— Красавчика Харриса включили, значит, сдадут немногие, — глядя на этого капитана, шепотом сделал вывод стоявший рядом со мной мичман — двадцатилетний юноша с гладко выбритым румяным лицом и озорными серыми глазами.
— Харрис — это фамилия? — спросил я.
— Да, — ответил он. — В прошлый раз он один завалил половину сдававших. Видать, придется мне ждать еще полгода.
Если проваливаешь экзамен, следующую попытку можно делать только через полгода.
— Одного выгнал только потому, что у него было мало записей в журнале, — добавил мичман, глядя с чертиками в глазах на меня.
— Поэтому я и не взял свой, — улыбнувшись, произнес я.
На крыльцо вышел сержант и объявил:
— Господа мичмана, заходите по одному.
Я предполагал, что будет давка. Уж больно решительно были настроены претенденты. Однако все вдруг стушевались. Поскольку мне было пофиг, сдам или нет, пошел первым.
В комнате стоял запах пересохшего дерева, который часто бывает в испанских домах, расположенных в разных частях земного шара. Наверное, это как-то связно с технологией строительства. Или просто испанцы возят этот запах с собой, чтобы не сильно скучать по родине. На столе стоял глиняный кувшин литров на пять. Скорее всего, в нем красное вино, которое было так же и в трех стеклянных бокалах. Не то ли вино, что я захватил? Будет забавно, если эти сволочи завалят меня, попивая добытое мною вино. Красавчик Харрис сидел слева, курил трубку из морты — мореного дуба — и читал газету. Посередине расположился грузный капитан с большой загорелой лысиной, по краям которой кучерявились седые волосы. Он тоже курил трубку, но с белой чашей из морской пенки в виде женской головы с распущенными волосами. Перед ним на столе лежали листы бумаги, наверное, со списками претендентов. Скорее всего, он председатель приемной комиссии. Место справа занял тощий и длинный тип с покрасневшими глазами на сонном узком лице. Мне показалось, что он всю ночь дулся в карты в накуренной комнате, а теперь превозмогает желание упасть мордой на стол и заснуть. Он единственный не курил, зато быстрее остальных осушил бокал и, не дожидаясь возвращения слуги, который ушел, видимо, за легкими закусками, налил себе по-новой как раз в тот момент, когда я зашел.
— Помощник штурмана с «Бедфорда» Генри Хоуп прибыл для сдачи экзамена на звание лейтенанта! — став по стойке «смирно», браво, в лучших традициях советской армии, доложил я.
— Какой раз сдаешь? — задал вопрос председатель комиссии, отыскивая мое имя в списках.
— Первый, — ответил я. — Помощником штурмана назначен потому, что до этого три с половиной года служил подшкипером на купеческом судне.
— Ты не родственник капитана Уильяма Хоупа с «Беллерофона»? — поинтересовался он.
— К сожалению, нет, — честно ответил я.
— Где журнал? — спросил сидевший справа капитан, выдув половину содержимого бокала.
— Это тот, про которого говорил адмирал, — найдя меня в списках, где, как догадываюсь, напротив моего имени была сделана пометка, сообщил председатель комиссии, после чего капитан позабыл про журнал и допил вино из бокала.
— Приготовь корабль к бою, — потребовал председатель комиссии.
Проще вопрос на экзамене мне задавал только Зюзя, спросив, какого цвета учебник «Мореходная астрономия»? Самое забавное, что от удивления я не сразу вспомнил, что черного. На этот раз волнения не было. Я начал уверенно и четко перечислять действия экипажа по команде «боевая тревога».
— Достаточно, вижу, что знаешь, — остановил меня председатель комиссии и обратился к Красавчику Харрису: — У тебя будут к нему вопросы?
В то время, когда капитан опускал газету, чтобы посмотреть на меня и задать вопрос, я повернул голову так, чтобы ему была хорошо видна моя изуродованная щека. Судя по той решительности, с какой он вынимал изо рта трубку, меня ждал каверзный вопрос и, скорее всего, не один. Не думаю, что он захочет усложнить отношения с адмиралом, но нервы потреплет основательно.
И тут он увидел мой шрам, скривил губы в улыбке, будто сам нанес его, и произнес иронично:
— К красавчикам у меня вопросов нет!
Сперва засмеялись другие два капитана, а потом и сам автор шутки.
Председатель махнул мне рукой и сквозь смех бросил:
— Сдал, свободен!
— Благодарю за доверие! — рявкнул я, развернулся через левое плечо и строевым шагом вышел из комнаты, чуть не сбив слугу, который нес на подносе блюдо с выпечкой, тарелку с порезанным ломтями окороком и чашу с солеными оливками.
— Сдал, свободен! — повторил я, выйдя на крыльцо, слова председателя комиссии в ответ на немые вопросы остальных претендентов.
Сразу несколько мичманов, толкаясь, рванули попробовать счастье. Они не догадываются, что следующему отгрузят то, что недодали мне. Я специально задержался во дворе, чтобы убедиться в этом. Остановился возле сероглазого мичмана.
— Что у тебя спрашивали? — поинтересовался он.
Я рассказал, в том числе и шутку Красавчика Харриса.
— Повезло тебе, — вздохнув, произнес мичман.
— Когда именно? — спросил я. — Когда сгорела вся моя семья, а я всего лишь заработал этот шрам?
— Я не это имел в виду… — смутившись, молвил он.
— Как тебя зовут? — спросил я.
— Джеймс Фаирфакс, — ответил он.
Я назвал свое имя и полюбопытствовал:
— У тебя уже есть место, если сдашь экзамен?
— Нет. Может, назначат на один из захваченных линкоров. Я согласен на любое место, но сперва надо получить чин, — сказал он.
— Сперва надо найти место, тогда и чин придет, — возразил я.
В это время на крыльцо вышел мичман, сдававший после меня. Его кислая физиономия лучше всяких слов говорила о результате. Желающих идти следующим сразу стало намного меньше. Мой собеседник, сделав глубокий вдох, собрался уже было подойти к крыльцу, чтобы занять очередь.
— Мой тебе совет, Джеймс, заходи вон за тем красавчиком, — показал я на высокого и смазливого блондина, — и будет тебе чин, и будет тебе место.
— Почему за ним? — спросил он.
— Потому что Красавчик Харрис обязательно отыграется на нем, а потом почувствует себя виноватым и помилует следующего, — поделился я знанием человеческой натуры. — Зашел, живот втянул, приосанился и начал говорить громко, четко и без запинок хорошо понятные капитанам, красивые слова рублеными фразами. Если не знаешь ответ на вопрос, говори, что угодно на эту тему. Пусть думают, что ты неправильно понял вопрос. Главное — не тушуйся и не мямли. Офицеру можно быть дураком, но обязательно дураком решительным.
— Я постараюсь, — криво улыбнувшись, произнес Джеймс Фаирфакс, не сводя глаз со смазливого мичмана.
24
В четверг закончили установку и снаряжение новой мачты. Мне приказали отвести люггер на рейд и поставить на якорь. В пятницу утром на флагмане подняли сигнал, чтобы я прибыл к адмиралу. На этот раз вахтенные «Британии» правильно поняли Джека Тилларда, который крикнул «Делай дело». Несмотря на мичманский мундир, меня принимали, как капитана.
Адмирал сидел в каюте у открытого прямоугольного иллюминатора на подветренном борту, который сейчас был в тени, курил кальян с позолоченным сосудом. Порывы горячего ветра врывались в каюту, разгоняя по ней полосы сизого дыма, похожие на изогнутые ленты и пахнущие вишней и чем-то приторно-сладким.
— Аттестованный мичман Генри Хоуп прибыл по вашему приказанию! — поздоровавшись, доложил я.
— Ты теперь лейтенант, мастер и коммандер люггера, — уточнил Уильям Хотэм, выпустив клубы сизого ароматизированного дыма.
Мастер и коммандер — это лейтенант, командир шлюпа, корабля без ранга, любого, не зависимо от типа и количества мачт, но имевшего на вооружении менее двадцати пушек, необходимых для шестого ранга, на который полагался командир в чине полный капитан.
— Пока на месяц, без приказа, — продолжает адмирал. — Если не захватишь ни одного приза, так и останешься аттестованным мичманом, причем надолго, а люггер получит более достойный лейтенант.
— А если захвачу? — спросил я.
— В тот же день подпишу приказ и отправлю его в Лондон, — отвечает он и выпускает очередную порцию ароматов.
Дым попадает ему в глаза, и адмирал вытирает с них слезы.
— Мне нужно еще несколько матросов и морских пехотинцев, человек двадцать или больше, — сказал я.
— Десять пехотинцев найдем, а вот с матросами сложно, — произносит Уильям Хотэм.
— Среди захваченных на люггере были корсиканцы. Нельзя ли их взять? — подсказываю я.
— Бери, если хочешь, — разрешает он и предупреждает: — Говорят, они очень недисциплинированные и склонные к бунтам.
— Будут бузить, верну в тюрьму, — сказал я.
Адмирал выпустил очередную порцию дыма и приказал секретарю, который что-то писал за столом в другом конце каюты:
— Даниэль, выпиши коммандеру Хоупу разрешение завербовать в тюрьме матросов, сколько сможет.
Тюрьма располагалась в скале на самом нижнем ярусе. Это было несколько больших камер. Одна, как мне показалось, размером с футбольное поле. Тот, кто вырубал их, собирался, видимо, взять в плен французскую армию, а то и две. Освещались камеры масляными фонарями — плошки с фитилями. Жир использовали рыбий, отчего к вони немытых тел добавлялась специфическая нотка, от которой я едва не блеванул. Первые минут пять ходил, прижимая к носу рукав кафтана. В одной камере сидели французские офицеры, в другой — французские матросы и солдаты, а в третьей — иностранцы всех чинов, служившие французам. Корсиканцы обитали в третьей вместе с испанцами, итальянцами и, судя по чалмам, арабами или турками.
Я обратился к ним на итальянском языке:
— Мне нужны матросы на люггер «Делай дело», на котором собираюсь охотиться на французских купцов. Будут приняты на службу в Королевский флот официально, получать жалованье, призовые и пенсию в случае увечья, но и подчиняться заведенной у нас дисциплине, за нарушение которой следуют наказания от порки до повешенья за шею. Так что хорошенько подумайте перед тем, как согласиться.
— А как распределяются призовые? — спросил кто-то, стоявший в глубине группы.
Я рассказал, как делятся деньги за приз, как их получать. С получением есть трудности. Напрямую деньги можно получить в Лондоне, а в других местах только через агентов, которые берут за услуги процент-полтора. В этой системе есть и положительный момент. Бюрократическая машина работает медленно, деньги могут начислить через несколько месяцев и даже лет, но агент примерно знает, сколько ты получишь, и дает аванс в пределах этой суммы. Я заключил договор с гибралтарским представителем агентства «Бёт и Коллинс», головной офис которого находится в Лондоне на улице Джон в доме десять.
— За шхуну, захваченную в устье Роны, каждый матрос получил по сорок шесть фунтов стерлингов или пятьсот пятьдесят два ливра, — закончил я объяснение.
О том, что теперь матросов будет больше, а доли их меньше, пусть додумывают сами. Но даже если получат в пять раз меньше, все равно это будет фантастическая сумма для корсиканцев. Мне сказали, что на Корсике крестьяне и рыбаки за сто ливров целый год пашут, как проклятые.
Все тринадцать корсиканцев тут же согласились завербоваться в военный флот Британии, несмотря на угрозу погибнуть в бою или быть повешенными.
— Синьору не нужен кок? — спросил меня на итальянском языке мужчина с лицом римского патриция, какие часто встречается у незнатных итальянцев, а вот итальянская знать в большинстве своем похожа на чахоточных плебеев.
Был он плотного сложения, но не толст, что характеризовало его, как хорошего профессионала. Худым кок бывает потому, что самому противно есть, что приготовил, а толстым — когда больше ест, чем готовит.
— Нужен, — ответил я, — если умеешь готовить капонату.
Я ел это блюдо из рыбы и баклажанов в итальянских ресторанах в двадцать первом веке. Вкус незабываемый, до сих пор рот наполняется слюной, когда вспомню. Официант заверял меня, что блюдо старинное, из античных времен, несмотря на то, что помидоров в те времена в Италии не было. Впрочем, помидоры — не основной ингредиент.
— Синьор любит капотану?! — воскликнул кок, то ли искренне удивляясь, то ли почти тонко льстя. — Если дадите мне рыбу каппоне и баклажаны, я приготовлю вам такую капонету, что будете облизываться (аналог русскому «пальчики оближешь»)!
Каппоне на Черном море называют морским петухом. Это придонная рыба весом килограмм до пяти-шести с крупной треугольной головой, покрытой костяными пластинками и гребнями и шипами, из-за которых и получила название. В четырнадцатом веке в Византии ее покупали в основном бедняки.
— Будут тебе рыба и баклажаны, — заверил я.
Отобрал еще и двух коптов, юношей лет пятнадцати, не спрашивая их согласия. Воины они никудышные, только визжать умеют громко, а вот прислуживают хорошо. Один будет моим слугой, а второй — помощником кока.
Под охраной морских пехотинцев завербованные были препровождены на мол, откуда на четырнадцативесельном рабочем катере, выделенном адмиралом, перевезены на люггер. Вскоре привезли еще и семь морских пехотинцев. Судя по скривившемуся лицу капрала Джона Бетсона, отдали нам тех, на кого на других кораблях махнули рукой.
Я вспомнил грузина, забыл фамилию, с которым пересекся во время стажировки на корабле радиоэлектронной борьбы «Рица». На «Рицу» отправляли лучших людей не только с Черноморского флота, но этот грузин был легендой военно-морского флота СССР, потому что умудрился за три года послужить на всех четырех флотах и в Каспийской флотилии. При этом осудить и отправить в дисциплинарный батальон не решались. А за что отправлять?! На корабле весь экипаж занимается профилактическими работами, а этот тип сидит на баке, смотрит через бинокль на противоположный берег бухты, где купаются горожане, в том числе и девушки, и дрочит с таким усердием, что не слышит приказ офицера прекратить это безобразие. Грузин искренне не понимал, как можно отвлекаться от такого приятного занятия на какую-то ерунду?! До дембеля ему оставалась пара месяцев, поэтому на «Рице» на грузина забили то, что он дрочил, на радость всем.
Поскольку по штату полагалось иметь несколько унтер-офицеров, я назначил Джека Тилларда боцманом, второго марсового, умевшего хорошо считать — казначеем, третьего, имевшего хороший почерк — клерком, а самого тупого — констапелем. Капрал Джон Бетсон исполнял обязанности сержанта. Второго лейтенанта, пару мичманов и тиммермана мне обещали прислать на днях. Я не стал их дожидаться, потому что время шло, до конца отпущенного мне месяца оставалось двадцать восемь дней.
25
Полная луна давала столько света, что видны были темные силуэты деревьев на берегу. Четырехвесельная лодка с люггера быстро поднималась вверх по течению Роны. Я сидел на носовой банке в пол-оборота, чтобы подсказывать направление рулевому корсиканцу Пурфириу Лучани. На коленях у меня лежали лук, а у ног стоял, прислоненный к борту, колчан. Время поджимало, поэтому я решил поискать счастье в знакомом месте, тем более, что по пути сюда нам не повстречалось ни одного французского купца. Обмотанные тряпками весла производили мало шума. На башне, траверз темного силуэта которой мы только что миновали, нас пока не засекли. Там было тихо и темно. Маленький огонь светился где-то позади башни, может быть, рядом с ней, а может, в нескольких сотнях метров.
Впереди появился темный силуэт двухмачтовика, стоявшего на якоре. Я шепотом приказал рулевому подвернуть левее, чтобы пройти прямо возле борта. Когда мы приблизились, на палубе кто-то закашлял, а потом сплюнул.
— Кто плывет? — спросил испуганный голос на французском языке.
— Что за судно? — в свою очередь спросил Пурфириу Лучани, наученный мной.
Несмотря на хорошее знание французского языка, у меня все-таки есть акцент, который может быть принят за английский и вызвать подозрение. Корсиканский акцент опасным не сочтут, потому что многие жители острова служат на французских судах.