— Готовы? — спросил Джон Ривз, которого пятый лейтенант назначил судьей.
— Да, — вместо того, чтобы отсалютовать, как мой соперник, ответил я и покивал, изображая полнейшего профана, который никак не привыкнет к маске.
Уильям Моу запросто отбил мой клинок и сделал шаг вперед, чтобы уколоть и нарвался на острие моей шпаги. Я быстро отпрыгнул и замер с вытянутой вперед шпагой, изображая, что не понял, что выиграл.
Зато зрители это поняли и весело загомонили.
— Один — ноль, — вынужден был объявить судья, после чего приказал мне: — Вернись на исходную.
Второй раунд длился чуть дольше. Пятый лейтенант учел ошибку и отбил мой клинок дважды, после чего шагнул вперед — и опять нарвался.
— Два — ноль, — объявил Джон Ривз.
— Я выиграл?! — изображая удивление и наивную радость, воскликнул я.
Уильям Моу все еще не понял, с кем имеет дело, поэтому потребовал:
— Давай еще раз!
— Ты еще не рассчитался за проигрышь, — сняв маску, серьезно сказал я.
То ли у него не было с собой пяти шиллингов, то ли о чем-то догадался по выражению моего лица, но больше не нарывался.
— А со мной не хочешь сразиться? — послышался за моей спиной голос второго пехотного лейтенанта Томаса Хигса.
Я видел его тренировки со старшим пехотным лейтенантом. Оба где-то чему-то учились, но уровень средненький. Англичане никогда не отличались высоким уровнем фехтования. Их удел — тяжелый меч, а еще лучше — датский топор. Я помнил, что Томас Хигс не заложил меня за драку в первый день, поэтому решил не наказывать его сильно.
— Шиллинг? — предложил я.
— Согласен, — принял он.
Судьей пришлось быть Уильяму Моу, потому что других офицеров на главной палубе не было. На этот раз я не валял дурака. Отсалютовав, как положено, принял типовую стойку правым боком вперед. Второй пехотный лейтенант встал в меру — приблизился на расстояние, когда концом своего клинка мог достать мой. Видимо, он был уверен, что я предпочту защищаться, готовил атаку. Я напал первым, совершив двойную атаку. Вторым ударом был кварт нижний — прямо в грудь вдоль поднятой, правой руки, открывшей нижнюю часть корпуса. После чего вышел из меры, отшагнув назад, и отсалютовал, сообщая о победе.
Зрители и судья молчали, догоняя увиденное. Они было приготовились посмотреть упорный бой, а все закончилось за несколько секунд. Это плохие фехтовальщики могут сражаться долго. Я уже не говорю про фильмы, где нужно наматывать на клинки внимание зрителей. Бой между хорошими фехтовальщиками короток, три-пять ударов, редко десять. Больше времени занимают финты, уклоны, отскоки.
— Один — ноль, — огорченно объявил пятый лейтенант, всем своим видом показывая моему сопернику, что не виноват в его проигрыше.
Второй раунд продлился чуть дольше. Томас Хигс решил ответить мне той же монетой, сдвоил атаку. Первый раз он попал на мой парад — динамичную защиту, а при второй атаке я ушел с линии удара и сделал рипост — ответный укол. На этот раз прим — с левой стороны, кисть ногтями вниз. Этот удар употребляется редко, требует мастерства, потому что, если нарвешься на парад соперника и сумеешь не выронить шпагу, положение руки будет неудобно для защиты. Я применил его, чтобы мой соперник понял мой уровень. Ни рипоста, ни даже парада не последовало, укол достиг цели.
На это раз матросы взревели от восторга сразу, как только я опять вышел из меры и отсалютовал. Не любят они морских пехотинцев. А кто любит полицию?! Даже полицейские друг друга не переваривают, хотя держаться стараются стаей. К боцману, который приводит в исполнение приговоры, и то лучше относятся. До сегодняшнего дня считалось, что матросы лучше лазают по мачтам, а пехотинцы стреляют из мушкетов и фехтуют, причем по поводу стрельбы были разногласия. Теперь «морские» в моем лице отжали у «пехоты» их главную причину для хвастовства.
— С меня шиллинг, — отдав шпагу Джону Ривзу и сняв маску, спокойно, но с трудом шевеля напряженной, верхней губой, произнес второй пехотный лейтенант.
После чего он освободился от кожаного нагрудника и отошел к фальшборту, став там спиной к нам.
— Сейчас принесу свой проигрыш, — подойдя ко мне, сказал пятый лейтенант и добавил с торжеством в голосе, будто перед этим выиграл у меня: — Ловко ты его! Пусть знает морских!
— Не к спеху, — отмахнулся я.
Как ни странно, я умудрялся укладываться в свое жалованье. Может быть, потому, что не курил и пил в меру и только чужое, не считая пиво на завтрак. Из одежды прикупил только чулки и носовые платки да книгу, которую сейчас привезут. Подумывал, не купить ли секстант? На корабле есть один, но хотелось бы иметь свой. Решил отложить до получения диплома штурмана.
— Я же тебе говорил, что он настоящий пират! Про службу на купеческом судне рассказывает для отмазки. Ты бы на его месте тоже помалкивал про такое, — услышал я речь марсового Джека Тилларда — того самого долговязого блондина, который пытался постебаться надо мной в первый день моего пребывания на корабле.
Так рождаются мифы. Я не стал опровергать. Чем больше буду говорить, что не пират, тем меньше мне будут верить. Да и как я смогу доказать, что служил на купеческом судне?!
Я подошел к стоящему у фальшборта второму пехотному лейтенанту и произнес как бы мысль вслух:
— Хорошая сегодня погода.
Как по мне, прилагательное «хорошая» к английской погоде не лепится аж никак. Проще старуху назвать красивой. Просто у англичан так принято заводить разговор с мало знакомым или незнакомым человеком. Если Томас Хигс захочет продолжить общение, то отзовется о погоде так же, как и я, пусть и с оговорками. Если нет, то скажет противоположное. Во втором случае ты не чувствуешь себя отвергнутым, потому что вроде бы не навязывался, а он по той же причине не чувствует себя виноватым, что отказался общаться. То, что оба знают это правило, ничего не меняет.
— Да, не плохая, — соглашается он.
Мы обмениваемся несколькими фразами о погоде, после чего второй пехотный лейтенант спросил:
— Тебя учил фехтовать француз?
— И француз, и испанец, и итальянец, — перечисляю я часть списка, потому что не уверен, что он знает, кто такие гепиды, и не поверит, что персы раньше были одними из лучших фехтовальщиков.
— Теперь понятно, откуда у тебя такая непредсказуемость в бою, — сказал Томас Хигс.
— У тебя тоже хороший уровень, — грубо польстил я. — Был бы не прочь время от времени поработать с тобой в спарринге.
Я действительно давно искал партнера для тренировок, но морские пехотинцы держатся особняком, не хотелось навязываться, тем более, что они считают моряков не способными прилично фехтовать. Как и в любом деле, надо постоянно поддерживать навыки, иначе они уходят.
— Мне тоже не помешает потренироваться с тобой, — согласился Томас Хигс. — Порой не знаешь, чем целый день заниматься.
— Обычно во второй половине дня я свободен, — сообщил я.
Мы договорились тренироваться в те дни, когда я не езжу к капитанским дочкам. С тех пор у экипажа появилось новое развлечение — наблюдать, как я подтягиваю уровень владения шпагой Томасом Хигсом до среднего. В отличие от испанцев, англичане не бросаются тут же повторить что-либо из увиденного. Может быть, делают это втихаря, но, скорее всего, считают, что топор все-таки надежнее.
15
На корабле «Каллоден», названный так в честь места в Шотландии, где полсотни лет назад правительственные войска разгромили роялистов, поднят желтый флаг. Это сигнал о том, что на корабле скоро будет приведен в исполнение приговор — повесят двух матросов, укравших деньги у казначея. История кажется мне мутной, потому что у каюты казначея круглосуточно стоит часовой из морпехов. Если бы в краже участвовал и морпех, то было бы понятно, а так у многих баковых подозрение, что дело не чисто. Тем более, что несколько человек служили раньше под командованием Исаака Шомберга, нынешнего капитана «Каллодена», и характеризуют его, как человека жестокого и злопамятного. Но суд состоялся. Приговор вынесен и будет приведен в исполнение. С каждого военного корабля, стоявшего на Спитхеде, к месту казни отправляются делегации. На «Бедфорде» спустили на воду сорокавосьмивесельный баркас, в который натрамбовали человек шестьдесят, в основном салаг. Наверное, чтобы прониклись уважением к службе на военно-морском флоте. Баркас лег в дрейф возле подветренного борта «Каллодена» на расстоянии около полукабельтова. Ближе места были заняты более расторопными коллегами с других кораблей. Обоих приговоренных вздернули на рее фок-мачты. Дали повисеть минут двадцать. Тоже, наверное, чтобы остальные матросы зауважали службу. Трупы похоронили на берегу. На рейде слишком маленькие глубины, чтобы засорять его покойниками на мертвом якоре. Кстати, у англичан появилась традиция платить тому, кто зашивает труп в парусину, «паруснику», одну гинею. Большие деньги для матросов, но редко кто соглашается на эту работу, потому что считается, что будешь следующим.
К полудню на «Бедфорд» привезли хронометр или, как его сейчас называют, долготные часы, поскольку предназначены для определения долготы места. Это не привычный мне ящичек из красного дерева, в котором на кардановом подвесе находится прибор, насколько помню, диаметром сантиметров пятнадцать-двадцать и весом менее килограмма вместе с тарой, а довольно громоздкий ящик высотой более метра и весом килограмм тридцать-сорок. Стоит сейчас хронометр около тысячи фунтов стерлингов — трехгодичный заработок капитана, поэтому за свои покупать не спешат, а государство всех обеспечить не успевает. На «Бедфорд» выделили потому, что пошли слухи, будто нас отправят то ли в Ост-Индию, то ли в Вест-Индию для усиления местной эскадры. Капитан хотел поставить такой дорогой прибор у себя в каюте, но я объяснил, что прибором будут постоянно пользоваться и беспокоить днем и ночью, после чего хронометр отнесли в кают-компанию. Вместе с хронометром прибыл часовых дел мастер — тощий сутулый пятидесятилетний мужчина с желчным выражением лица, как у страдающего хроническим геморроем. Часовщик привез инструкцию страниц на двадцать пять в кожаном переплете и приготовился долго и бессмысленно объяснять тупым лейтенантам и штурману, как обслуживать и пользоваться таким сложным прибором. Он не подозревает, что стаж пользования хронометром у меня исчисляется годами. Наверняка я знаю что-нибудь, чего пока не знают производители хронометров, но не знаю, что именно.
Под предводительством капитана в кают-компании собрались все лейтенанты, штурман, штурманские помощники и мичмана. Часовщик начал медленно и монотонно объяснять нам устройство и правила пользования и обслуживания хронометра, показывая на приборе. К моему удивлению, многое останется неизменным. Как и в будущем, хронометр рекомендуется заводить каждое утро в восемь часов восемью полуоборотами ключа. К сожалению, пока что нет радио и нельзя принять точные сигналы времени, чтобы определить поправку хронометра. Сейчас это делают астрономическим методом. Это было единственным, что я забыл, чем сильно порадовал часовщика, который, поняв, что есть на кого скинуть ответственность за хронометр, быстро обновил мои знания по мореходной астрономии.
В училище мореходную астрономию мне преподавал Захарий Бенционович Зайдель по кличке Зюзя — плюгавый толстенький иудей, скорее всего, сефард. Уж больно его ушастое, носастое и губастое лицо походило на те, что были у карикатурных израильских сионистов в изображении советских художников-ашкенази, и он был единственным из наших преподавателей, который не скрывал национальность. Впрочем, скрывать там было бесполезно. К тому же, у всех одесситов одна национальность — одессит. Ко всем этим достоинствам преподавателя добавлялось еще одно — когда Зюзя говорил, слюна летела метра на три. Я даже не смогу перечислить все отрицательные эмоции, которые появились у меня на первом уроке мореходной астрономии. Потом дым начал рассеиваться. Поскольку я сидел на последней парте, слюна долетала до меня редко, а вот шутки, тонкий одесский юмор — поражали постоянно. Дальше выяснилось, что наш преподаватель, несмотря на внешность типичного «ботаника» — капитан третьего ранга в отставке, воевал в Великую Отечественную и имел боевые награды. Как он сам честно признался, военным моряком оказался по недоразумению и сталинскому призыву «Комсомол на флот!». Тихий еврейский мальчик поступил перед войной в Ленинградский политехнический институт, собираясь стать инженером, а после первого курса всех парней отправили сдавать вступительные экзамены в Ленинградское военно-морское училище. Парни были не дураки, загорали целыми днями на пляже и проваливали экзамен за экзаменом. В приемной комиссии тоже были не дураки, считали, что человека, поступившего в Политех и проучившегося там год, в мореходку можно зачислять и без экзаменов. Мне трудно было представить это еврейское несчастье в военной форме. Наверное, не только мне, потому что Зюзю, по его чистосердечным рассказам, несколько раз ловили питерские гопники и заставляли спичечным коробком (пять сантиметров) измерять длину мостов. К счастью, не разведенных. Уйдя в отставку, он вернулся в любимый город и устроился преподавателем мореходной астрономии. Никогда не повышая голос и не ставя двойки, Зюзя умудрялся научить нас всему, что надо знать штурману. На одной из первых лекций он предложил нам сходить в порт на суда Черноморского пароходства за прошлогодними «Морскими астрономическими ежегодниками» (МАЕ), которых почему-то в училище не хватало, хотя их тупо выбрасывают с получением следующего.
— Заходите на любое судно, спрашиваете, есть ли там штурман, выпускник нашей мореходки, и, если есть, говорите ему: «Захарий Бенционович сказал, чтобы ты отдал нам прошлогодний МАЕ», — проинструктировал нас преподаватель.
Я подумал, что это гониво. Оказалось, что нет. Более того, к окончанию училища я понял, что отдам МАЕ без разговоров любому, кто придет от Зюзи.
К привезенному на судно хронометру прилагались по два экземпляра МАЕ на этот год и следующий. На корабле пользоваться ими, кроме меня, никто не умел. К тому же, я делал это лучше часовщика, чем обрадовал во второй раз, после чего он сразу заторопился на берег.
Провожая его к трапу, я попросил:
— В следующем году собираюсь сдавать экзамены на штурмана. Не замолвите за меня словечко членам комиссии?
— Я — член комиссии, так что у тебя проблем с экзаменом не будет, — заверил часовщик и, как оказалось, астроном.
16
Четырнадцатого сентября мы пошли в поход в составе эскадры из шести линейных кораблей, двух фрегатов и трех пакетботов. Командовал эскадрой контр-адмирал Бенджамин Кэлдвелл на девяностовосьмипушечном «Неукротимом». Цель похода — встретить у берегов Испании караван купеческих судов, идущих из Ост-Индии, и сопроводить до родных берегов. В случае нападения противника дать отпор совместно с кораблями охранения, идущими с караваном. С одной стороны я был рад выходу в море, потому что заскучал на рейде, с другой — понимал, что матрос спит, а служба идет. Я уже добивал четвертый месяц из двенадцати необходимых для сдачи экзамена на штурмана. В условиях допуска к этим экзаменам ничего не сказано о том, где должен находиться и что делать корабль, на котором я служу. Так что можно было весь год провести на рейде Спитхед.
За неделю до выхода в море на берегу состоялись экзамены на звание лейтенанта. В сражении погибло несколько капитанов и лейтенантов, плюс на захваченные призы были нужны офицеры, плюс про запас несколько человек. Мичман мог сдать экзамен на лейтенанта, но так и остаться мичманом, только с приставкой «аттестованный». Освободится место на каком-нибудь корабле — станет лейтенантом. В мирное время приходилось ждать по несколько месяцев, а для старшинства датой считалось именно назначение лейтенантом, а не сдача экзамена. В здании Адмиралтейства комиссия из трех капитанов кораблей, стоявших на рейде, решила, кому присвоить звание, а кому нет. С нашего корабля участвовали двое — мичман Джон Ривз и помощник штурмана Джон Хантер. Пролетели оба.
— Почему ты не смог сдать?! — удивленно спросил я помощника штурмана. — Знаешь ведь больше нашего пятого лейтенанта!
— Первыми сдавали те, кто участвовал в сражении и проявил себя. Их почти ни о чем не спрашивали. Затем принялись за остальных и зарубили почти всех, — рассказал Джон Хантер. — Меня подвело то, что я помощник штурмана. Капитан «Гибралтара» (восьмидесятипушечный корабль, стоявший кабельтовых в трех слева от нас) Томас Маккензи так и сказал: «Лейтенантов у нас хватает, будешь штурманом».
— Может быть, он прав? — подсказал я.
Джон Хантер, видимо, так не считал, поэтому ничего не ответил.
Мичман Джон Ривз вернулся с экзамена только на третий день с синяком под левым глазом, разбитыми губами и кулаками, но без кафтана. Капитан Дэвидж Гулд был на корабле, поэтому первым пообщался с мичманом. Наверное, спрашивал, зачем он променял мундир на синяк? По закону военного времени Джон Ривз считался дезертиром и подлежал суду. Если бы так загулял матрос, его бы повесили на следующий день, а мичмана просто списали с корабля, отправили в распоряжение Адмиралтейства. Перед самым походом мы узнали, что Джон Ривз стал помощником интенданта на блокшиве. Ради этого стоило лет десять бороздить моря и океаны. Будет там крысами дули крутить, пока не сожжет свое рабочее место вместе с ними при обнаружении недостачи.