К дочерям капитана я отнесся спокойно, потому что не реже раза в неделю бывал на берегу. Мое молодое тело подталкивало к опрометчивым поступкам, но старые мозги урезонивали его. Ничего там не светит, так что и время терять нечего. Даже если бы у меня были серьезные намерения, Дэвидж Гулд не выдал бы свою дочь за какого-то помощника штурмана. Претендент должен быть перспективным лейтенантом, как минимум.
Наверное, мое невнимание к его дочерям плюс моя хорошая одежда подвигли капитана доверить мне проводить их домой. Сам Дэвидж Гулд решил побыть на корабле до следующего утра. Капитан все еще на что-то надеялся, бурчал себе под нос: «Адмирал может позвать, а я — вот он». Я спустился по трапу впереди девушек и помог им перейти на капитанский катер. Обе сели на освобожденную для них, переднюю банку лицом по ходу движения, а я — на носовую, лицом к ним.
— Весла на воду! — приказал я гребцам, и мы полетели к набережной, чтобы причалить неподалеку от дома капитана.
Избалованные мужским вниманием на корабле, девушки ожидали, что и я начну метать комплименты. Младшая, сидевшая справа от меня, даже улыбнулась, подбадривая. Реакции не дождалась. Если хочет пообщаться, пусть сама и начинает. Кто начинает, тот и проигрывает, а выигрывает тот, кто кончает. Старшая сестра, которой был хорошо виден шрам на моей щеке, старалась не смотреть на меня.
Убедившись, что продолжения праздника души и сердца не будет, старшая сестра тихо и без эмоций констатировала на французском языке с пресквернейшим акцентом:
— Какой безобразный урод.
Младшая, глядя на меня, улыбнулась, словно услышала комплимент в мой адрес.
Я все еще не привык к шраму, постоянно забываю о нем, а мне постоянно напоминают. Слова девушки почему-то царапнули, хотя она совершенно не в моем вкусе. Я сделал вид, что не понимаю французский язык. Иначе надо было бы что-то предпринять, а мне ни к чему осложнять отношения с капитаном.
Приход флота адмирала Хоу с призами скорректировал мои планы на будущее. Я был уверен, что, служа на тихоходном линейном корабле, о призовых можно забыть, поэтому не шибко сопротивлялся назначению помощником штурмана. Вот если бы служил на фрегате, которые, как мне рассказали, захватывают купеческие суда чуть ли не каждый день, то ни в какую бы не пошел в помощники штурмана. Да, захват купеческих судов светит линейным кораблям только в порядке исключения. Зато можно захватить вражеский линейный, а это совсем другие деньги. Восьмидесятипушечный французский линейный корабль без пушек и снаряжения стоит около шестидесяти тысяч фунтов стерлингов (один фунт стерлингов сейчас равен примерно двенадцати французским ливрам). Поскольку корабль захвачен снаряженным, цифру надо, как минимум, удвоить или даже утроить и добавить к ней премиальные по пять фунтов за каждого пленного французского моряка. Минус амортизация в ходе боя. Две восьмые (четверть) забирает казна. Одну восьмую, если рядом были, даже не участвуя непосредственно в захвате этого приза, другие английские корабли, или две восьмые, если таковых в зоне видимости не было, получает капитан. Одна восьмая идет адмиралу. Если корабль не состоял в составе флота, а находился в данный момент под командованием Адмиралтейства, выполняя индивидуальное задание или следуя на соединение с флотом, то адмиральская доля достается капитану. Одна восьмая, согласно окладам, делится между офицерами корабля. Одна восьмая — между унтер-офицерами. Последняя — между нижними чинами, Если считать по самой нижней планке, захваченный, французский, линейный корабль стоит сто тысяч фунтов. Как мичман, я бы получил призовыми примерно шестьсот пятьдесят пять фунтов, как пятый лейтенант — тысячу сто, а как штурман — тысячу двести двадцать. Попасть на фрегат мичманом теперь для меня практически невозможно. Надо чтобы капитан фрегата очень сильно захотел взять меня, а Дэвидж Гулд согласился на переход. Маловероятно и стать мичманом на «Бедфорде», несмотря на обещания капитана. Чтобы стать лейтенантом, надо сдать экзамен, а чтобы допустили к нему — прослужить несколько лет или заиметь протекцию. Зато попытаться сдать, точнее, попытаться провалить экзамены на штурмана я смогу через год — именно столько надо прослужить помощником, если нет подтверждения работы шкипером на купеческом судне. Тогда появится еще и шанс попасть на фрегат, где, к тому же, морских лейтенантов два, а всего офицеров восемь-девять человек, а не одиннадцать и более, как на линейном корабле. Так что мне придется общаться с Дэвиджем Гулдом не менее одиннадцати месяцев без нескольких дней и получать от него характеристику-рекомендацию.
Матросы вытащили катер носом на берег, чтобы дамы не замочили ножки. Я помог дочерям капитана ступить на сушу, после чего провел их до дома. Шли молча.
Лишь однажды девушки поздоровались со встречной женщиной в широкополой шляпой, с которой пучками свисали разноцветные ленты, после чего младшая произнесла, изображая детскую капризность:
— Хочу такую шляпку!
— Ребекка, веди себя прилично! — одернула старшая.
Семья капитана Гулда жила в двухэтажном каменном доме, крытом светло-коричневой черепицей. На первом этаже четыре узких окна, на втором — четыре более широких. Возле крыльца без навеса девушки остановились, старшая достала их красной матерчатой сумочки в форме сердца серебряный шиллинг и протянула мне, глядя при этом вбок. Так понимаю, это мне компенсация за косметический недостаток.
Я не удержался и, улыбнувшись как можно милее, молвил на прекрасном французском языке:
— Мадмуазель, я, конечно, безобразный урод, но не слуга.
Дальше была пауза, во время которой лицо старшей сестры стало пунцовым, причем сперва лоб и подбородок, а потом уже щеки и нос. У младшей приоткрылся ротик, будто увидела заговорившее дерево. Несколько секунд Ребекка анализировала информацию (папина дочка!), после чего прыснула, пытаясь сдержать смех, а потом захохотала громко, заливисто, закрывая при этом рот двумя ладошками и наклонив голову. Она смеялась так заразительно, что не удержался и я. Глядя на меня, начала улыбаться и старшая сестра.
Отсмеявшись, Ребекка размазала слезы по щекам и предложила на более приличном, чем у старшей, французском языке:
— Заходи, попьешь с нами чай.
Время было около пяти. Если поспешу, то успею попить на корабле. Не думаю, что в семье капитана подают к чаю что-нибудь лучше булочек. К вечернему чаю разносолы не положены. Да и гребцы будут ждать меня, не смея отойти.
— Не могу, — отказался я. — Вашему отцу может понадобиться катер.
— На другом доплывет! — капризно произнесла младшая сестра.
— Как ты можешь так говорить, Ребекка?! — одернула ее старшая, которая, видимо, не горела желанием находиться со мной рядом. — Он на службе, а там порядок!
Меня забавляет уверенность штатских, что у военных всегда порядок. Разве что предметы всегда расположены параллельно и перпендикулярно.
14
Через три дня капитан прибыл на судно и пригласил меня на обед. Если бы дочери обиделись на меня, то встретился бы с капитаном до обеда. На это раз за столом сидели вдвоем. Второй лейтенант, сменившись утром с вахты, был отпущен домой на сутки. День был постный, поэтому ели рыбу соленую, копченую и жареную. Не обошлось и без картофельного пюре, так любимого капитаном да и мною. Подозреваю, что придумали картофельное пюре на английском флоте: уж больно удобно его делить на порции.
Когда подали десерт — лимонный пудинг и херес к нему, Дэвидж Гулд сообщил приятную новость:
— Ты понравился моим дочерям. Сказали, что прилично болтаешь на французском языке.
— Да, говорю немного, — скромно, в духе английской традиции произнес я.
Джентльмен никогда не будет хвастаться своими способностями, победами, титулом, богатством. Считается хорошим тоном произнести с легкой насмешкой, мол, да, мои предки лет семьсот назад затесались в графы и получили от Вильгельма Завоевателя несколько тысяч акров земли, и теперь мне приходится возиться с ней.
— А испанский язык знаешь? — поинтересовался капитан и с искренним возмущением пожаловался: — В испанских портах никто не говорит по-английски!
— И по-испански немного говорю, — признаюсь я. — Я же вырос на Ямайке. Рядом жили люди разных национальностей, дети играли вместе, а ребенком быстро учишься говорить на чужом языке.
— Это хорошо, — решает он, показывает слуге, чтобы налил нам еще вина, после чего ставит меня в известность: — Будешь приезжать к нам на обед два-три раза в неделю. Заодно с дочками поболтаешь на французском языке.
Так понимаю, ему не хочется тратиться на учителя французского языка, хотя французов сейчас в Англии валом, берут мало. Мое желание его не интересует. Уверен и не без основания, что каждый штурманский помощник мечтает вместо несения службы проводить время в компании молодых девушек и кушать не корабельную баланду. Я — не исключение.
У капитана в доме пять слуг. Трое числятся на «Бедфорде», где получают жалованье от государства и набирают выслугу лет. Миссис Гулд оказалась не такой уж и стервой. Наверное, пилила мужа, когда он, после окончания предыдущей войны, сидел на берегу несколько лет на половинном окладе. Перед этим командовал кораблем четвертого ранга, поэтому в резерве получал всего сто сорок семь фунтов стерлингов. В деревне этих денег хватило бы на более-менее приличную жизнь такому немалому семейству, а вот в Портсмуте — вряд ли. Сейчас у него оклад триста восемнадцать фунтов стерлингов плюс разные бонусы с корабля. Уверен, что и картофельное пюре, на которое я нарываюсь почти в каждый визит в капитанский дом, изготовлено из корабельной картошки.
После обеда и до вечернего чая я болтал на французском языке с дочерями капитана. Восьмилетнего сына избавили от моего занудства. Его обучали сестры. У меня сложилось мнение, что у каждого счастливого англичанина есть старшая сестра. Именно поэтому он и счастлив по жизни. Эти сестры созданы для того, чтобы компенсировать холодность английских матерей. Подозреваю, что матери такими становятся после того, как отдадут все тепло младшему брату. Мне было не трудно и даже приятно заниматься с девушками. Планов на этих девиц у меня никаких, не мой типаж, поэтому общаемся чисто по-дружески. Иногда гуляем по городу. По-любому это лучше, чем сидеть на корабле. После вечернего чая капитанский катер отвозил меня на «Бедфорд».
Приглашали меня только по будням. Выходные — это святое, особенно воскресенье. В этот день свободных от вахты мичманов, помощников, унтер-офицеров и надежных матросов отпускали на берег. Впрочем, отправлялись только женатые и те, у кого были деньги, то есть в первое воскресенье после получения жалованья — все свободные от вахты, во второе — те, кто в первое стоял на вахте, а в третье — скопидомы, не успевшие пропить оклад в первые два увольнение.
Кстати, день выдачи жалованья — тот еще денек. На корабль приплывают жены, торговцы, кредиторы и начинают до захода солнца вышибать деньги самыми разными способами из членов экипажа. Само собой, почти все матросы и пехотинцы упиваются вусмерть. Как ни странно, за «подвиги» в этот день никого не наказывают. Разве что за поножовщину, но на нашем корабле пока тяжелых случаев не было. С наступлением сумерек посторонние удаляются с корабля морскими пехотинцами самым бесцеремонным образом. Упрямых обхаживают прикладами и выбрасывают за борт, даже не поинтересовавшись, умеет плавать или нет. Дальше до отбоя происходит дискотека под аккомпанемент струнных, духовых и ударных инструментов, которых на корабле изрядное количество, и хоровое пение. Самые стойкие продолжают орать и искать приключения после десяти вечера, но морпехи опять же с помощью такого универсального инструмента, как приклад, быстро устанавливают тишину. На следующее утро по лицам видно, кто удачно провел предыдущий день, и все ходят усмиренные, разгрузившиеся.
В одно из воскресений после утреннего построения мичмана под предводительством пятого лейтенанта Уильяма Моу, который был на вахте и скучал, устроили на главной палубе турнир по фехтованию. Уровень участвовавших в турнире был так низок, что я даже наблюдать постеснялся. И без меня было достаточно зрителей, в основном баковых. Но в этот день я ждал у трапа, когда привезут заказанную мною книгу капитана Джона Клерка «Движение флотов», вышедшей четыре года назад и сильно повлиявшей на тактику ведения боя. В книге напрочь отметалась важность соблюдения линейного строя. Каждый капитан должен был действовать по ситуации и сам решать, идти и дальше в колонне или разрезать строй кораблей противника. Книгу я заказал еще во вторник в магазине, где основными товарами была писчая бумага, гусиные перья и чернила, а сегодня до обеда обещали подвезти ее. От скуки я изредка поглядывал на махающих рапирами, которых язык не поворачивался назвать фехтовальщиками. По будням с мичманами, кто из них желал, занимались пехотные унтер-офицеры. Учили самому примитивному — блокировать удар противника и нанести ответный. У старших мичманов иногда получалось. Тому же пехотные капралы учили матросов, но в принудительном порядке, так что уровень некоторых зрителей мог быть выше, чем у участников. Поскольку призовой фонд в сумме два шиллинга состоял из взносов мичманов и одного шиллинга от пятого лейтенанта, он и был судьей и завершал турнир поединком с победителем квалификационных туров. Каждая пара, надев на лицо легкие оловянные маски, похожие на «личины» средневековых рыцарей, и на тело толстые кожаные нагрудники, сражалась три раунда. Если выигрываешь первые два, третий раунд был не нужен. Появились специальные турнирные шпаги с накрученным на острие круглым шариком, чтобы ненароком не продырявить соперника. Для данного турнира это была очень важная предосторожность. Если тыкать в соперника более-менее научились, то защита была слаба у всех. В очередной раз до финала дошел мичман Джон Ривз. С его-то сроком пребывания на службе хоть чему-то надо было научиться. Кстати, он начинал вместе с Уильямом Моу, и до сих пор они поддерживали приятельские отношения, не забывая о субординации. В очередной раз пятый лейтенант победил своего приятеля, что не мудрено. Во-первых, шиллинг жалко, а во вторых, Уильям Моу был гибче, подвижнее и умнее, правда, всего на самую малость. Именно этой малости ему хватило, чтобы стать лейтенантом.
— Да, мой друг, тебе еще надо поучиться! — покровительственно произнес Уильям Моу, выиграв со счетом «два — один». Заметив ухмылку на моем лице, высокомерно поинтересовался: — Ты, наверное, лучше Джона владеешь шпагой, поэтому никогда не участвуешь в турнирах? Или денег жалко?
— Конечно, жалко, — отвечаю я. — Вот если бы призовой фонд был побольше, я бы рискнул.
— Какую сумму ты готов поставить на кон? — подзуживает меня пятый лейтенант. — Пять шиллингов? Десять? Или целый фунт?
Хотел я наказать его на фунт стерлингов, но пожалел дурака. Такую сумму он мне вовек не забудет. Все знают, что я вхож в дом капитана и меня не по делу лучше не напрягать, но ведь можно нагрузить и по делу. Был у меня в советском флоте случай, когда ненароком задел одно чмо, а оно потом настрочило рапорт на меня в моринспекцию за использование судовой пиротехники не по назначению — Новый год отмечали.
— Пожалуй, я бы рискнул пятью шиллингами, — сказал я не так, чтобы очень решительно, изображая победу жадности над умом.
У Уильяма Мой к жадности припряглась гордыня, что окончательно отключило мозги:
— Пять так пять! Надевай маску и нагрудник, сейчас я тебе покажу, как надо фехтовать!
Надев маску, я сразу вспомнил рыцарские времена. Она, конечно, легче шлема и обзор лучше, но такое впечатление, что опять в двенадцатом или тринадцатом веке. Кожаный нагрудник тоже был намного легче бригантины или стальной кирасы. Шпага была длинновата для моей руки, но демонстрировать свою не счел нужным. Я ее покупал не для развлечений.
Став правым боком к сопернику, я, выпрямив руку, вытянул шпагу вперед, чтобы держать соперника как можно дальше. Так обычно делают новички.