20
Иногда в теплое время года в западной части Средиземного моря случаются довольно сильные шторма. В восточной части они бывают не такими злыми. Нам повезло попасть в такой во время перехода к Корсике. Едва удалились на значительное расстояние от Балеарских островов, за которые можно было бы спрятаться и переждать, как задул, усиливаясь, сирокко, южный ветер, наполненный красной пылью и песком из Сахары. Если долго постоять на ветру, лицо потом горит, будто его потерли мелкой наждачной бумагой. Налетал порывами, сильно креня корабль, но волну поднял высотой всего метра два-три, что для нас сущий пустяк. По моему совету на «Бедфорде» убрали паруса и легли в дрейф под такелажем и с выпущенными за борт тремя толстыми швартовыми концами, которые помогали удерживать корабль кормой к ветру. В конце весны и летом в этой части Средиземного моря шторма длятся от силы два-три дня. За такой срок нас не додрейфует до французского берега.
Заступив ночью на вахту, я присел у фальшборта, чтобы спрятаться от ветра. Гудение снастей соответствовало моему настроению. В голову лезли разные мысли, по большей части неприятные. Я знал, что это одно из побочных действий сирокко, но легче не становилось. Рядом на шканцах прогуливался вахтенный мичман Роберт Эшли. За последний год он вытянулся, одежда стала коротковата, но деньги на новую, высланные родителями, ждут в Портсмуте, потому что не успел получить до отхода. Вахтенный третий лейтенант ушел в кают-компанию, где не дует, зато имеется, что выпить и чем закусить, а капитан спит в своей каюте, поэтому вахтенный мичман вышагивает по шканцам с таким важным видом, будто стал лейтенантом, а то и вовсе капитаном. Наверное, в его годы я выглядел так же глупо.
— Боб, родители уже подобрали тебе невесту? — спрашиваю я от скуки, чтобы потроллить его.
— Что? — переспрашивает он.
Подозреваю, что не расслышал вопрос не из-за ветра, а потому, что был погружен в мечты. Я повторяю.
— Нет, — смутившись, отвечает мичман. — Мне еще рано. Надо сперва дослужиться…
Он не произносит «до капитана», наверное, боится сглазить.
— Думаешь, капитанского оклада хватит, чтобы содержать семью? — интересуюсь я.
— Мой отец получает меньше, чем наш капитан, — ставит меня в известность Роберт Эшли.
— А если б ты получил богатое наследство, остался бы служить? — задаю я каверзный вопрос.
— Конечно, нет! — быстро отвечает он. — Я бы купил корабль и отправился на нем в путешествие, открывать неведомые земли!
Надо же, когда-то такая мечта была и у меня! Дело ограничилось покупкой маленькой яхты. Правда, к тому времени неоткрытых земель уже не осталось. Но пока что на картах много белых пятен, и романтичным юношам есть, по пути куда сложить голову. Эта приятная мысль помогла мне дождаться конца вахты.
Когда дела идут ни к черту, когда кажется, что все покатилась в тартарары, будьте уверены, что достигли дна. Отталкивайтесь от него и всплывайте. Главное, чтобы в момент толчка не постучали снизу.
Перемены начались на следующей моей вахте. Я пришел на нее загодя, чтобы определить место корабля. Это должен был сделать штурман, но я не был уверен, что он сможет так же хорошо, как я. Ветер шел на убыль, экипаж готовился поставить паруса и рвануть в порт назначения. Надо было дать точный курс, чтобы ночью не вылететь на берег и не оказаться в плену у французов. Говорят, они, как и положено революционерам, стали вести себя не очень корректно с пленными врагами. Когда я с помощью секстанта определял широту, с мачты закричали, что видят парус.
Французы называют такие корабли «шас-маре», что можно перевести, как «охотник за приливами», а англичане — люггерами. Они быстроходные и частенько используются контрабандистами в Ла-Манше. Как мне рассказали, несколько «шас-маре» есть во французском военном флоте. Встречаются трофейные и в английском. Этот был трехмачтовым, длиной метров двадцать, с транцевой кормой и почти горизонтальным бушпритом. Фок-мачта, на данном корабле сломанная, стояла в месте соединения киля с форштевнем, грот-мачта, заметно наклоненная назад, — около мидель-шпангоута, а бизань-мачта — на корме. Главные паруса трапециевидные, прикрепленные к рейкам, строп к которому крепился не посередине, как обычно, а на одну треть длины от нижнего нока, из-за чего такие паруса называли люггерными. Если была необходимость, применяли опорные шесты с вилкой на конце, которую вставляли в люверс риф-банта на боковой наветренной шкаторине паруса, а другой конец шеста вставляли в специально выдолбленное отверстие в палубе или подвязывали к мачте, фальшборту. К топам фок- и грот-мачт сзади были прикреплены железными бушелями стеньги, на которых поднимали марселя. К стеньге грот-мачты была подвязана еще и «летучая» стеньга с брамселем. Парус на бизань-мачте носил немецкое название бротвинтер. Шкот этого паруса вели на гик, выступающий за корму. Бушприту был нужен для двух-трех кливеров. Такелаж очень простой, управление парусами сравнительно легкое, экипаж требовался маленький и не шибко обученный. Наверное, поэтому такие корабли любили, как и в данном случае, французские корсары.
Люггер находился у нас слева по корме. Если бы французский капитан не занервничал и не поднял паруса, остались бы не замеченными. Через несколько минут мы бы поставили паруса, повернули вправо и ушли на восток. Но случилось так, как случилось. На обломке фок-мачты французы подняли штормовой парус, только хода он почти не давал, так что мы сравнительно быстро догнали их.
Наш экипаж приготовился к бою по полной программе, будто предстояло сражаться с достойным противником, а не с вооруженным четырьмя трехфунтовыми фальконетами по бортам и одним погонным. Поняв, что не убегут, французы сдались после выстрела нашей погонной пушки. Их было двадцать восемь человек. Как ни странно, почти половину экипажа составляли корсиканцы, которые сейчас подданные английского короля. Я узнал их по соломенным шляпам, фасон которых не изменится до двадцать первого века. На всякий случай уточнил национальность на итальянском языке. У корсиканцев свой язык, но, по большому счету, это смесь итальянского с французским. Сейчас главенствовал первый, а в двадцать первом веке верх возьмет второй.
У капитана люггера, носившего странное название «Делай дело», корсарский патент, оформленный по всем правилам. Значит, он и остальные члены экипажа — военнопленные. Мы получим за них премию в сто сорок фунтов стерлингов. Эти деньги поделят между теми, кто их достоин. Я, как помощник штурмана, в это число не вхожу. Водоизмещение люггера восемьдесят пять тонн. Если брать по самой высокой цене — двадцать фунтов стерлингов за тонну — то вместе со снаряжением приз потянет от силы тысячи на две. На самом деле сумма окажется меньше на треть, если не на половину. Четверть откусит государство. Так что члены экипажа, за исключением капитана, которому достанется сотни три фунтов стерлингов, получат карманные деньги, на разок заглянуть в таверну. Кстати, в Гибралтаре на берег отпускали всех желающих из свободных от вахты. Дезертировать в этом регионе решится только полный кретин, которому на корабле делать нечего.
— Из Сен-Мало? — спросил я французского капитана — носатого коротышку в кожаных безрукавке и коротких штанах, босоногого, в котором по говору угадал бретонца.
Сен-Мало в восемнадцатом веке превратилось в столицу французских корсаров.
— Да, — ответил он.
— Какими судьбами оказались здесь? — продолжил я допрос.
— Собирались за испанскими купцами поохотиться. Говорили, что их здесь много, не пуганные и охранять их некому. Да вот не сложилось. Гибралтар проскочили удачно, от английского фрегата ускользнули, добрались до Тулона, пополнили экипаж, а потом удача отвернулась от нас — попали в шторм и потеряли фок-мачту, — рассказал капитан люггера. — Так думаю, это случилось из-за каналий корсиканских, которых навербовал в Тулоне. Это они меня подбили идти к Балеарским островам, сказали, что там много купеческих судов.
— Что он говорит? — поинтересовался капитан Дэвидж Гулд.
Я пересказал ему и спросил:
— Поведем приз в Сен-Флоран?
— Придется, — ответил Дэвидж Гулд. — Если отправить в Гибралтар, потребуется много матросов и солдат для охраны пленников. У меня и так недобор экипажа.
На Средиземном море призы сдают в Гибралтаре или на Мальте. Как мне рассказали, второй вариант хуже, потому что там считают слишком скупо, особенно, если судно решат купить для английского флота. Люггер явно подходил на такую роль. Его можно использовать, как пакетбот и не только.
— Могу отвести приз в Гибралтар с четырьмя матросами и четырьмя солдатами, — предлагаю я.
— А справишься? — недоверчиво спрашивает капитан, а потом думает вслух: — Конечно, справится, не чета остальным мичманам.
Опережая его решение, которое может быть неправильным, говорю:
— Мне нужны два опытных матроса и два молодых и три пехотинца с капралом.
— Матросов выбери сам, пока фок-мачту на люггере починим, — предлагает капитан Дэвидж Гулд, — а пехотинцев выделит их командир.
Совершенно случайно я выбрал четырех марсовых, включая Джека Тилларда, которому доверил доставить на люггер все мои вещи так, чтобы капитан не заметил. Иначе догадается, что не собираюсь возвращаться на «Бедфорд», и отменит свой приказ. Морскими пехотинцами командовал капрал Джон Бетсон — сорокапятилетний обладатель пышных усов. Такие усы в пехоте не запрещались, но и не приветствовались. Значит, толковый служака, которому разрешают небольшую вольность.
— Один солдат будет охранять пленников, второй отдыхать, а третий на подвахте помогать матросам, если потребуется, — поставил я перед ним задачу.
Пленников загнали в трюм, где было оборудовано жилое помещение. Выбраться оттуда можно или через грузовой люк, закрытый лючинами и надежно, по-штормовому обтянутый брезентом, или через узкий вспомогательный, возле которого и стоял часовой с заряженным мушкетом и пристегнутым штыком.
На «Бедфорде» были запасные рангоутные деревья. Одну стеньгу поставили на люггере взамен фок-мачты. Операция заняла около часа.
— Сильно мачту не нагружай, а то и эта сломается, — предупредил меня тиммерман.
— Постараюсь, — сказал я.
Напоследок указал штурману Томасу Рикетту место корабля на карте и определил, каким курсом добраться до Гибралтара отсюда и с другого места, а также курс до того места.
Отшвартовавшись от борта «Бедфорда», люггер «Делай дело» поднял главные паруса и сперва пошел в сторону Гибралтара настолько близко к нужному курсу, на юго-запад, насколько позволял встречный южный ветер. Линкору было легче, потому что шел курсом галфвинд. Как только верхушки его мачт скрылись за горизонтом, я приказал стоявшему на руле Джеку Тилларду идти на северо-северо-запад, а капралу — привести ко мне в капитанскую каюту французского капитана.
Если капралу маневры люггера ничего не говорили, то рулевой посматривал на меня со смесью недоумения и настороженности.
— Хочешь получить еще призовых, причем не мелочевку, потому что одну восьмую, полагающуюся нижним чинам, делить придется всего на семь человек? — спросил я.
— Конечно, хочу! — сразу повеселел он.
— Тогда делай, что я говорю, и другим передай, — приказал я.
— Слушаюсь, сэр! — бодро рявкнул Джек Тиллард.
В капитанской каюте я нашел дубовый бочонок емкостью литров десять, на треть заполненный яблочным сидром. Налил его в две оловянные кружки, предложив вторую пленному капитану. Ему, наверное, странно сидеть в своей каюте в качестве гостя. Каюта, кстати, маленькая и порядком захламленная. Такое впечатление, что бретонец всё своё имущество возит с собой. Впрочем, не удивлюсь, если это так и есть. Сам в начале карьеры скитался по судам и межрейсовым базам с чемоданом и сумкой, в которых было всё, что я имел на тот момент. Нет, вру, были еще и книги, которые покупал в разных портах и, прочитав, отсылал матери на хранение.
Отхлебнув сидра, большим поклонником которого не являюсь, я сделал пленному капитану предложение, от которого он не сможет отказаться:
— Ты мне сообщаешь сигналы, которыми обмениваешься при встрече с французскими военными кораблями и с береговыми станциями, а я разрешу тебе забрать из этой каюты все твое имущество, когда прибудем в Гибралтар.
Вообще-то, считается неприличным грабить пленного офицера, но многие считают, что если кому-то не повезло, то пусть не везет и дальше, а война всё спишет.
— Я согласен, — выпив залпом свою кружку, произносит бретонец.
— Если обманешь, погибнешь первым, — предупредил я.
— Это понятно, — согласился он и сообщил: — В сундуке лежит тетрадка, где записаны сигналы. Мне их сообщили в Тулоне перед выходом.
Французский капитан перерисовывал и переписывал эти сигналы для себя, так что мне потребовались разъяснения. Надеюсь, понял их правильно.
— На карте видел пометки, что ты заходил в устье Роны, — сказал я.
— Да, прятался там от вашего фрегата, — подтвердил он.
— Кроме тебя там еще кто-нибудь прятался? — поинтересовался я.
— Несколько «купцов». Они там отстаиваются на ночь. Если утром на сторожевой башне поднимают сигнал, что врага не видно, переходят в Марсель, а на следующий день — в Тулон и дальше, — рассказал пленный капитан.
Я налил ему еще кружку сидра, разрешил взять Библию и нарды и отправил в трюм. Может у меня была однобокая информация, но сложилось впечатление, что нарды любят верующие, причем разных конфессий. Наверное, потому, что в этой игре многое зависит от удачи, которую, как некоторым кажется, можно вымолить у бога.
21
Солнце уже скрылось за горизонтом, но еще светло. Воздух чист и наполнен запахами цветов и иссохшей земли. Кажется, что эти ароматы исходят от мутноватой речной воде, которая смешивается здесь с чистой морской. Люггер «Делай дело» заходит в устье реки Роны с юга. Впереди справа по борту на берегу трехъярусная башня с высокой мачтой, сложенная из блоков светлого известняка. Наверху установлены три шестифунтовых пушки, а из бойниц на втором ярусе торчат стволы трех девятифунтовок. Я уже обменялся сигналами с гарнизоном башни, сообщив, что убежал от английского линейного корабля, который пошел на восток. Люггер здесь помнили, так что мое объяснение не вызвало подозрений. Пленный капитан вроде бы не обманул меня. По крайней мере, я пока не вижу в башне приготовлений к бою. Может быть, решили подпустить поближе или поставить в два огня. По словам бретонца, примерно в километре выше по течению на правом берегу находится батарея двенадцатифунтовых пушек. Я туда соваться не собираюсь. Прижавшись к левому берегу реки — подальше от башни — маневрирую, чтобы «кинуть яшку». Выше по течению стоят на якорях шесть купеческих судов, которые я классифицировал, как две двухмачтовые шхуны и четыре одномачтовых тендера. Шхуна, стоящая выше всех по течению, водоизмещением тонн на сто пятьдесят, но в темноте ее без проблем не выведешь в море. Вторая шхуна тонн на сто двадцать. Она, наверное, пришла незадолго до нас, потому что стоит ниже всех. На правом борту оборудован штормтрап, а на берег возле башни вытянута носом двухвесельная лодка. Видимо, капитан судна отправился в гости к кому-то в башне.
Якорь мы бросаем так, чтобы эта шхуна не налетела на нас, если вдруг сорвется с якоря. Спускаем на воду четырехвесельную лодку и берем ее на бакштов. К тому времени становится темно, поэтому встречу с командиром башни, о которой мы договорились, обмениваясь сигналами, я переношу на утро.
После английских серых ночей, провансальские кажутся слишком темными. И местные ночные птицы крикливее и звонче. Такое впечатление, что дернули на ночь по стопарю коньяка. Зато общий фон здесь миролюбивей, несмотря на реки крови, которые сейчас льются по всей Франции. На рейде Спитхед в воздухе словно разлита нервозность, ожидание удара сзади, а на побережье Средиземного моря постоянно царит томная расслабленность, хотя нож в спину можно получить быстрее, чем в северных странах.