главное, сохранять в нем веру в догматы, не позволяя усомниться в их правильности.
Естественно, юному Андреа было тяжело тягаться с искушенным в дворцовых интригах Стефанио. Все чаще Кальво задумывался о мести.
Месяц проходил за месяцем, и Стефанио все больше приобщался к работе в ордене. Он начал служить в церкви и уже мог произносить короткие проповеди, которые сам же и готовил. Поначалу отец Бернардо помогал ему, но вскоре убедился, что подопечный и сам прекрасно справляется.
Немало времени проводил Стефанио в больницах и богадельнях. Одной из его любимых постоялиц была Элма, прежде разбитная, веселая девица, зарабатывавшая на кусок хлеба торговлей собственным телом. Жизнь обошлась с ней сурово, и сейчас сорокалетняя Элма выглядела старухой, а бледное лицо и впалые морщинистые щеки красноречиво свидетельствовали о былых излишествах. Ходила она с трудом, но по-прежнему не унывала. Стефанио нравился ее веселый нрав, насмешливое отношение ко всему на свете, и он заходил к ней при каждой возможности.