И на столе лег журнальчик.
Рядом с серыми папками гляделся он несерьезно.
Пухленький. С потрепанными распушившимися уголками, с сеточкой морщинок на темной поверхности глянца. И видно было, что не раз журнал оный раскрывали, перелистывали…
- Берите-берите… смотрите… женщинам он нравится.
Журнал?
Или…
На обложке, на неком монстре, чем-то трон напоминающем, сидел, точнее восседал мужчина вида… да какого вида… у Катарины уши покраснели, а заодно захотелось журнальчик этот перевернуть.
Убрать от греха подальше.
Нет, ничего-то такого, если разобраться, не было в снимке… вон, сосед Катарины, который снизу, вообще имеет обыкновение в подштанниках разгуливать, нисколько не стесняясь голой своей груди. Да и в принципе, случалось ей видеть голых мужчин, что живых, что не очень, так с чего бы…
…и не голый.
…и не одетый.
…а главное, будто знает, что Катарина смотрит на него. Ишь, усмехается, и в глазах черных смешинки пляшут… а может, видится? Конечно… видится… эффект глянца…
- Надеюсь, этот снимок в достаточной мере демонстрирует некоторую… эксцентричность князя. Знакомьтесь. Себастьян Вевельский, в прошлом старший актор познаньского воеводства, а ныне – воевода…
Она слушала.
Кивала.
И не могла отделаться от мысли, что дознаватель шутит.
Ну не бывает так, чтобы воевода… про познаньцев всякие толки ходят, но… да если бы кто-то из коллег Катарины подобное позволил, уволили бы за аморальное поведение, а это воевода… представился вдруг Харольд в халате банном на голое тело, и картинка получилась до того нелепою, что Катарина губу прикусила.
- Интересная личность… крайне интересная… потомственный аристократ, - дознаватель произнес это с неудовольствием, а Катарине стало интересно, она до того дня про аристократов только в учебниках читала. – Однако был лишен отцом титула в силу… некоторых обстоятельств. Присмотритесь.
Присматриваться не хотелось.
Уж больно хорош был снимок. И почудилось, сейчас дрогнут тонкие губы, и князь не выдержит, расхохочется издевательски…
- В принципе, само семейство одиозно… отец – типичный гуляка. Картежник. Прожигатель жизни. Замечен во многих связях с падшими женщинами. Брат младший, объявленный наследником, а ныне и принявший права князя, волкодлак…
- Что?!
Катарине показалось, что она ослышалась. Волкодлаки, случалось, и в Хольме появлялись, на границе с Проклятыми землями, из которых много всякой напасти лезло, но здесь их уничтожали. И это было правильно.
Нольгри Ингварссон лишь руками развел.
- Матушка князя, урожденная подданная аглицкого королевства, после без малого тридцати лет жизни подала на развод, что в их кругах непринято. Однако, с учетом того образа жизни, который вел муж, ее нельзя винить. Она повторно вышла замуж, и данное обстоятельство вновь же привело к разрыву с семьей, которая данного брака не одобрила…
…что-то не то было с фотографией.
…совсем не то…
…совершенно…
Хвост.
Катарина моргнула, надеясь, что ей примерещилось. Но хвост не исчез.
- …кроме старших сыновей… оба регулярно переписываются с матушкой.
…заботливый волкодлак. И… и если второй волкодлак, то, возможно…
- Метаморф, - пояснил Нольгри Ингварссон. – Формально метаморфы относятся к роду человеческому… Мы понимаем, что вам придется непросто, однако… мы рассчитываем на то, что вы сумеете произвести правильное впечатление.
Катарина прикусила губу.
Впечатление производить она не умела совершенно. И если собственные коллеги отнеслись к ней, мягко говоря, с недоверием, то чего стоит ждать от нелюдя, ко всему князя, избалованного вседозволенностью.
- Поймите, Катарина, - Нольгри Ингварссон накрыл ее ладонь рукой, и прикосновение это, в общем-то довольно безобидное, показалось в высшей степени неприятным. – Князь – важная фигура на политической арене. И вот это впечатление…
Он указал на журнал, который никуда не исчез.
- …весьма обманчиво. Да, он эксцентричен. Довольно самолюбив, если не сказать – самовлюблен. Но в то же время не лишен своеобразного представления о чести… любопытен. По складу характера – склонен к авантюрам. При том обладает цепким умом. И хорошей хваткой.
Вряд ли это было комплиментом.
Точнее, будь князь урожденным хольмцем, тогда да… а он ведь из королевства родом. Все ведь знают, что ничего хорошего в королевстве нет, кроме, может быть, шоколада и шелковых чулок, которых в Хольме не производили, или производили, но как-то очень мало…
…шелк нужен для военных нужд.
…а шоколад?
- По нашим данным он довольно близок к королевичу, и в перспективе может стать весьма и весьма влиятельной персоной. И было бы неплохо, если бы эта персона оказывала… благотворное влияние. Вы понимаете, о чем я?
Катарина кивнула и руку свою убрала.
За спину.
Она понимает. Она не маленькая. Дядя Петер рассказывал не только про оперативную работу. Вербовка… но она не представляет, как и чем вербовать… целого князя вербовать…
Деньги?
Он ведь богат.
А кроме денег Катарине ничего в голову не шло. Представилось даже, как она оформляет запрос в канцелярию на выделение материальных средств для подкупа агента… вряд ли полталера в месяц и премиальные князя устроят. Он, чай, не бывший диссидент, поставленный наблюдать за криминальными соседями…
- Женщины – вот его слабость, - Нольгри Ингварссон нахмурился. Что не так? Настроение Катарины было неправильным? Но ее мелко потрясывало, она представила ведомости, которые переправляют через границу с доверенным человеком… и размашистую, или наоборот, куделькастую, хитрую, подпись князя, в графе «Получено».
А потом до нее дошло.
- Я…
- Вы молодая очаровательная особа. Необычная. Весьма необычная. И эта необычность, поверьте, не оставит его равнодушным…
- Но я…
- Вы сделаете все, чтобы не допустить новой войны, правда?
Вкрадчивый голос, нежный… Катарина почувствовала, что краснеет. Война – это, конечно, очень и очень плохо, но… должного героизма в себе Катарина не ощущала. То есть, на баррикады она бы пошла, на баррикады не страшно, а вот князь…
Князь, как говорится, совсем иной коленкор.
Глава 8. О делах всякоразных
Как много сил на слабости уходит.
Женское задумчивое.
Тем утром панна Белялинска встала рано.
Она вовсе не имела привычки долго леживать в кровати, и в иные, куда более спокойные для семейства своего времена, вставала о шестой године. Тогда-то панна Белялинска спускалась на кухню, а после проходила по комнатам, подмечая, что еще надлежит сделать. Или вот усаживалась за домовую книгу, которую вела со всем прилежанием…
…ныне на кухне было пусто.
Кухарка еще когда расчет взяла. А единственная служанка почивать изволила. И так крепко, что даже когда панна Белялинска в нее тросточкою ткнула, храпеть не прекратила, но перевернулась на другой бок. Вот же… как только все наладится, надо будет старуху выставить…
…или… опасно… она прикидывается глухою и ничего не разумеющею, но как знать, каково оно на самом-то деле поди, пойми, чего видела…
- Доброе утро, матушка, - старшенькая спустилась на кухню и сморщила носик. – Холодает…
Это было произнесено с намеком.
Осень.
А значит, скоро и первые заморозки. Дом и без того выстыл, но близость зимы утянет последние крохи тепла. Придется топить камины… хотя бы один камин, но одного слишком мало, чтобы согреть эту громадину.
- Скоро все наладится, дорогая, - с притворной бодростью произнесла панна Белялинска, засовывая охапку прутьев в крохотную печушку. Замызганная, заросшая копотью, она предназначалась для слуг, но стоило признать, что при всей своей внешней неказистости, работала прекрасно. И дров не требовала.
- Вы и вправду в это верите?
Мария подала высокий кувшин с водой.
…овсянку на воде панна Белялинска ненавидела от всей души.
- Конечно, дорогая…
…а масла и вовсе не осталось.
Два мерных стакана. И размешать. Надо было бы дождаться, когда вода закипит, но терпение панны Белялинской таяло. И она поймала себя на мысли, что вот-вот расплачется самым позорным образом.
- Займись завтраком, дорогая, - она протянула дочери ложку на длинном черенке.
И вытащила из шкафа для посуды – некогда шкаф этот и вправду был полон посуды самой разной, от простой, фарфоровой, на каждый день, до изысканной золоченой, которую подавали для гостей – простенький поднос.
Кружка с водой. Ломоть хлеба. Черный. Черствый. Но если все и дальше пойдет так, вскоре сама панна Белялинска будет рада такому. Сыр… корочка сыра с плесенью. Глядишь, и не отравится.
Свеча на оловянном листке-подсвечнике. И еще одна, кривенькая, рядом.
- Может, - дочь нахмурилась, - стоит папу подождать?
- Ни к чему беспокоить отца… он устал.
- Ходил?
Панна Белялинска лишь вздохнула. Муж вернулся под утро, грязный, непозволительно злой и почему-то решивший выместить свое раздражение на панне Белялинской. Она же просто осведомилась, как прошла встреча и долго ли ей терпеть… это в своем доме.
- Овсянка, дорогая. Не хватало, чтобы она ко всему пригорела.
- Действительно, - пробормотала Мария, - это будет самой большой из наших проблем…
Ганна предпочла сделать вид, что не слышит ворчания дочери, как и не замечает странноватого блеска ее глаз. Опять добралась… разговаривать бесполезно. И панна Белялинска, избегая разговора, подхватила поднос, с трудом удержалась, чтобы не посмотреть на себя в старое зеркало, перечеркнутое трещиной.
Плохая примета.
И горестный смех сдавил горло. Ей в жизни и без примет неприятностей довольно.
…а все старая подружка со своею…
…и голова эта…
…до чего невовремя… ах, до чего невовремя… ведь подействовало же! Панна Белялинска это видела. И будь они одни… конечно, потом воевода очнулся бы, но поздно… развод – дело долгое, муторное, а «талые воды» следов не оставляют.
Да и…
…первое время хватило бы на недельку-другую, а там… за недельку-другую многое успелось бы… и тогда, глядишь, и развод был бы на иных условиях… если бы был… панна Белялинска слышала, что в Хольме есть и такие привороты, которые на всю жизнь. И конечно, это запрещено, необратимо и для здоровья вредно, но что ей до здоровья воеводы?
…он ведь не думал о людях, когда тропы тайные торговые перекрывал?
…пара лет и Мария – вдова почтенная… хотя, конечно, еще нужно было бы проверить, насколько такой приворот заметен будет. А то ведь и вправду на каторгу угодить недолго.
На каторгу панне Белялинской совершенно не хотелось.
Она спускалась.
В подвале было ощутимо холодней, и это внушало беспокойство. А вдруг да товар попортится? Плохо… за порченный много не дадут… одеяло-то дрянное, но хороших было жаль. Самим этой зимой пригодятся.
Она поставила поднос на пол.
Темно.
Страшно.
Жутко даже, но с этой жутью панна Белялинска справится. Она поправила шаль, подышала на озябшие пальцы. Сняла ключ с пояса.
Ключ огромный, под стать замку, проворачивался с трудом. Надо бы новый приобресть, понадежней, а то…
Дверь открылась с протяжным скрипом, и сквозняк, метнувшись по коридору, почти пригасил свечу, оставив панну Белялинскую в темноте. Всего на мгновенье, но и этого мгновенья хватило, чтобы сердце зашлось…
Нет, не темноты она боится.
- Пришла, сука? – раздался хриплый голос. – Не сдохла?
Панна Белялинска сочла недостойным отвечать на оскорбления. Она дождалась, когда пламя выровняется, а глаза свыкнуться с темнотой камеры. И только затем вошла.
Раньше в этих подвалах хранили сыры.
И колбасы.
Тонкие, толстые. Копченые окорока. Перепелов и иную дичину. Кубы свежего масла и все, в чем нужда была. Ныне от былого великолепия остались лишь пустые бочки и полки красного холодного камня. Ну и крюки для туш.
На крюк цепь и закинули.
Феликс хорошо замотал, но все одно каждый раз, заходя в подвал, панна Белялинска искала взглядом тот самый крюк, чтобы убедиться – не упала.
- Кормить будешь? – груда лохмотьев пошевелилась. – Надо же, какая добрая…
…не стоит воспринимать это человеком.
…оно не человек.
…оно… животное… способное разговаривать, похожее на человека, но животное…
…полтора сребня и оно идет за Феликсом, не задавая вопросов. Задирает подол грязного платья, раздвигает ноги, уверенное, что сомнительная его красота затуманит мозг мужчине…
…что его ждало бы, это существо? Короткая жизнь шлюхи, полная унижений? Многие болезни. И стремительное падение, которое закончилось бы мучительной смертью в канаве. Бессмысленно.
Глупо.
А так оно, существо, принесет пользу панне Белялинской, как приносили до нее куры, гуси, свиньи вот. Она ведь не совестилось, посылая их на убой?
Панна Белялинска поставила поднос на пол и, взявши с полки железную палку, подтолкнула.
- Боишься? – тварь зашлась хриплым смехом, а смех перешел в кашель.
Это плохо.
Застыла? Или все-таки подсунули больную? Чахоточную? За чахоточную они много не получат… и ведь доктора не позовешь… и вообще… чем ее лечить? Нет, Феликс, конечно, старался, но…
- Что уставилась? – девка вытерла губы рукавом.
- У тебя чахотка? – панна Белялинска нарушила молчание.
- И чего? – она не спускала взгляда с подноса. – Если так, пожалеешь? Пожалей сиротинку…
Она завыла дурным голосом, вцепилась в грязные космы, принялась раскачиваться. И вновь же подавилась кашлем.
- Чахотка, - печально произнесла панна Белялинска.
…за что ей это наказание? Почему хотя бы теперь все не прошло нормально?
Тварь скорчилась на земляном полу, задыхаясь от кашля. А потом ее вовсе вывернуло чем-то комковатым черным.
Дрянной товар.
Плохо.
Неужели Феликс не видел? Видел, конечно, но как всегда не счел нужным обратить внимание. Или решил, что и так сойдет? В этом его беда… дело затеял хорошее, но на мелочах погорел. Панна Белялинска перехватила железный прут и решительно шагнула к шлюхе, которая лежала на полу. Занесла.
Ударила.
И еще раз…
И еще… неожиданно, она испытала такое огромное облегчение, о котором и мечтать не смела. Все вдруг стало неважным.
…долги.
…грядущая нищета.
…кредиторы.
…замыслы и планы… дочери… Феликс…
Она остановилась, тяжело дыша, и стерла с лица что-то влажное, липкое. Отбросила прут. Взяла поднос. Вышла. Заперла дверь.
…определенно, стоило заняться поиском необходимого товара самой. И панна Белялинска даже знала, где его искать.
Панна Гуржакова впала в меланхолию. Неприятность сия, в целом ей не свойственная, приключалась обыкновенно осенью, аккурат по первым морозам, когда панна Гуржакова словно бы просыпалась из той своей привычной жизни и на жизнь озиралась, с удивлением немалым обнаруживая, что несколько постарела. Тогда-то она принималась с остервенелым отчаянием искать новые морщины, с каждою уверяясь, что конец жизни ее уж близок.
А дела не доделаны.
Оградка на кладбище, где в покое и тиши полеживал сам пан Гуржаков, не покрашена. Кусты розовые не подрезаны. И пусть покойник при жизни роз на дух не выносил, но положение обязывало. А еще надобно ваз заказать каменных, надгробных с достойными надписями и венок лавровый, из меди отлитый.
За венок просили ажно пятнадцать злотней.
И за вазы по четыре. Надписи – отдельно, в зависимости от длины. И вот панна Гуржакова маялась, что писать.
От верной и любящей супруги?
Или «С любовью, от супруги»? Второе выходило короче… и дешевше на три сребня. Но первый вариант красивше звучал…
- …а ишшо Феликс потаскуху купил, - эта фраза, произнесенная кухаркой, которая меланхолиею и заботами хозяйкиными проникаться никак не желала, но пекла себе блины-налистники, заставила панну Гуржакову очнуться.